Patrida - Владимир Файнберг

ГЛАВА ВТОРАЯ

Озаряемый близкими разрывами молний, Артур Крамер стоял в темноте верхней комнаты у косяка балконной двери. От грохота громов, казалось, взрывается земля. Дом, с его метровой толщины каменными стенами, дрожал. Звенела посуда в буфете.

Ветер гнал и гнал над крышами косые паруса ливня. Напротив, по балкону заколоченного дома, с сумасшедшим упорством гонялись друг за другом три пустые консервные банки.

Непогода началась вчера. И вместе с ней на остров пришла зима. Холодный фронт ворвался, как показала указкой на синоптической карте теледикторша, с северо–востока, с заснеженных просторов России.

Сегодня, сразу же после программы греческих новостей, когда молния разорвалась совсем рядом, Артур на всякий случай выключил телевизор, даже выдернул штепсель из розетки.

А в начале одиннадцатого в доме, во всём городе погас свет. «Зевс–громовержец, — думал Артур, — оставил совсем без тепла. Даже чашки чая не смогу теперь приготовить»…

Он перевёл взгляд на стол, где среди бумаг в переменчивом свете грозы мертво поблёскивал маленький электрообогреватель с упрятанным за решётку вентилятором.

…Холода начались ещё раньше. Все‑таки декабрь есть декабрь. Керамический пол в нижней комнате стал ледяным. Артур отыскал в кладовке циновку, расстелил её дорожкой от тахты к столу.

Утром, когда вставало солнце и наружный воздух начинал ощутимо прогреваться, Артур выходил в свой дворик, делал зарядку, подбирал на земле под кроной вечнозелёного мандаринового дерева два–три упавших за ночь спелых плода. Потом брился, умывался. Помолившись, кипятил в джезвее на электроплите воду, насыпал в чашку чайную ложку английского чая из жестянки, заливал кипятком и накрывал блюдцем. Пока чай заваривался, доставал из холодильника баночку густого йогурта, намазывал его на ломоть хлеба. Это и был его завтрак. Да ещё дармовые мандарины на закуску.

Прибравшись, поднимался с обогревателем по наружной лестнице в верхнюю комнату. Немедленно включал его в сеть. Растворял все ставни и жалюзи, садился за стол, работал.

Через час–другой, подмёрзнув, Артур выходил на длинный балкончик, грелся в солнечных лучах. Смотрел сверху, как тянутся по узкой мостовой школьники с ранцами на спинах, как гонит продавец зелени тяжело гружённого мешками ослика… За ближней горой перекрикивались петухи.

Оставив балконную дверь открытой, возвращался к столу. Сейчас ему казалось невероятным, что первые ночи по прибытии на остров он спал под одной простыней, без одеяла. Теперь, кроме двух одеял, он накрывался ещё и ковром, которым была покрыта тахта, соорудил себе сущую нору. И всё равно мёрз.

Итальянский обогреватель добросовестно вращал лопастями, но его тепло распространялось лишь в радиусе 10–15 сантиметров.

Зато, когда, устав от работы, Артур устраивал себе ланч — выпивал в верхней комнате чашку растворимого кофе с бисквитом и, бросив в пластиковую сумку закидушку и складной нож, выходил наружу, он по–настоящему согревался.

Шёл по правой, солнечной стороне вниз и через пять таких же массивных двухэтажных домов оказывался на скальном обрыве. Отсюда, за ещё доцветающими кустами бугенвиллей, далеко–далеко открывалось море, скалистые острова в солёной дымке…

По широкой гранитной лестнице сбегал к набережной, сворачивал на длинный пирс с причальными тумбами для рыбацких мотоботов. Днём мотоботы почти всегда были в море. Только небритые, загорелые до синевы старики сидели на корточках, чинили разостланные сети из коричневого или красного капрона.

— Good afternoon![8] — бросал им Артур.

— Ясос![9] — невозмутимо кивали старики.

Он выходил на конец пирса, отматывал с большой пластиковой катушки 15–20 метров лески, нарезал на кусочки купленного накануне кальмара или сардину, наживлял два крючка и, раскрутив в воздухе, забрасывал снасть со свинцовым грузилом в море.

Сразу у пирса глубина достигала семи метров. Пронизанная полуденным солнцем вода была прозрачна, как подсинённый хрусталь. Чётко было видно дно с поросшими водорослями белыми камнями, угловатая поступь краба, пересверк чешуи мелькнувшей рыбёшки. Держа между пальцами натянувшуюся леску, Артур присаживался на чугунную тумбу.

Становилось жарко. Он скидывал куртку, потом свитер. Однажды снял и рубаху.

