Прости меня, Леонард Пикок - Мэтью Квик

Наверное, глупо с моей стороны, потому что он страшно богатый[13], но у него пунктик на том, чтобы обтяпать выгодную сделку. Может, поэтому он и богатый. Чего не знаю, того не знаю.

К нему практически каждый день приходит «помощница», но не раньше девяти тридцати, поэтому утром, до начала занятий в школе, мы с Уолтом дома одни.

– Уолт? – Я прохожу через прокуренную прихожую, под хрустальной люстрой, в не менее прокуренную гостиную, где он обычно спит в окружении переполненных пепельниц и пустых бутылок. – Уолт?

Я нахожу его в кресле, с «Пэлл-Мэллом» во рту, глаза налиты кровью от выпитого накануне виски.

Халат распахнут, и мне хорошо видна его голая безволосая грудь. Она какого-то розовато-красноватого закатного цвета, совсем как внутренности открытой раковины моллюска.

Он делает лицо, как у звезды черно-белого кино[14], и говорит:

– «Ты меня презираешь, правда?»

Это фраза из «Касабланки», которую мы смотрели вместе, наверное, миллион раз.

А я, стоя рядом с его креслом, рюкзак на полу между ног, отвечаю ему репликой Рика из фильма:

– «Если бы я хоть немного о тебе думал, то презирал бы». – Затем я произношу строчку из фильма «Глубокий сон»: – «Ой-ой-ой! Так много пушек в этом городе и так мало мозгов».

Что было реально круто и прямо в точку, если вспомнить о «вальтере» у меня в рюкзаке.

Уолт отвечает фразой из фильма «Риф Ларго»:

– «Ты был прав. Когда твой разум говорит тебе одно, а вся твоя жизнь – совсем другое, то разум всегда проигрывает».

Я улыбаюсь еще шире, потому что каждый раз, как мы обмениваемся цитатами из фильмов с Хамфри Богартом, наша беседа приобретает несколько странный характер – весьма непредсказуемый и даже поэтичный.

И тогда я произношу афоризм Богарта, который нашел в Интернете:

– «В баре никогда не будет кипеть котел с неприятностями, пока женщина не перекинет ножку в туфельке на высоком каблуке через медный поручень. Не спрашивайте меня почему, но женщина в баре сеет среди мужчин вражду».

Уолт возвращается к колодезю мудрости «Касабланки» и говорит:

– «Где ты был прошлой ночью?»

А я подхватываю и подаю реплику Рика:

– «Это было так давно, что я уже и не помню».

Он продолжает и спрашивает:

– «Сегодня мы встретимся?»

И у меня, типа, тихо едет крыша, потому что вечером меня уже никто не увидит и вопрос, соответственно, звучит довольно многозначительно. Я напоминаю себе, что вряд ли он может знать о моих планах; он просто играет в дурацкую богартовскую игру, в которую мы всегда играем. Нет, он наверняка без понятия.

Я снова становлюсь Риком и подаю свою реплику:

– «Я не загадываю так далеко вперед».

Уолт улыбается, выпускает к потолку кольцо дыма и говорит:

– «Луи, я думаю, это начало прекрасной дружбы».

Я присаживаюсь на диван и заканчиваю игру, как всегда, словами:

– «За твои глаза, детка».

– А почему ты еще не в школе? – Пламя зажигалки «Зиппо» освещает лицо Уолта, вспыхивает красной искрой кончик очередной сигареты.

Правда, Уолту, собственно, наплевать. Я постоянно прогуливаю школу, чтобы посмотреть с ним старое доброе кино с Хамфри Богартом. Уолт любит, когда я прогуливаю школу.

Он кашляет, и слышно, как у него в горле перекатывается пропитанная никотином отвратительная мокрота.

Кашель курильщика, высаживающего по две пачки в день в течение шестидесяти лет.

Гадость.

А я просто смотрю на Уолта и жду чертову уйму времени, когда он наконец вытрет руку о халат и переведет дух.

Хотелось бы, чтобы Уолт был чуть поздоровее, но невозможно представить его без сигареты в руке. Могу поклясться, что он курит даже на фото в выпускном альбоме средней школы. Вот такой он человек. Совсем как Богарт.

Блин, мне будет жутко не хватать Уолта. Смотреть вместе с ним старые фильмы с прокопченным курякой Богартом – вот чего мне будет здорово не хватать. Ведь это всегда было лучшими моментами моей унылой жизни.

– Леонард, ты в порядке? Что-то ты неважно выглядишь, – говорит Уолт.

Я стряхиваю наваждение, вытираю глаза рукавом и отвечаю:

– Да, у меня все прекрасно.

– Ты что, убрал все волосы под шляпу[15] вместе с кончиками ушей?

