Цвет черемухи - Михаил Ворфоломеев

Проснулся он, услышав мужской голос.

- Проходи, проходи, там он, у себя, - ответила кому-то тетка.

Он поднялся с кровати, заправил рубашку.

В комнату вошел невысокий, в светлых брюках и тенниске молодой человек. Голова его была круглой, крепкой, нос курносый и мясистый. Войдя, он широко улыбнулся и, вытянув вперед руку, двинулся к Сомову.

- Добро пожаловать! - Сомов протянул ему руку, и незнакомец сжал ее в своей сильной ладони.

- Валентин Сидорович Усольцев, директор местной школы. О вас знаю много, читал. Вырезал несколько иллюстраций из журналов. - Усольцев поддернул брюки, которые были ему велики, и оглядел комнату. - Со вкусом! Хорошо! Надолго вы к нам?

Сомов снисходительно улыбнулся:

- А я не к вам, я к себе приехал.

- Это здорово! А я не здешний, я со Шмурова. Не знаете?

Сомов признался, что не знает.

- Это километров шестьдесят, не больше. Сюда после института приехал. У меня жена педагог начальных классов, а я - русский и литература! Гуманитарий! - Усольцев крепко уселся на лавку, еще раз покрутил головой. Приятно, когда вот так приезжает знаменитость. Что ни говори, нам культуры не хватает! Я хотел и жену привести для знакомства, но решил, что лучше попозже. Я, собственно, что? Собственно, у нас есть как бы кружок свой: моя семья, врач Петр Сергеевич Цыпин с женой, агроном Клавдий Семенович. Есть еще завклубом, но он с перебором. Пьет. У вас в Москве пьют?

Сомов ответил, что не знает, может, и пьют.

- А у нас пьют! Решительно и поголовно! Как с этим бороться?! Все оттого, что культуры не хватает! Я уже пять лет живу в Бельском, и все время пьют! Я, собственно, зачем к вам? Как вы насчет того, чтобы к вечеру к нам? Охота поговорить! Жена утку зарубила, то-сё, еще грибочки остались. Сразу сообщаю, что будет только интеллигенция!

Сомов согласился, и обрадованный Усольцев долго тряс ему руку. Уходя, уже на пороге, он сказал:

- Если председатель явится вас звать, вы скажите, что идете к Усольцеву. Я с ним, понимаете, в контрах. Прижмите его, пусть почувствует силу интеллигенции. А то, знаете, собственно, распустился!

- А что такое? - поинтересовался Сомов.

- Да так... На зиму дров не дал!

Когда Усольцев уходил, Сомов увидел, что брюки у него сзади заштопаны, причем так неумело, что было ясно: сам трудился.

Вскоре Лукерья позвала обедать. Сама она ела мало, все больше глядела, как ест Сомов.

- А и где ж теперь-то твоя жена? - спросила вдруг Лукерья.

- В Париже. Во Франции.

- А это где же?

- Далеко, тетя...

- Ты, поди, тоскуешь?

- Нет. Скорее наоборот. Хотя бывает, что и тоскую.

- Тоскуешь, милок... - Лукерья вздохнула. - Тута с собакой поживешь, и ту жалко, а человека?.. А ты, Егорушка, погуляй. Вон к учителю сходи. Он сурьезный. Маленько глупенький, правда.

- Почему же он глупенький? - рассмеялся Сомов.

- Вижу. Хоть и учился, а своего ума нету. Свой-то ум, Егорушка, он заметный. Он и по лицу след оставит. А который от книг, так тот ум на языке. Сколь знает, столь расскажет, боле и сказать нечего!

Сомов слушал Лукерью и думал: отчего это он раньше не приехал сюда? зачем он потратил столько лет жизни на пустых, именно книжных людей?

- Ну да ты все одно иди. Какой-никакой человек, а все одно чёй- то в нем есть. Чёй-то болит, на чёй-то жалуется. А ты чужую беду в сердце прими, тебе и своя беда радостью покажется.

- Тетя Лукерья, а что Надя? Что она?

- Так нынче с утра не видно было. А то она как утро, так уж сидит. А то физкультурничает по двору. Я уж собралась наведывать, да, может, ты сходишь? Сходи, милый. Девушка молоденькая, а при такой болезни ей край надо людей видеть. А то бы и поухаживал за ней. Господь тебе таланту прибавит!

Сомов засмеялся и, не удержавшись, обнял Лукерью:

- Тетя, милая ты моя тетя! До чего же ты прелесть! - Он поцеловал ее в морщинистую щеку.

Лукерья вытерла кончиком фартука набежавшую слезу:

- Нету у меня никого, кроме тебя! Светик ты мой лазоревый!

* * *

История Марьи Касьяновны Истоминой была простой. Муж ее, Лукьян Истомин, в сорок первом был взят на фронт. Тетка Лукерья рассказывала, что пошел он вместе с Петром Сомовым, его отцом. Провожала их Марья до райцентра. Ехали на телегах часов шесть да сутки стояли на вокзале. По рассказам Лукерьи, Лукьян Истомин был на редкость красивым мужиком. Когда эшелон отправили, Марья вернулась в село и стала дожидаться мужа. От него рос у нее сын Сергей. Прошел год, и из сорока ушедших мужиков в живых осталось только семь. Погиб и Лукьян. С тех пор Марья не снимала траура. Вернувшийся с фронта Петр Сомов ухаживал за Марьей, да все напрасно. Тогда он женился на другой, родился Егор. И жена Петра, Настя, зная о любви его к Марье, увезла мужа в город.

