Гангрена Союза - Лев Цитоловский

— Раз ты критикуешь Америку, — вразумляли вольнодумцы, — ты выглядишь, как соглашатель.

— Зачем дуть в ту же дуду, что и вы, — вздыхал Тениз. — Вас и так хорошо слышно, особенно, если ухо поднести поближе. Вы что-нибудь свеженькое предложите, своё. А я не за Америку. И не против.

4. Энтузиазм на коленях

Интерес к тайнам коллективного поведения возник у Тенгиза давно, еще в школьные годы. Осенью через Колхиду пролетали стаи перелетных птиц, и они иногда выглядели в небе, как единый организм, как таинственное существо, летящее над морем. Оно внезапно взмахивало, то своим левым краем, то правым. Иногда передняя часть этого создания, почти что голова, вдруг резко снижалась и приближалась к берегу, как бы высматривая место для привала. Соседние птицы меняли направление полета одновременно, как будто ими кто-то руководил из неведомого центра. Но вдруг внезапно координация в стае пропадала, она рассыпалась и уже походила на кипящую рисовую кашу. А в следующий миг движения птиц вновь становились согласованными, и воздушный монстр возникал из ничего.

Появление порядка из хаоса можно было наблюдать и среди насекомых, и в стаях рыб, и в отарах овец. Похоже, что и люди, когда собирались в толпы, иногда теряли свою неординарность и растворялись в массе. Когда-то, в детстве, его заинтересовал случай, произошедший с соседом, Петровичем. Тенгиз любил наблюдать, как Петрович что-либо мастерит. Когда он работал, то, похоже, и сам не всегда знал, что у него получится в результате, по крайней мере, Тенгиз обычно не мог предугадать смысл будущего изделия. А потом неожиданно возникало приспособление для заточки ножа от мясорубки или аппарат для удаления сорняков. И вот однажды, в перерыве, Петрович рассказал ему об удивительном событии, которое он пережил очень давно.

Тогда как раз завершился ХХ партийный съезд и все узнали подробности о культе личности. В Грузии Сталина не слишком жаловали, считали, что он продался русским и забыл о родной земле. Рассуждать об этом открыто было опасно, обида на Сталина прорывалась разве что в разговорах близких друзей. Однако теперь, после съезда, всё изменилось: получалось, что «наших бьют».

Петрович в тот раз, случайно, оказался в центре города, перед театром. По пути на работу ему нужно было пересечь площадь, а там как раз проходил многолюдный митинг, похоже, что там собрался весь город и ближайшие поселки. Над площадью тогда возвышался беломраморный памятник Сталину — Тенгиз его уже не застал.

Оратор у постамента, что-то страстно объяснял народу через микрофон. А громкоговорители доставали далеко за пределы площади, в переулки и даже до базара. О чем именно была речь — Петрович не знал, он так и не овладел грузинским. Но уловил, что речь шла о Сталине. Выступающий говорил нечто важное, судя по торжественности лиц, плотно заполнивших всё пространство площади. Легко было догадаться, что именно беспокоило оратора. Над сборищем беспорядочно летали вороны, тревожно крича, их тоже что-то беспокоило, как будто они ощутили повисшее над площадью напряжение.

Внезапно оратор прервал свою речь, и наступила полная тишина. Вороны, как бы тоже ощутили торжественность момента и замолчали. Отдаленный раскат грома только подчеркнул это безмолвие. И вдруг несколько человек в разных краях площади опустились на колени. Остальные замерли на мгновенье, а потом большие группы людей, стоящие рядом, то в одном, то в другом месте митинга опустились тоже. Это были случайные, плохо знакомые друг с другом, люди. Опускалась то одна группа, то другая, как по команде. Но никаких команд не было. Петрович, по крайней мере, команд не видел и не слышал. Только самые первые преклонили колени вразброд, асинхронно. Но степень синхронизации нарастала и вдруг, все, не успевшие опуститься до этого, рухнули на колени в едином порыве. Все, кроме Петровича.

Середина двадцатого века! Петрович никогда ни перед кем на коленях не стоял. Больше того, он никогда не видел, чтобы кто-нибудь перед кем-нибудь опускался на колени. Ну, разве что юноша перед девушкой, да и то — в кино. Но сейчас Петрович чувствовал неловкость. Он один стоял, а тысячи и тысячи были на коленях. И смотрели на него. Петрович ясно ощутил, что он сейчас всего лишь на волосок от гибели. Тогда он тоже опустился на колени и так спрятался в толпе. Потом Петрович узнал, что оратор провозгласил: пусть все, кто уважает товарища Сталина, станут на колени.

Тенгиз хорошо представил себе переживание Петровича в тот момент. Он по крупицам собирал такие примеры и надеялся понять, как огромные массы самостоятельно мыслящих людей мгновенно превращаются в монолитного монстра или в святого. Поэтому по своим интересам Тенгиз был гуманитарий. Но он плохо воспринимал приблизительные рассуждения, а по натуре склонялся к точным наукам. В результате, он решил получить фундаментальное образование в области физики, а применить полученные знания можно где угодно.

Поступил Тенгиз на кафедру радиотехники и систем управления. Радиотехника увлекала его мало, другое дело — системы управления. Он хотел додуматься, как возникает объединенное решение в крупных коллективах людей. Было очевидно, что принцип большинства не является здесь основным, потому что как раз большинство обычно и является проигравшей стороной. На его родине, в Грузии, была сильная местная власть. Но она ослабевала при увеличении группы (семья, клан, племя). Кучки влияния, возглавлявшие крупные сообщества соперничали, а универсальное право отсутствовало. При этом более сильные охотно демонстрировали своеволие, а слабые легко признавали их права.

Социум состоит из эгоистов, устроен он неважно и Тенгизу хотелось придумать что-то такое, чтобы всё было по-честному, а общее решение не преследовало чью-то частную выгоду. По-настоящему справедливого дележа пирога не будет, конечно, никогда. Но ему хотелось бы знать, является ли это законом природы или возможны варианты. Тенгиз не был фанатичным правдолюбцем, тогда бы он поневоле потерял объективность. Ему хотелось разгадать научную проблему. Жившие до него мудрецы оставили много идей, а властители прошлого опробовали разные варианты. Идеалом считалось сильная и стабильная страна, а народ обычно принимал верность власти за любовь к родине. И верхушка это всячески одобряла. Государственная измена всюду считается более тяжким преступлением, чем даже убийство, и это плотоядно называют изменой родине. Тенгиз не мог знать, что его самого однажды заподозрят в деянии, еще более страшном, чем измена.

Тенгиз хотел разобраться, как психика людей превращается в политику страны. Человек рождается и умирает случайно. Он мог бы вообще не родиться или попасть в другие жизненные обстоятельства и эволюционировать в нечто иное.