Воспоминания собаки Мускуби(Рассказ) - Приват Гонзаго

Я высвободилась из его тисков и с отчаянной болью, опьяненная злобой, кинулась вниз по лестнице прямо в реку, которую окрасила своею кровью. На что понадобились мои несчастные уши этим людям? Пробовали меня позвать обратно, меня приглашали выйти из воды самыми нежными именами; я ничего и слышать не хотела, и благодаря своему упрямству я спасла свой хвост; его тоже хотели у меня отрезать.

В продолжение трех дней я не показывалась в доме; и если бы не Мария-Анна, я умерла бы с голода; она меня нашла в глубине парка в кустах и приносила мне туда еду. Мои раны зажили ко времени прибытия пастуха.

Он пришел из солончаков[1] округа, где он пас стада с начала осени и до конца зимы.

Меня привели к нему, я ему очень понравилась. Он не захотел, чтобы мне отрубили хвост. Милый он человек! Этим он привлек меня к себе.

Отправка была назначена на послезавтра. Загнали не менее тысячи овец на дорогу вдоль ручья, возле большого луга, на котором обыкновенно паслись коровы с хутора. Шесть овчарок встретили меня так же хорошо, как и пастух, в особенности самая крупная из них, которую звали Рублотта.

Это были славные псы, хотя и грубоватые. Они не умели играть. Сон их был всегда очень чуток.

По привычке они продолжали бродить весь день вокруг загородки, хотя овцы были окружены сплошным забором. Пастух, напротив, воспользовался свободой во время этой краткой остановки, чтобы всласть наесться на кухне и поспать на хорошей кровати. Как я после узнала, это ему удавалось не более двух раз в год.

Наконец, настал и час отправки!

Уже накануне пастух наполнил свою двойную котомку провизией, согласно обычаю: салом, копченой ветчиной, сушеной рыбой, взвалив себе на спину большой хлеб.

Под тяжестью ноши, он совсем согнулся, хотя, несмотря на свою седую бороду, был еще очень крепок.

Тисте, так звали пастуха, свистнул своих собак, подозвал и меня, погладил, ножом, висевшим у него на поясе, отрезал кусочек сала и дал его мне.

Он хотел завоевать мое доверие, чтобы я шла за ним. Напрасный труд! Я чувствовала, что с тех лор, как Адмир оклеветал меня, меня уже не так любили в доме, как прежде; одна мысль, что я не буду под одной кровлей с этим ужасным человеком, уже облегчала мне мое изгнание, а добродушное лицо пастуха, откровенный и прямой характер его собак и доброта Рублотты окончательно примирили меня с моим новым положением. А затем я увижу другую страну!

Что же нужно еще для молодого воображения? Наконец, там я увижу вблизи эти отдаленные горы, со сверкающими под синим небом снежными вершинами!

При моей наивности я представляла их себе голубыми, как небо. Я буду подниматься на горные вершины, буду бегать по их склонам, покрытым лучами. Я буду спать ближе к луне, и как луна, я тоже буду скрываться в облаках.

Я мечтала об этом, лежа возле загона овец, когда Тисте пришел открыть ворота.

Он окликнул овец, и овцы покорно пошли за пастухом. Собаки внимательно следили за овцами, чтобы не допустить их в цветущие уже виноградники.

Я наблюдала, как собаки выполняли свою милицейскую службу около стада, и поняла, что от меня требуются только большое внимание, осторожность и доброта.

Первые два качества я надеялась очень скоро приобрести, а третьим я уже обладала в должной мере, несмотря на мою репутацию злой собаки.

Я никогда никому не сделала зла, как животным, так и людям… Впрочем, нет!.. Карпы!.. Но разве Роже не ловил их так же, как и я? Впрочем меня хвалили за мою ловкость, — значит это не было преступлением.

Положительно я без хвастовства могу сказать, что была честной собакой! Роже и его отец стояли в воротах, выходивших на большую дорогу. Впереди ограды была огромная клумба с чудными розами, широкая аллея окружала ее и вела далее к дому. Чтобы попасть на большую дорогу, овцам пришлось идти по этой аллее. Издали я увидала Роже, который показал на меня пальцем своему отцу. Оба улыбнулись, видя с каким невозмутимым спокойствием я следовала за Тисте, и мне хотелось, чем-нибудь перед ними отличиться.

