О виртуальной словесности - Михаил Эпштейн

«Мне кажется, что если бы вы уделили внимание проблеме дебатов и это стало как бы настоятельной необходимостью, то было бы весьма интересно и очень полезно для страны».

Это синтаксическое построение замечательно не только тем, что оно четырежды повторяет значение условности, но и тем, что по лексическому составу преследует противоположную цель: доказать «настоятельную необходимость». Умножением колеблющихся частиц «бы» необходимость превращается в чистую предположительность, некую едва допустимую вероятность. «Как бы необходимость» — это почти гротескная формула нового стиля, который тем более расплывается в своей сослагательной модальности, чем более фокусируется на некоем содержательном императиве. Форма уничтожает содержание, почти по Л. С. Выготскому («Психология искусства»), достигая своего рода катарсиса, хотя собственно политический эффект такого высказывания, похоже, бесконечно стремится к нулю.

«Как бы» означает: может быть да, может быть нет. Это не просто четырехвалентная логика истины и лжи, это многовалентная логика (если все-таки считать ее логикой). «Он делает» и «он не делает» исключают друг друга по принципу «если одно есть истина, то другое ложь». Но «как бы делает» и «как бы не делает» по смыслу бесконечно сближаются друг с другом, так что оба могут оказаться равно истинными или равно ложными описаниями одного и того же действия. «Как бы делает» означает «не вполне делает», то есть «как бы не делает». Не так ли все и делается в России — в модусе «как бы», полувозможности-полудействительности. Степени реальной свободы могут меняться в России от нуля до бесконечности, но в чем она всегда превосходила Запад — так это в богатстве модальностей. «Как бы» — это непрерывный смысловой континуум всех переходов от «делает» к «не делает», в котором невозможно провести дискретные разделения «истины» и «лжи».

В английском языке нет столь удобного и краткого словечка «как бы», чтобы попрать все логические валентности, все критерии истины и лжи. «As if» и «allegedly» звучат топорно, книжно и в живой речи употребляются ограниченно; да и что могло бы означать выражение «как бы делает» в устах американца? Боюсь, что лишь в одной ситуации это прозвучало бы естественно: при описании призраков или сновидений. Конечно, язык страны, в которой призраки, вроде коммунизма, сначала оживают, потом испаряются, потом вновь оживают, вполне имеет право на особый логический квантор «призрачности», каковым и служит «как бы».

Впрочем, в последнее время и у американцев зачастило в речи одно словцо, которое раньше не было на слуху: «виртуал» и его производные. Оно означает «фактический», «действительный» — и одновременно, по странной ускользающей связи, — «возможный», «мнимый». В самом деле, когда мы говорим «фактически», мы предполагаем некий зазор между значением этого слова и фактом самим по себе. Например, высказывание «фактически он стал специалистом сразу в трех областях» предполагает, что на самом-то деле, в реальности, он не вполне специалист: скажем, не имеет всех трех дипломов, но в некотором условном допущении, по опыту работы, по способу заработка, по оценке коллег или по разносторонности знаний, может считаться «как бы» специалистом. Английское «virtually» и русское «фактически» — удивительные слова, как бы противоречащие сами себе, деконструирующие свой смысл, обнаруживающие нереальность того, что сами утверждают в качестве реального.

Но английское «virtual» идет еще дальше, чем «фактический», принимая значение полной условности, мнимости и смыкаясь с русским «как бы». Отсюда все эти «виртуальные» пространства, города, музеи, университеты — то есть «как бы» пространства: электронные, матричные, расположенные в компьютерной сети. И если допустить, что американское «виртуально» и российское «как бы» представляют собой эквиваленты или синонимы, то можно лишь подивиться тому, что виртуальность — в форме вездесущего «как бы» — уже проникает во все клеточки российского языка, миросозерцания, общественных отношений и как бы заранее готовит их к поголовной и добровольной виртуализации-компьютеризации… А может, наоборот, не готовит, поскольку виртуальность в России и так уже стала повседневностью и не нуждается в каких-то особых технических ухищрениях, кодах и переключателях. Слишком многое становится «как бы»: как бы уехал и как бы приехал, как бы деньги и как бы контракты, как бы банк и как бы завод, как бы общество и как бы семья, как бы жизнь и как бы не-жизнь… На этой виртуальности самой действительности, которая тает в мерцающих знаках собственной возможности, ускользает в голубой экран и превращается в компьютерную игру, построена виртуозная проза Виктора Пелевина.

