Цвет черемухи - Михаил Ворфоломеев

Серебристо-серая галька лежала по берегу. На противоположной стороне Белой зацвела черемуха. Ее густой, горьковатый запах, смешанный с холодным речным воздухом, ошеломил Сомова, и он вдруг осознал, что двадцать лет жил без этого запаха... Без близких, видимых в ясный день Саянских гор, без старой мельницы, возле которой белели каменные жернова. Это была его родина, родина его предков. И слово "родина" как никогда близко ощутил он именно сейчас, а не тогда, когда жил в Москве или бывал в Париже.

Черемуховый запах струился через реку. Пройдет два-три дня, и черемуха распустится в селе и в округе. Тогда наступят холода. Черемуховый белый наряд отбрасывает солнечные лучи, как снег. Легкие морозные утра с сухим воздухом и запахом смолья делают сибирского человека здоровым.

Сомов медленно шел околицей к своему дому. Ближе к реке, почти у самого луга, стоял самый интересный в Бельском дом. Сразу после декабрьского восстания 1825 года приехала сосланная сюда княжеская семья. Князь нанял мужиков, благо денег у него хватало, и те построили ему необычайно красивый дом. Размерами он был невелик и так аккуратно сложен, что больше походил на игрушечный. До сих пор он радовал глаз, и Сомов подумал, что надо нарисовать и его, и чудом уцелевшие старые дома. Все уходило прочь с этих некогда богатых земель. Земля нуждалась в рабочих руках, а руки эти перехватывал город...

Наверху вдоль реки тянулось село, стояли дома, огороды спускались к реке, но не близко. До воды еще надо было идти метров пятьдесят. Почти в каждом огороде Сомов видел женские фигуры, большей частью это были женщины пожилые или вовсе старые. Молодые были на ферме, в птичнике или в поле. Хороший день в сибирских землях - настоящий подарок и земле, и людям. За один день успевала зазеленеть трава, проклюнуться ландыши. А сон-трава уже доцветала на солнце. Ее большие кувшинчатые цветы были то чисто-белыми, то синими, то нежно-желтыми с травянистым оттенком. Уже зажелтела куриная слепота и у воды расцвел лютик. Сомов вспомнил, что раньше по склонам гор цвела саранка. Ее яркие, влажные, как женские губы, цветы были заметны издали. Мальчиком он копал луковицы саранок и ел их. Тогда они казались ему очень вкусными... Там, дальше, где река круто заворачивала к востоку, берег был скалистым и переходил в гору. По горе белела ниткой тропа. Ее проделали еще в старину, когда из Бельского люди ходили на ту сторону горы, где был поставлен фарфоровый завод. Он и сейчас работал, но уже не выпускал знаменитую сибирскую посуду, а перешел на ширпотреб.

Проходя через луг, Сомов свернул к княжескому дому. У окон дома зацветало несколько кустов сирени. Цветы еще не распустились и висели зеленовато-серыми гроздьями.

У ворот на легкой лавочке он увидел девушку лет семнадцати. У нее были темные с каштановым проблеском волосы, такие же темные глаза и очень бледное лицо. Сомов остановился. Ноги девушки были укутаны в одеяло. Увидев Сомова, она вспыхнула нежным румянцем и нервно дернула края платка, что лежал на ее плечах. Сомова поразили красота этой девушки и затаенная боль в глазах... Он улыбнулся и подошел ближе.

- Вышли погреться? - спросил он как можно развязнее.

Девушка ничего не ответила, только покраснела еще больше.

- А ведь мы почти соседи, - продолжал Сомов. - Можно, я с вами посижу?

Девушка молчала, но Сомов уже сел. Теперь ее руки лежали на коленях. Тонкие, с продолговатыми ногтями, они очень напоминали руки, которые так любили изображать на своих полотнах итальянцы эпохи Возрождения.

- Я живу почти напротив. - Сомов показал дом Лукерьи.

- Там живет Лукерья Лазаревна... - глядя в землю, сказала девушка.

- Да! - обрадованно заговорил Сомов. - Это моя тетя. Больше у меня никого в целом свете. Я и она. Я родился в этом селе и прожил здесь десять лет...

Девушка несмело подняла на него глаза, синие, опушенные длинными темными ресницами. Кожа была настолько белой и чистой, что хотелось ее потрогать - бывает ли такая?

- Я знаю, вы художник... Вы в Москве живете.

- Верно! Меня зовут Егор. А вас?

- Надя.

- Вы здешняя?

- Нет... Я тут год живу... С бабушкой. Я из райцентра...

- С кем это ты? - услышал вдруг Сомов женский голос.

Из калитки вышла высокая, статная старуха с темно-синими глазами и робко улыбнулась.

Сомов поднялся:

- Здравствуйте, я ваш сосед. Приехал к тетке, Лукерье Лазаревне.

Женщина поклонилась и покраснела так же, как вначале Надя.