Сочная трава кругом клумбы невольно тянула к себе овец.

Я остановилась на краю газона и побежала вдоль стада, чтобы не допустить овец зайти на газон. Овцы не тронули ни травы, ни цветов. Мой маневр имел успех.

Когда я проходила мимо Роже, он нагнулся ко мне и нежно поцеловал меня в морду.

— Моя хорошая Мускуби, — сказал он немного дрожащим голосом, — я тебя никогда не забуду и приеду на Бижу в горы тебя навестить.

Я еще более нежно приласкалась к моему хозяину. Но не время было нежиться. Стадо уже прошло; Тисте свистнул, я кинулась к нему, стараясь бежать по канаве, чтобы не испугать овец, — Рублотта мне дала такой совет. Затем издали я услыхала голос Роже:

— Посмотри же отец, как Муска ловка! Можно подумать, что она всю жизнь только это и делала. — Мускуби! Мускетта! Муска!

Муска — что за милые имена мне давали! Я еще раз обернулась, чтобы послать последнее и нежное прости!

V

Чудовище

Сколько у меня было благих намерений! Как я гордилась этой похвалой! Я клялась себе сделаться лучшей собакой стада, самой верной, самой усердной и самой послушной. Все это, быть может, навсегда удалит меня от моего дорогого хозяина, но зато я честно исполню свой долг: своей службой ему я заслужу его привязанность, я оправдаю его хорошее обо мне мнение.

Все ведь работают, трудятся, могла ли и я дольше оставаться ничего не делая?

Около 12 часов, пройдя уже несколько деревень, мы увидали человека, опустившего перед нами барьер.

Затем человек этот, подойдя вплотную к барьеру, стал махать маленьким красным флажком, который был у него в руке. Я просунула морду между брусьями деревянного забора.

До чего странная дорога пересекала наш путь! Две длинные железные полосы тянулись одна параллельно другой, далеко-далеко, сверкая на солнце. Между ними тянулась дорожка, с почерневшим от угля, крупным щебнем и ни малейшей травкой. А по обе стороны этой странной дороги высились высокие столбы, соединенные между собой целой дюжиной проволоки, тянущейся без конца.

Что бы это могло быть?

Пока я это обдумывала в своем бедном собачьем мозгу, вдруг раздался глухой гул и земля задрожала под нашими ногами. Овцы сбились в кучу, подняли головы и с вытянутыми шеями беспокойно вглядывались по направлению раздавшегося гула.

С немалым усилием я просунула голову через решетку.

Ах, какой ужас! Какое страшилище я увидала! Прямо передо мной, пожирая нас своим огромным красным глазом, неслось со стремительной быстротой безобразное черное разъяренное чудовище, испуская из себя огонь и пламя, изрыгая клубы густого дыма.

А какие крики! Какие раздавались рычания, когда оно пронеслось мимо меня, таща за собой бесчисленное множество вагонов, наполненных быками… очевидно, это был его завтрак, который он воровски забрал с пастбищ!

Не волк ли это? — подумала я.

Полная ужаса, ослепленная дымом, оглушенная раздирающим гулом, я безнадежно трясла головой, чтобы высвободить ее… но ничего не могла поделать; я слышала, как смеялся человек с красным флажком, как смеялся Тисте. Наконец, я почувствовала, что две руки пригнули остатки моих ушей, и моя толстая голова высвободилась из западни, куда я ее так глупо засунула.

Вдали чудовище, быстро скользя, дымя, пыхтя, рыча, исчезло в ущелье горы, унося с собой свою добычу.

Человек с флажком поднял барьер, проход был свободен.

— Ваша собака, Тисте, здорово струсила, — сказал он.

— Да, она еще молода и никогда не видала железной дороги.

Итак, это не волк!.. — я вздохнула свободнее.

Мы продолжали наш путь спокойно до заката солнца.

Когда наступили сумерки, показались первые холмы, огибавшие подошвы гор.