Пастораль - Ольга Кузнецова

И все-таки выход нашёлся. Идти к мысу нужно по обнажившейся в отлив отмели – так придумал Сергей:

– Когда вода отойдет, вдоль берега и пройдем. Сюрпризы могут быть, берег в основном – каменная стена, а на пути могут встретиться и ямы, и каменная осыпь, но можно попытаться. Обратно вернемся – ну, например, через сутки.

От простоты и парадоксальности решения все, наверное, кроме меня, пришли в восторг. Нюша целовала Сергея и кричала: «Гений, гений!» – и восхищенно смотрела на него. Дальше произошло ужасное: идти решили налегке, оставив всё ненужное в лагере. Но, кроме барахла, они решили оставить и … ненужных людей. Тут я даже малодушно заподозрил, что Сергей всё просчитал наперед и затем-то меня с собой и взял: неспортивного, неазартного, мешковатого «ботаника» – чтобы, в случае чего, было кому сторожить лагерь. От обиды я задохнулся, отвернулся и, боясь, что сейчас зареву при ребятах, при Нюше, ушел из лагеря. Я долго брел вдоль моря, потом сидел на камне, позорно размазывал, солонее этого зеленоватого моря, слезы. Сидел, уговаривал себя – во что бы то ни стало проглотить обиду, виду не показать. «На обиженных воду возят», как говорит моя мать. Я же кто в поездке? – турист, прихлебатель, которому предложение Сергея рвануть с ними на Севера – за счастье. А они – первопроходцы. В конце концов я собрался с духом, решив вернуться как ни в чем не бывало – будто бы собирал дрова. Решение принято, оставалось его исполнить. Но, войдя в лес, сразу забыл про свое горе, попав на небольшую полянку, красную от ягод, – их было так много, что глаза отказывались верить. По вкусу понял – брусника. Спелая, с редкими белыми бочками, очень крупная и сладкая. Ягоды висели тяжелыми кистями на небольших кусточках с жесткими листьями – я первый раз видел, как брусника растет. Раньше на рынке мать покупала у веселых, наверняка приехавших из подобных мест, теток, которые продавали её без весов, меряя стеклянными банками. Тут же, на полянке, на кочке с брусникой, я нашел корень, очень похожий на белку. Мордочка из отломившейся ветки, глаза – лунки от выпавших сучков, даже лапки при удлиненном, слегка выгнутом тельце – были! Сучок отломился от сосны, и золотисто-рыжая кора усиливала сходство со зверьком. Я посадил белку на ветку, решив привести сюда Нюшу. Во что бы то ни стало… Когда, груженый сушняком, я пришел в лагерь, никто не обратил на меня внимания: вовсю шла подготовка к переходу. Сергей на растянутом брезенте продувал карбюратор, который, по его словам, «капитально засрало», перебирал железки, вытащенные из-под капота. Ребята вытаскивали из авто полупустые канистры и запасные колеса, инструменты и продукты, и запчасти, и сумки с вещами. Лебедку решили взять только одну. Минимум продовольствия, пару пятилитровых баллонов питьевой воды – вдруг там её нет, водки, на мой взгляд, очень много – по бутылке на нос, столько же, сколько и сгущенки, тушенки – полторы банки на нос, ещё шоколад. На каждом авто сильно приспустили колёса – так увеличивалась площадь сцепления, и проходимость по вязкому грунту улучшается. Это мы уже проходили, когда тащились по болоту.

Утром, сразу после завтрака, первой пошла автомашина Сергея – он не поленился, снял тент и прикрепил к лобовому стеклу белый клубный флаг с нарисованным козлом (рогатым и хвостатым) и надписью «ГАЗуй». Под этим флагом мы выезжали из Москвы, иногда его доставали, проезжая города. Словом, придавали торжественности моменту. Интересно, чем ближе к Северу – тем спокойней относилось к нашим «крутым», по московским меркам, тачкам, население. Или темперамент другой, или по улицам такие автомобили до сих пор тут ездят? И мы выглядели абсолютно гармонично на деревенских улицах-дорогах. Здесь, например, стали встречаться мотоциклы с колясками. Одну встречу на безлюдной дороге мы не могли вспоминать без смеха. Дедок ехал в старом, похожем на горшок, шлеме на мотоцикле «Урал» с самодельным ветровым стеклом. Выехал из-за поворота навстречу и с очень деловым видом шпарил как раз по нашей стороне, что-то высматривая в придорожных кустах, видно, не ожидал кого-то встретить в этом захолустье. Мы уж прижались к самой канаве, практически остановились, а он упрямо стрекотал лоб в лоб. В последний момент Сергей просигналил-таки. Боже мой, дед чуть в кювет не упал со своего мотоцикла. И мы, почти так же, как нам москвичи, что-то ему кричали восторженное и махали руками!