- Марья Касьяновна. - Она еще раз поклонилась. - Вы уж, верно, и не помните меня? А то ведь маленьким часто ко мне бегали...

Сомов пристально вглядывался в ее лицо. Старушка вовсе застеснялась. Одета она была во все темное и повязана темной косынкой. Сомов ее вспомнил. Тогда она носила такую же темную одежду и была очень красивой. Еще и сейчас она была красивой, но тогда... Его отец, Петр Касьянович Сомов, был влюблен... И именно из-за нее мать уехала из села и увезла сына и мужа. Ни матери, ни отца уже не было в живых, а она, та самая, о которой мать так не любила вспоминать, сейчас стояла перед ним...

- Вы на Петра похожи, - сказала она, - а волосы как у Насти. А это вот внучка моя.

Марья Касьяновна присела к Наде, и та сразу прильнула к ней.

Сейчас, когда их лица были рядом, Сомов удивлялся их сходству. Они были похожи и так прекрасны, что хотелось смотреть и смотреть на них. Главным в их лицах были глаза - блестящие, влажные у Нади и уже потускневшие и печальные у ее бабушки. "Надо их обязательно нарисовать", решил Сомов.

- Хотите, я сделаю ваши портреты?

Марья Касьяновна грустно покачала головой:

- Вот Наденькин, пожалуй, уж и надо бы. А мой... На что мне? - она улыбнулась. Зубы ее были белыми и ровными. - Ну, поди, домой пора? спросила она внучку.

- Нет, нет! - испугалась Наденька. - Попозже, бабушка! Чуть попозже!

- Ну так я тебе колясочку оставлю, а уж ты сама, как решишь. А то бы пошли, я уж пирог вытащила из печи. Егор Петрович, хотите пирога?

- Спасибо, я только что отобедал.

- А зачем вы сапоги носите? - спросила вдруг Надя.

- Да я их только что купил. Я ходить люблю, а в непогоду тут грязно!

Пока они разговаривали, Марья Касьяновна вывезла из двора инвалидное кресло. Выкатив, она поставила его рядом с Надей.

- Заходите, Егор Петрович, - еще раз сказала Марья Касьяновна и вдруг взяла обеими руками его голову, поцеловала в висок и быстро ушла.

Наденька смотрела на него, широко открыв глаза.

- Вы испугались? - тихо спросила она.

- Я? Нет, просто растерялся... Впрочем, не знаю. А зачем это кресло?

- Это мое... - Надя вспыхнула и опустила глаза.

- Ваше? - не понял Сомов.

- Мое. У меня ноги не ходят.

- Как не ходят?! - Сомов не задал, а как-то выкрикнул свой вопрос.

- Я в аварию попала в прошлом году... Но ничего, врачи говорят, что я буду ходить. Я уже немного стою на ногах! - она помолчала, потом тихо добавила: - Идите, пожалуйста. Мне как-то стыдно... Мне неловко почему-то...

Сомов поспешно поклонился ей и, сказав, что завтра придет, зашагал к дому. Не удержавшись, он повернулся и увидел, как Наденька с усилием поднялась и, покачнувшись, почти упала в кресло. Он хотел кинуться ей помочь, но она, ловко работая руками, уже въехала в калитку, которая громко захлопнулась. Сомов постоял и пошел к себе.

* * *

На другой день Сомов занимался подготовкой мастерской. Под мастерскую он решил приспособить большую комнату, два окна которой выходили на огород. Раньше в ней жили родители, а после она все время пустовала. Три высоких окна давали много света, а стены источали сладкий лиственничный запах. Комнату эту отец Сомова пристроил, когда женился. Однако прожили в ней мало. За огородом начинался лес. Вернее, поначалу шел мелкий ельничек, а дальше начинались сосны. На краю огорода росла старая береза. Под шум ее листьев маленький Сомов засыпал и просыпался, таким же слышал шум этой березы и сейчас. На ней много лет подряд жили соловьи. Бывали годы, когда они не прилетали. Отец объяснял это тем, что они, устав, решили гнездоваться поближе к теплу, а тетка Лукерья говорила, что, значит, где-то война.

В этом году соловьев не было. Сомов спросил у тетки, давно ли они прилетали. Она сказала, что лет восемь не слышно.

К обеду мастерская была готова. Полы выскоблены, стены промыты. Сомов поставил в комнату несколько лавок, приволок из сарая длинный струганный стол, очистил его наждачной бумагой. Лукерья повесила на окна домотканые белые занавески, отворила настежь окна, чтобы поскорее просохли полы и стены. Сомов наломал черемухи и поставил ее в стеклянную банку. Когда тетка ушла, Сомов прилег на кровать. Ветерок шевелил льняные занавески, что-то шептала береза, шевеля своими длинными косами, которые едва не касались земли. Во всем чувствовался удивительный покой. Прикрыв глаза, Сомов задремал.

Проснулся он, услышав мужской голос.

- Проходи, проходи, там он, у себя, - ответила кому-то тетка.

Он поднялся с кровати, заправил рубашку.