Я киваю.

Не хочу говорить ему, что обкорнал волосы, и на то есть свои причины: ведь Уолт один из моих лучших друзей – и, ей-богу, ему на меня не наплевать, – а когда он увидит мою безумную стрижку, наверняка догадается, что тут дело нечисто. Уолт расстроится, а я хочу уйти красиво, хочу, чтобы наше прощание было радостным и он вспоминал о нем с легкой душой, когда меня не станет.

– Купил вам подарок, – сообщаю я и вытаскиваю из рюкзака свой упаковочный шедевр, по очертаниям смахивающий на черепаху.

– Знаешь, но сегодня не мой день рождения, – говорит он.

Мне хочется верить, что он подозревает, чей сегодня день рождения, – ну, может, рано или поздно об этом догадается, – поэтому я выжидающе смотрю, как он ощупывает подарок и ломает голову, что это за хреновина такая.

Уолт явно счастлив получить подарок.

И пусть это кому-то покажется глупым и, может, слишком банальным, но я, типа, мысленно даю себе обещание, что не стану убивать ни себя, ни Ашера Била, если Уолт просто скажет мне сейчас: «С днем рождения».

Но Уолт молчит, и это расстраивает меня до чертиков, хотя я вроде никогда не говорил ему, когда у меня день рождения, потому что иначе он непременно меня поздравил бы.

Но мне реально хотелось, чтобы он без моей подсказки сказал: «С днем рождения», а когда он этого не делает, у меня в душе становится пусто и я чувствую себя вытащенной на сушу лодкой или вроде того.

– А почему розовая бумага? Ты что, считаешь меня педиком? – спрашивает он и снова заходится в приступе смеха, переходящего в кашель.

Я говорю:

– Сейчас двадцать первый век. Нельзя быть таким гомофобом.

Но я на него не сержусь.

Уолт такой старый, что я не имею права предъявить ему претензии в отсутствии толерантности, ведь всю свою сознательную жизнь он мог спокойно говорить в кругу друзей «педик», и это было нормально, а потом вдруг стало нет.

Он также говорит такие слова, как ниггер, жид, пшек, и китаеза, и пидор, и грязный араб, и косоглазый, и черномазый, и черная обезьяна, и еще триллион других совершенно ужасных, грязных выражений.

Я ненавижу любые проявления нетерпимости, но люблю Уолта.

Примерно так герр Силверман объясняет нам про нацистов. Возможно, Уолту просто не повезло родиться в то время, когда буквально у каждого было полно предрассудков относительно гомосексуалистов и нацменьшинств, и для его поколения это было в порядке вещей. Я не знаю.

И я начинаю дико расстраиваться, а потому меняю тему разговора и говорю, указывая на подарок:

– Эй, вы разве не собираетесь его открыть?

Он кивает, точь-в-точь как ребенок, и рвет розовую бумагу своими желтыми от никотина дрожащими пальцами. Затем останавливается на полдороге:

– Думаю, я знаю, что это! – Он достает шляпу Богарта и, чуть ли не прослезившись, говорит: – Вот здорово! Теперь у меня есть шляпа самого Хамфри Богарта! Мне нравится. – И напяливает шляпу на седые волосы.

Шляпа сидит идеально, впрочем, я в этом и не сомневался, потому что как-то раз, когда он валялся в стельку пьяный, специально измерил окружность его головы.

Он снова делает такое лицо, как у звезды черно-белого кино, и произносит:

– Но у меня тоже есть работа. Тебе нельзя быть там, куда я езжу, ты не можешь быть частью того, что я делаю. Леонард, у меня плохо получается быть благородным. Но нетрудно увидеть, что проблемы маленьких людей не стоят выеденного яйца в этом безумном мире. Когда-нибудь ты это поймешь.

Я улыбаюсь, потому что он заменяет Ильзу на Леонарда. Время от времени, цитируя отрывки из «Касабланки»[16], он именно так и делает.

– Вау! У меня теперь есть шляпа Богарта. Мне нравится, – говорит он и тепло улыбается мне.

А затем я начинаю врать напропалую и уже не могу остановиться.

Сам не знаю, зачем я это делаю.

Может, чтобы не разреветься, так как слезы уже на подходе, словно в моей черепушке начинается гроза, которая сейчас прольется дождем.

И вот я вкручиваю ему, будто заказал шляпу по Интернету, на сайте, где выставлены разные там реквизиты из старого кино. И все полученные средства пойдут на борьбу с кашлем курильщика и раком горла, убившего старину Хамфри Богарта, которого невозможно убить. Я говорю, что шляпу, в данный момент красующуюся на голове Уолта, носил сам Хамфри Богарт, когда играл Сэма Спейда в фильме «Мальтийский сокол».