По опыту он знал: теперь ни в коем случае нельзя думать о работе, о том, что писал за столом в верхней комнате. Но, так или иначе, мысли возвращались к тому, что он оставил, к России.

Клевало всегда неожиданно. Он делал резкую подсечку, выбирал, выбирал леску, бросал её кольцами у ног, пока не показывалась рыба. Он вздёргивал её на причал, снимал с крючка, швырял в пластиковую сумку, где она некоторое время трепыхалась, потом замирала.

Чаще всего ловилась кефаль, похожая на длинный слиток чистого серебра. Названий других рыб Артур не знал. Некоторые были редкостно уродливы, некоторые красивы, как бабочки.

Без особого труда поймав 5–6 штук, он сматывал закидушку, опять проходил мимо стариков, чувствовал, как они глядят вслед.

Артур наискось пересекал пустынную набережную, оставлял у одного из стоящих на тротуаре изящных столиков свою сумку, заглядывал в раскрытую дверь бара «Neos cosmos».

— One cup of coffee![10] — бросал он человеку, возвышающемуся в сумрачной глубине бара за полукруглой стойкой.

Через несколько минут ему приносили на подносе маленькую чашку крепкого кофе и ещё обязательно стаканчик с ледяной водой.

Хорошо было сидеть за столиком, смотреть на пришвартованные к причалам яхты, острова вдали. Над головой проносились чайки.

Подъезжала одна машина, другая. Выходили живущие здесь зимой американцы, немцы или англичане, заказывали для себя тот же кофе, пиво или, если они были с детьми, ещё и мороженое, кока–колу. Хозяин бара уже знал, что Артур приехал из России. Артур чувствовал на себе мимолётные взгляды, исполненные любопытства, однако ни в какие контакты не вступал. Прежде всего из‑за убеждения, что его английский словарный запас жалок. И иностранцы, и те же заскорузлые старики, которые ежевечерне собирались у своей кофейни, расположенной здесь же рядом, были ему тоже любопытны, но Артур что называется зажался.

Расплачиваясь каждый день за кофе стодрахмовой монетой, что равнялось половине доллара, он презирал себя за непозволительную трату, за это бездумное сиденье у бара на набережной.

Уходя со своим уловом, он и тут ощущал: в спину смотрят, что‑то «о нём говорят.

Обратно к дому он шёл другой дорогой. Поднимался с набережной по ступеням к площади, посреди которой возвышалась белая с золотом церковь. Днём она обычно бывала закрыта.

В первое же воскресное утро своего пребывания на острове, услышав из верхней комнаты призывные удары колокола, Артур робко вошёл в храм, отстоял всю службу. А в следующее воскресенье священник патер Йоргас причастил его на глазах многочисленных прихожан. Странно, но здесь не исповедовались. Да и как, на каком языке он смог бы раскрыть свою душу?

Обойдя церковь, Артур поднимался крутым проулком. На углу была булочная, где продавался всегда горячий хлеб с хрустящей корочкой. В следующем проулке находился магазинчик без вывески, ошеломивший Артура пестротой и обилием съестных товаров.

Вынужденный посещать его раз в три–четыре дня, он, стараясь не особенно глазеть по сторонам, покупал самое необходимое — яйца, йогурт, маслины, мягкий несолёный сыр, иногда длинную пачку бисквита, изготовленного фирмой некоего Попандопулоса. Все разнообразные сорта бисквитов были изготовлены только греческой фирмой Попандопулоса. Остальные продукты кричали о себе названиями чуть ли не всех стран мира — Англия, США, Германия, Швейцария, Франция… Даже Кения.

Почти всегда он оказывался один в этом магазинчике. Если, конечно, не считать хозяина — хитрого старикана. В первый же раз тот нагло обсчитал его на 200 драхм — целый доллар.

Как ни старался Артур экономить, деньги таяли. Особенно опасным испытанием стали посещения лавки, где у входа и внутри наклонно стояли ящики с фруктами и овощами.

Огромные, готовые лопнуть от переизбытка сока, помидоры, крупный, длинный картофель, ярко–синий репчатый лук, чесночные головы величиной с кулак; апельсины, плоды киви, которые здесь называли актинидией, гроздья бананов, мускатный виноград, грецкие орехи, каштаны, зимние сорта груш, яблоки, золотистые, тонкокожие лимоны…

Лимоны были особенно дёшевы. Он брал из стопки у кассы несколько прочных целлофановых пакетов, накладывал в них всего понемножку, потом, после взвешивания, расплачивался. Всегда получалась неожиданно большая сумма. «Ничего, — успокаивал себя Артур. — Распределю эти фрукты–овощи на две недели, ну на десять дней. В конце концов на рыбу‑то денег не трачу, мандарины дармовые».