Когда Сомов вышел за ворота, Лукерья догнала его и сунула в руки банку со смородиновым вареньем.

Дверь, что вела в дом Истоминых, была обита по краям медью. От времени медь позеленела, а кольцо, также медное, горело на солнце, отполированное руками. Сомов толкнул дверь, прошел через сени, открыл дверь, ведущую в комнаты. На кухне никого не было. Поставив банку с вареньем на стол, Сомов заглянул за занавески. Наденька крепко спала в своем кресле. На коленях ее лежала книга. В углу стояла кровать, у окна письменный стол с резными ножками. Напротив в широкой черной раме висело зеркало. Из Надиного окна был виден их маленький садик, в котором росли четыре дикие яблоньки. Залетевшая пчела гудела и билась о стекло. Сомов подошел, распахнул раму, и пчела вылетела. Под яблоньками стоял голубой улей. Открывая раму, Сомов стукнул ею об угол, и от этого стука Надя проснулась. Вначале она не увидела Сомова, а посмотрела в сторону кухни. Потом, повернув голову к окну, вскрикнула. Сомов смутился.

- Я вас нечаянно разбудил, простите.

- Это вы, Егор Петрович? Вы так против света встали, что лица вашего не видно. Садитесь! - И Надя указала Сомову на стул с высокой спинкой.

Он сел напротив Наденьки.

- Я вам варенье принес, тетя прислала.

- Спасибо... А разве бабушки нету?

- По-моему, дома нет никого.

- Ну да! Она в это время уходит доить корову. Вы знаете, где пасется стадо?

- Нет, - признался Сомов.

- Стадо пасется вон там, на горе, у березовой рощи. Между прочим, там во ржи живут перепелки. Если вы не уедете до осени, то увидите, как их тут много. Когда вы собираетесь уезжать?

- Не знаю, - ответил Сомов. - Буду жить, пока не прогонят.

- Вас не прогонят... - грустно сказала Наденька. - вы сами уедете... Я сегодня с утра читаю Тютчева, и мне очень грустно. Вы знаете, с тех пор как я попала в аварию, я очень переменилась. Я совсем другой была.

Надя отворила настежь окно.

- А вы знаете, что мой дед с вашим отцом были вместе на фронте?

- Да, я знаю.

Сегодня Надя краснела не так часто. Она внимательно вглядывалась в лицо Сомова, будто хотела спросить что-то важное, а говорила о другом.

- Что-то вас беспокоит? - спросил Сомов.

- Нет. Я вас во сне видела. Во сне вы другой.

- Хуже или лучше?

- Нет, просто другой. Я вас с женой видела. Где ваша жена?

- Мы с ней разошлись.

- Да?! - Надя вспыхнула и быстро проговорила: - Вы... Я поняла... Вы забыть ее приехали? Да?

Сомов усмехнулся:

- Нет. Просто развеяться. Раньше, в старые времена, ездили на воды, а я вот приехал на родину.

- А я очень рада, что вы приехали. Мне в последнее время очень тоскливо. Расскажите что-нибудь. А то я все читаю или радио слушаю. Когда была зима, очень было тоскливо. Только печка выручала. Я люблю смотреть на огонь. А вы что любите?

Сомов отвернулся от Наденьки и пошел к окну. "А в нее можно влюбиться", - подумал он.

- Что? - еще раз переспросила Надя.

- Я люблю просто жить, дышать, есть, рисовать. Пожалуй, больше всего люблю свое дело. Раньше бы я сказал это сразу.

- А почему сейчас нет?

- Что-то изменилось во мне. Наверное, я стал менее счастливым и более удачливым.

- А почему вы разошлись с женой? Она перестала вас понимать?

- В жизни так получается... Вдруг я начал чувствовать, что мне лучше, когда ее нет. Когда мы разошлись, мне стало спокойнее. И вот прожили, кажется, немало, а ничего не осталось в памяти. Почему-то помню запах духов и много разной одежды. Как в театральной костюмерной.

- А вы садитесь, садитесь! - вдруг жарко, почти испуганно сказала Надя.

Сомов сел. Теперь он сидел спиной к свету и очень хорошо видел ее лицо. Темные волосы чуть завивались на концах и у висков. Сзади они были собраны в пучок. Лоб - высокий, чистый, гладкий. Всякое чувство, овладевавшее ей, тут же отражалось на ее лице.

- На вас можно смотреть не отрываясь! - вырвалось у Сомова.

Надя вскинула на него свои огромные синие глаза и улыбнулась.

- Вы сейчас сказали так, как мне Петр Сергеевич говорит. У нас врач молодой, Петр Сергеевич, так он меня навещает. Он только недавно окончил институт и играет на баяне.

- Мне о нем Усольцев говорил, - вспомнил Сомов.

- Так у вас уже был Усольцев? Валентин Сидорович очень хороший, но, по-моему, неумный. Да, неумный, но хороший... Он тоже бывает у меня. Только редко. И вообще, кроме Цыпина, у меня редко кто бывает. Даже папа с мамой редко. Им некогда. У мамы больное сердце... Когда случилось со мной... Знаете, как это случилось? Нет?