3. ТБА, или гиперавторство

Отчасти из этого же заэкранного пространства, где легко бродить под множеством сменяемых масок и имен, вышло в наш «Старый свет» и гиперавторство… Этот термин возник у меня но аналогии с «гипертекстом», то есть таким распылением текста по виртуальным пространствам, когда его можно читать в любом порядке и от любого его фрагмента переходить к любому другому. Сходным образом авторство начинает распыляться в современной словесности по многим возможным, «виртуальным» авторствам, которые несводимы в точку одного реально живущего индивида. Гиперавторство так относится к традиционному, точечному, «дискретному» авторству, как совокупность вероятных местоположений относится к элементарной частице, которую пыталась засечь квантовая механика, — а та упорно не хотела локализоваться и расплывалась в волну.

Мой знакомый американец Кент Джонсон сочинил (???) книгу стихов японского поэта Араки Ясусада (Araki Yasusada), пережившего Хиросиму, потерявшего жену и дочь… Эти стихи широко печатались в журналах, был заключен договор на книгу с респектабельным университетским издательством. Но когда издательство узнало, что Ясусада — это гиперавтор, лишенный биологического субстрата, оно расторгло договор с Кентом Джонсоном, представлявшим его интересы. Это — свежее происшествие конца 1995 года[2].

Я предложил бы создать общество трансперсонального авторства и принять туда на правах действительных членов Юэ Фу (чьи стихи печатались в «Новом мире»), Араки Ясусада, Ивана Белкина… Членство — пожизненное и посмертное. Общество издает на английском и русском языках журнал «ТБА», что означает «трансбиологическое авторство» и одновременно — «to be announced» (популярная американская аббревиатура, означающая «будет объявлено дополнительно»).

В нашем мире существует огромная диспропорция и асимметрия между живущими и пишущими. Очевидно, что далеко не все живущие индивиды склонны становиться авторами. В равной степени — а возможно, и по тем же неясным причинам — не все авторы склонны существовать в качестве индивидов. Отсюда понятие приемного авторства — в том же смысле, в каком мы говорим о приемных родителях, расширяя само понятие авторства и родительства за рамки биологического родства. Приемный автор — тот, кто дает приют в своей физической оболочке разным пишущим индивидам. Надо исправить несправедливость природы: частичная или полная неспособность к физическому существованию отнюдь не избавляет гиперавторов от творческой свободы и ответственности, а нас — от обязанности давать им биологический приют.

Необходимо защищать права этих авторов. На каком основании у них меньше шансов печататься, чем у других, биологически более успешных индивидов? Чем, простите меня, biologically challenged authors (биологически невоплощенные авторы) хуже, чем physically or mentally challenged (физически или умственно неполноценные), — и прочие меньшинства, которым плюралистическое американское общество оказывает всемерное уважение и даже наделяет их привилегиями — например, позволяет немым, изучающим в университетах иностранный язык, не сдавать устных экзаменов?

За права таких авторов, страдающих из-за своей биологической неполноценности, я готов стоять до конца, и, надеюсь, мы с Кентом Джонсоном при участии самих гиперавторов организуем широкое общественное движение в их поддержку. Первым делом — создание профессиональной гильдии гиперавторов; обеспечение правовых условий их деятельности — в частности, разработка дополнений к авторскому праву, касающихся взаимоотношений гиперавторов и биологических авторов; создание международного фонда и сбор средств на издание и популяризацию их произведений; гиперавторская серия в престижных издательствах США и России; отделение в ПЕН-клубе; страница в Интернете, освещающая деятельность нового писательского сообщества…

Хотелось бы познакомить с этим проектом всех, кому дороги права самого творческого из меньшинств — биологически незащищенных авторов.

Разумеется, я не имею в виду случаи медиумического транса и/или коммерческой мистификации вроде тех, когда деловые мужчины, ненавидящие женские сантименты, яростно строчат один за другим сентиментальные дамские романы и издают их под псевдонимом Алена Грушина или Полина Виноградская. Ведь при этом сохраняется вполне точечный характер авторства, только точка А именует себя точкой В, псевдонимность так же далека от гиперавторства, как игра в прятки — от таинства перевоплощения. Вот если бы сентиментальная авторша, воплотившаяся в группу мужских медиумов жанра дамского романа (или, как здесь говорят, писателей-призраков), оставила место в своих сочинениях и для их мужского самовыражения, тогда возник бы интересный пример перекрестного опыления душистой прозы — разнополого гиперавторства. Впрочем, хорошо уже и то, что эти заскорузлые мужчины вдруг ощутили и выразили в своем существовании нечто застенчиво-девичье — это если и не феномен гиперавторства, то по крайней мере морально здорового гермафродитизма.