Гангрена Союза - Лев Цитоловский

тогда, когда она господствует. Катя с Витей очистили сигнал от шума, усилили его и пустили в местный эфир. Ни Катю, ни Витю подробности передач не занимали, им было не до того. Запустили в эфир — и забыли, они пытались вдохнуть некое подобие жизни в свою электронную схему.

Спецслужбы прошляпили. Их всесилие и всезнание оказалось мифом. Через несколько лет, после распада Союза, это ярко проявилось в Прибалтике: по улицам начали маршировать бывшие эсэсовцы. А до того никому не удалось пронюхать, как они настроены по отношению к власти. Хотя, может быть, кто знает, органы были тогда полностью в курсе, но вынужденно поддерживали иллюзию социальной гармонии в стране.

Более полугода пропадали у своих радиоприемников соседи и знакомые. В гости заходили приятели из других институтов, и даже кое-кто из преподавателей. Местное население, никак не связанное с Институтом, вскоре тоже обнаружило новый источник информации. Но внезапно всё кончилось, К этому времени Соков окончательно определился со своим отношением к Кате. Он разглядел её интерес к Тенгизу и хотя тот, по дурости, был слеп, снисхождения она не заслуживала. Так о радиотрансляциях узнал из сообщения парткома Гарик Тормашев. И настроен он был серьезно.

В общем, это с самого начала была никчемная затея. Что-нибудь существенное из сообщений Голоса извлечь было невозможно. За кордоном плохо понимали, что творится в СССР, и сообщали обычно о мелочах: кто и что заявил, где и кого задержали, откуда и кого уволили и чем занимается в Горьком опальный академик Сахаров. Теперь, по прошествии времени, ясно, что это была второстепенная информация, которая никак не влияла на развитие событий. Но Тенгиза интересовала сама реакция на разблокировку Голоса.

11. Неудавшаяся месть Сокова

В пятницу, в 19.00

СОСТОИТСЯ

комсомольское собрание

ПОВЕСТКА ДНЯ:

Персональное дело отщепенцев

Наемники врага

Е. Борова и В. Коров

ПОЗОРЯТ наш коллектив

Явка обязательна

Когда вывесили объявление, около него сразу образовалась давка. «Отщепенцев» любили.

— Какая это скотина донесла Тормашеву?

— Да он мог и сам подслушать передачу. Гремело-то во всю мощь и на всех этажах.

— Не мог он сам! Он бы тогда давно уже шум поднял.

— У приемников сидели все. И накажите всех! Всех, кто не донес. Слабо?

Гарик Тормашев обладал формальными правами, и время от времени мешал студентам жить. Но, странно, никто не относился к нему враждебно, почитали за фанатика и немного святого. Он был из другого лагеря, но честен и незлобив.

«Явка обязательна» никого на самом деле не обязывала, но зал был переполнен. Согревала надежда повлиять на голосование. Как-то студенты уже выиграли противостояние с верхами. Однажды, когда они объявили забастовку из-за некачественной пищи в столовой, приехал представитель райкома и на общем собрании бросил им, что они не советские люди. В те времена это заявление выглядело, как оскорбление. Тогда зал, молча, встал и вышел. Посланник власти остался в зале один, вместе с приспешниками.

Ведущий вкратце указал, что проступок обвиняемых усугубляется еще и тем, что одна из студенток, Минаева, не вернулась после турпоездки в Югославию. При этом выяснилось, что Борова и Коров были с Минаевой знакомы. Это заключение вызвало смешки в зале. Девушек в Институте было так мало, что их знали абсолютно все. Ведущий сообразил, что привязать к делу бегство Минаевой не прокатит и дал слово председателю студсовета Гарику Тормашеву.

— Товарищи, — выразительно обратился он к аудитории. — Я доложу вам свою точку зрения о деяниях этих, с позволения сказать, студентов.

— А мы его знаем!

У Тормашева был стойкий характер, и он не обратил на голос никакого внимания.

— Сейчас, когда Родина прилагает все силы, чтобы сделать из нас классных специалистов, мы должны внимательно следить за чистотой наших рядов. — Тормашев пришел в институт после армии, где за время срочной службы, не имея специального образования, умудрился дослужиться до старшего лейтенанта. И он до сих пор осознавал себя в строю. — А что мы видим на примере этих отщепенцев? Это подпевалы врага, агенты заграницы. В зале присутствуют девушки, наши подруги, и я не могу при них охарактеризовать их поступок правильными словами.

— А ты помолчи, — посоветовали ему.

Ведущий шикнул в зал и поощрительно кивнул Тормашеву. Тот невозмутимо продолжил:

— Каким хотелось бы видеть моральный облик советского студента?

Он достал из нагрудного кармана аккуратную красную книжечку, раскрыл, но прочитать не успел: кто-то свистнул, а потом засвистели все, кто умел. Тормашев спрятал ее в карман и шум утих.

— Ну, я вижу, вы и сами всё знаете. А каков же облик этих людей? Внедрять в сознание своих товарищей лживые домыслы западной пропаганды! Я требую положить конец этому безобразию! Предлагаю: Екатерину Борову…

— Расстрелять. — Подсказал ведущий, не выдержав серьезности своей роли.

— Предлагаю: студентов Борову и Корова из комсомола исключить. Ходатайствовать об их отчислении из института. Приказ, между прочим, уже печатается.

Тормашев завершил свою короткую речь и сел на свое место в президиуме. Некоторое время стояла напряженная тишина. Потом заговорила галерка.

— Ребята! Оказывается, еще до собрания всё было решено. Приказ, вот, уже готовят…

— А вон, перед Тормашевым лежит бумажка, отпечатанная на машинке. Может, это наше постановление? Как, Тормашев? Нам сверху видно всё, ты так и знай!

— И что в этом плохого? — Не смутился Тормашев. — Вы болтались без цели, а я трудился.

— А зачем же ты сюда нас позвал?

— Хватит, — вмешался ведущий. — Слово Корову. Пусть прольет свет на свой проступок.

Это был намек залу: всё-таки проступок, а не преступление.

Витя Коров не испытывал волнения.

— Какой свет я могу пролить, нету там никакого света, — развел он руками. — У нас всё по-честному. Мы измерили несущую частоту американцев, усилили и так отделили шум от полезного сигнала. Потом то и другое пустили в эфир, но по разным несущим частотам. Поэтому всякий мог настроить свой приемник и слушать, что хочет — чистый сигнал или голый шум. Это было, между прочим, не так просто выполнить технически.

Выступление Вити поставило Тормашева в тупик. Тормашев никого не считал дураком: нельзя недооценивать врага. Но, похоже, что как раз Коров ничего эдакого и не замышлял. Решил дать людям выбор, кто хочет, слушает Голос, кто хочет — шум и треск. Нужно дать слово Боровой. Уж она точно наивной дурочкой не была, тем более что дружила с Тенгизом, человеком правильным и прямым. Тормашев не был начетчиком. Он не подстраивался под новые веяния, у него над кроватью портрет Сталина