– Э-гей-гей! Денис! Береги Нюшу! Я тебе поручил самое дорогое, что у меня есть! В случае чего – дай сигнал ракетницей – я приплыву!

Черт побери, я знал, что он это сделает, в случае чего!..

Он отъехал метров двадцать, за ним следом пошла вторая машина… Мы с Нюшей стояли и долго глядели из-под ладоней – машины шли прямо на солнце. Затем молча вернулись в лагерь. Она обвела взглядом разбросанные вещи.

– Ну, мужики, свиньи! Такой бардак оставили после себя. Давай приберемся…

Мы стаскали вещи под навес, сооруженный на случай дождя. Разложили – железки отдельно, продукты отдельно. Потом варили обед – на сей раз на двоих – в маленьком котелке. И я думал, что готов вот так сидеть рядом и чистить картошку, и даже мыть котелок, лишь бы быть вместе с ней – хоть всю жизнь. Во время еды она вдруг вспомнила: вроде как нельзя сразу после отъезда прибираться – примета плохая. И задумалась. Я быстренько допил чай и позвал её погулять, обещая кое-что показать – облазить соседние валуны, поесть брусники. Когда мы вышли на ту самую полянку, то прямо из-под ног со страшным шумом рванулись большие коричневые птицы. Нюша отшатнулась, испугавшись, схватила меня за руку… А птицы расселись невдалеке на соснах и следили за нами.

– Кыш-кыш, кыш, – махала она руками на них. – Край непуганых идиотов!

Она умела обидные слова произносить с такой нежностью в голосе, что было не обидно. Так что на месте этих, действительно, идиотов – на них кричат, руками машут, а они только поглядывают из-под подведенных красным бровей – хотел бы оказаться я. Только не быть бы пустым местом – как часто бывало со мной в школе.

– Да ладно, смотрите, за смотрины платы не берем, нам не жалко, правда, Денис? Ой, а это что? – она нашла мой сучок и тоже в нем увидела белку… Ягодами мы наелись быстро – пожалели, что не взяли с собой котелок, решили прийти еще и сбежали к морю: прилив еще не начинался. Лишь ближе к вечеру дорога, по которой уехали ребята, окажется под водой. Море надежно отрежет нас. В той стороне, куда они ушли, над мысом было видно, как мелькали чайки. Мы быстро выкупались, потом еще долго лежали-загорали. Когда не было ветра, жара стояла просто невыносимая – если бы я точно не знал, что рядом Полярный круг – не поверил…

Я даже не знаю, как все это произошло. Сначала она мазала мне спину нежной няшей из прогретой лужи, оставшейся после отлива, потом я ее, потом стали мазать друг друга, потом мы стали смеяться, а потом начали целоваться – такие вот чумазые и скользкие, с привкусом моря на губах. Грязь засыхала на нас, стягивала кожу, а мы всё целовались – губы в губы – всё остальное-то было грязное! А потом купались в ледяном море и опять грелись на песке, и смотрели вдаль. Ну, надо же – ни одного парохода за три дня, как мы здесь, ни одного человека – только вот эти тетерева да чайки – там, куда ушли наши, да заяц, который сидел, навострив уши, и смотрел, когда мы пробирались через топь, который никуда не спешил и ничего не боялся. Да эти морские звезды и ракушки. И мы – самые живые и молодые. И только – мысль: «А как же Сергей?» – и: «Как она со мной, если?..» – не давала мне покоя. Но день кончался – завтра должны вернуться ребята, а я становился все скучнее и злее. А она как будто и не замечала – готовила еду, разговаривала на своем птичьем языке с огнем: «Вот ведь, какой – не крапива, а жжешься», с кашей, лезущей из котелка: «Ты бежишь, и я бегу, и челочки у нас назад», с чайником: «Хватит плеваться против ветра, запарил всех». И мне досталось с ними заодно: «Хватит маразмом страдать». В очередной раз, проходя мимо меня, чмокнула в затылок – точно так, как она делала, когда на этом же бревне сидел Сергей. А потом она обнимала меня – сзади, опять точно так же… А я вдруг потерся щекой о ее руку, и меня словно током шибануло: как Сергей! Но я так ничего не сказал ей, ничего не спросил у нее – наверное, кишка у меня тонка.

А потом, когда стемнело, в полной темноте мы опять ходили к морю – она на сей раз меня сманила. Обнявшись, долго смотрели на звезды – их были мириады…

А ночью в палатке – я уже почти спал – она вдруг спросила, мне даже показалось, что во сне: «А ты меня не оставишь? Не потеряешь? Не бросишь?» Как ей такие мысли могли прийти в голову? Как она могла такое себе навыдумывать? Я ничего не сказал, только прижал ее к себе сильно-сильно…