Четырнадцать мгновений бармена - Валентин Одоевский

Он отвёл взгляд вниз.

— …в карты рубануться… И, вот, вроде, знаю правила, вроде, на интерес играли, а…

Откашлялся.

— …в общем, вывернули всё так, что я должен оказался… Где ж я, столько денег-то, возьму, скажи мне?

Сенька вновь протянул мне рюмку. Снова я её наполнил, и снова она мигом была опустошена, а взгляд освобождённого заключённого стал ещё тяжелее.

— У меня ж, понимаешь, — он указал на перстень в виде какого-то многоугольника, похожего на гроб, в центре которого красовался православный крест, — мама померла, пока я мотал срок. Мне б её похоронить достойно, всё ж, подняла меня, когда отца-то не было. Так и на это, поди, найди деньги! А кому нужен зек после десяти лет? Вот, кому?

Сенька показал на другой перстень, где было разделённое сердце.

— И жена от меня ушла. Говорила, что дождётся. Писала даже. А потом, раз, и писем нет… месяц нет, два, три, полгода…. А мне ж, понимаешь, тоскливо, страшно даже — как она там без меня? Написала-таки… в следующем, уже, году… так, мол, и так — ждать не могу, кого-то другого нашла и прочее… а я что поделать могу? — я ж в клетке!

Уже машинально протянул мне рюмку, в которую тут же была влита заветная зубровка, опрокинутая в горло моему собеседнику, а я всё удивлялся про себя, мол, как это так — даже не закусывает!

— А я, что думаешь? Я б простил её! Да, представляешь! Я ж всё хорошо понимаю! Только, вот, люблю я её! Люблю до сих пор!

В глазах у него появились слёзы, но он смог сдержать их, а я снова наполнил ему рюмку.

— А, в прочем, какая уж разница тут? Всё равно меня, чувствую, скоро найдут… долг выбивать будут…

Сенька опустошил рюмку, а я же набрался смелости и спросил:

— А за что вас?..

— Ну, как? Я-то человек простой, соответственно, и работа у меня была самая, что ни наесть, пролетарская, как говорят, да только для страны полезная. На заводе работал. Сталелитейном. Я от того-то и люблю чего покрепче, сам понимаешь…. А директор у нас был — сука такая, каких поискать ещё… и премию тебе задержит, и обругает зазря, так ещё и с зарплатой что-то намудрит! А я-то начальник цеха был, мне ж за ребят моих отвечать надо. Я к нему и так, и эдак — всё одно — пошёл, де, куда-подальше — трудись! Ну, тут-то я и не выдержал… как-то раз вломил ему покрепче, что зубов не собрал… так, что, думаешь это мне впаяли? — как бы не так! Он на меня накатал, дескать, не он, а я рабочие деньги ворую и ещё какую-то там ересь городил… и, вроде, я-то чист — вон, сколько благодарностей, да и подчинённые все за меня были… так он, видать, менту взятку дал, али ещё кому, чтоб упекли меня только подальше. Ой, как я тюрьмы боялся! — мне-то тогда едва тридцать стукнуло, жизнь начинается, а тут — ёлки-палки!.. Дали десятку, хотя должны были то ли семь, то ли восемь, в общем, снова всё карман решил. А тюрьма что? — Тюрьма не… ну, сам знаешь, что… бояться не надо — садись… я и сидел от звонка до звонка под Тверью….

Он глубоко вздохнул и тоскливо-тяжело глянул на меня.

— Плесни последнюю, да пойду я…

Когда рюмка была опустошена, Сенька молча пожал мне руку и потихоньку вышел из нашего бара.

Пару месяцев его точно не было.

Последний раз он приходил в начале лета. Уже лучше одет и щетины меньше, но глаза всё такие же тяжёлые, а на лице, помимо прочего, красовались свежие ссадины.

Сенька снова молча положил деньги на стойку, а я, ничего не говоря, налил ему любимого напитка.

После двух рюмок он, всё же, заметил мой интересующийся взгляд на его лицо и неохотно прохрипел:

— Я же говорил, что найдут меня… вот и нашли… даже здесь… эх, браток, боюсь, видимся мы с тобой в последний раз… убьют, ведь…

— А в полицию пойти не пробовали? — постарался я хоть что-то ответить.

— Да кто ж мне поможет-то там? Заявление-то примут, но только это ж «висяк» для них! Сам же понимаешь, как наши менты работают…

Повисла тишина, нарушаемая лишь фоновой музыкой нашего заведения, звоном посуды и отдалённым смехом, и фразами.

— Эх, налей, пожалуй, последнюю, да пойду я, потихоньку…, — грустно прохрипел он.

Снова зубровка наполнила рюмку, и вновь Сенька, в своей манере, одним махом её опустошил, после чего угрюмо глянул на меня, просипел что-то типа «прощай» и, не оглядываясь, вышел….

На душе стало как-то холодно и пусто….

Хороший мужик, просто в жизни не повезло. И всё же, я надеялся его ещё увидеть, ведь от него прям исходила эта самая человечность, что от обычных людей, ой-как, нечасто исходит…

Однако с тех пор, в нашем баре он не появлялся, и сам я его не встречал нигде. Неужели и вправду за ним пришли?..

Солдат

Мы слабо верим в чудеса,

Но верим искренне в приметы.

И наших судеб паруса

Иными ветрами воздеты.

И.Н.Морозов

В нашем заведении люди в погонах появлялись нечасто, и то, в основном, полицейские и прочие силовики, которые, как правило, брали что-либо с собой и исчезали. Военные, по крайней мере, в открытую к нам не захаживали. Скорее всего, потому что наш бар находится вдоль главной дороги города, а потому, если военные тут и проезжают, то времени у них просто нет.

Лунарёв же в первый раз появился в форме. Собственно, благодаря этому факту, я и узнал сначала его фамилию, что была вышита вместе с инициалами «А.А.» на левом кармане синего авиационного кителя, на котором красовались такого же цвета погоны с голубыми просветами, между которых была одна большая звезда; всякие разные нагрудные знаки и два ряда орденских планок, чьи ленты красиво переливались на свету.

При первом посещении «товарищ майор», как его тут же прозвал администратор, находившийся в тот момент рядом со мной, заказал простой водки. Это, конечно, произвело впечатления, хотя и было ожидаемо — типичный жёсткий военный, обычно по скромному пьёт водку. Разговаривать офицер особого желания не изъявлял, впрочем, его никто и не тянул за язык, лишь бы заплатил. Правда, напоследок, отдавая купюру, он сказал:

— Я ещё как-нибудь приду. Для меня тогда сразу водку готовьте.

С этим, конечно, проблемы отсутствовали, ибо этой самой водки было аж тридцать марок,