Patrida - Владимир Файнберг

Артур приостановился. Старик продолжал манить его за собой.

— Фу! — сказал Артур. Он не знал, как обращаться с греческими собаками.

Собачонка, не переставая лаять, кралась сзади, так и норовя вцепиться в брючину.

Наконец старик указал на ржавую калитку, просунул руку в решётчатое отверстие, с усилием потянул за толстую проволоку.

Щёлкнул замок. Калитка открылась. И Артур оказался в узком дворике, где у самой стены белёного двухэтажного дома росло невысокое дерево с густой кроной, усыпанной какими‑то плодами. Над двориком на крутом склоне горы, все так же впритык до самой вершины теснились другие дома.

Старик покопался в карманах, вынул два ключа на брелоке, протянул. Первым же ключом Артур в два оборота отпер английский замок.

Старик вошёл первым, потянулся к висящему у входа распределительному щитку, защёлкал тумблерами. Потом зажёг свет в передней. Она же служила и кухней. Рядом была другая дверь. Старик открыл её, включил свет и здесь. Перед Артуром предстал туалет, а также душ с электроколонкой для подогрева воды. — Туалет! — торжественно пояснил Василиос, потянул Артура за рукав куртки в другую комнату.

Здесь стоял буфет, круглый стол, четыре стула, широкая, низкая тахта со сложенной на ней стопкой чистого постельного белья. В углу на полочке виднелись иконы. Иисус Христос и Дева Мария смотрели с них, как родные.

Артур опустил сумку на пол, выложенный керамической плиткой, и только хотел сам опуститься на стул в новом своём жилище, как старик поманил пальцем наружу.

Со двора по торцу дома вела вверх крутая одномаршевая каменная лестница с железными перилами. «Как трап», — подумал Артур, поджидая на верхней площадке Василиоса.

Тот указал на замочную скважину. Артур отпер дверь вторым ключом. Сам нашарил на стене выключатель.

Перед ним в электрическом свете предстала большая комната с тремя окнами, закрытыми снаружи деревянными жалюзи и ставнями, с буфетом, столом, покрытым пластиковой скатертью с изображениями древнегреческих кораблей. Справа на тумбочке стоял телевизор, слева на такой же тумбочке — телефон. В дальнем конце у стены виднелась электроплита и мойка из нержавеющей стали.

На белёных стенах в тонких рамочках висело несколько картин: конь, перепрыгивающий через деревянную изгородь, козочки на лугу, мельница на берегу, морской пейзаж с парусником… Было видно, что все это — старые работы, писанные с любовью и тщательностью непрофессионалом.

«Там, внизу, оконце, да и то заслонённое деревом, а здесь открою жалюзи, утром должно быть море света. Там стану спать, здесь работать», — сразу решил Артур. Ему захотелось при помощи старика открыть все ставни и жалюзи. До сих пор он не имел с ними дела. Но старик уже вытянул его наружу, погасил свет, указал на замочную скважину. Артур запер комнату.

Они спустились по лестнице, вышли на погруженную в сумрак улицу. Поверх неё, чуть покачиваясь на тонких проводах, горела редкая цепочка фонариков.

Улица вела все выше в гору. Старик свернул за один угол, потом за другой. Артур в недоумении следовал за ним, опасаясь нападения вредной собаки.

«Многоточьем фонарей что‑то недосказано…» — вспомнилась вдруг строка из стихотворения приятеля давних школьных времён.

Василиос остановился у освещённой витрины, манил пальцем. Старинный чугунный фонарь тускло освещал вывеску, на которой латинскими буквами было выведено — «Taverna».

Артур вошёл за стариком в маленькое помещение, уставленное столиками, покрытыми клеёнкой в голубую и белую клетку. Здесь было пусто. Лишь в правом углу сидела компания пьяниц — четверо исхудалых мужчин и немолодая женщина с распухшим лицом. Две литровые бутылки, обе пустые, стояли перед ними на столе.

Один из мужчин начал петь хриплым голосом. Женщина цыкнула на него. Вся компания уставилась на приезжего, несомненно ожидая алкогольной подпитки.

Старик повелительным жестом приказал Артуру сесть. Тот выбрал столик в противоположном от компании углу. Из‑за стойки появился сонный хозяин таверны в белом переднике. Старик что‑то сказал ему. Хозяин ткнул рукой в сторону стеклянного прилавка. Артур встал, посмотрел сквозь стекло. Выбор блюд оказался невелик.

— Василиос, what do you want?[6] — спросил он, полный благодарности к старику, желая угостить его ужином.

Догадавшись о намерении Артура, старик в ужасе отступил назад. И так, пятясь, скрылся за дверью таверны. Больше Артур его никогда не видел.

«Загадочный человек», — пробормотал Артур. Он указал хозяину на салат из помидоров с зелёным перцем, на тарелку чего‑то похожего на гуляш в соусе, на блюдечко маслин. Потом, решив кутнуть по поводу прибытия на остров, показал и на алюминиевую баночку немецкого пива «Heinicen».

Он сидел за своим столиком, ел, запивал этот нехитрый ужин невкусным пивом. Компания продолжала молча таращиться на него.

Наскоро покончив с едой, Артур громко сказал:

— Bill![7]

Хозяин не спеша появился из‑за стойки и положил на клеёнку листок бумаги, на котором было выведено — 3600 драхм. Артур похолодел. В пересчёте эта сумма равнялась восемнадцати долларам.

Он расплатился и вышел на улицу, понимая, что больше никогда ни в какой здешний общепит не пойдёт. Теперь он догадывался, почему бедный старик Василиос в такой панике покинул злачное место.

Из‑за дверей таверны грянула протяжная песнь пьяниц.

«Если вокруг острова все‑таки есть море, как‑нибудь приспособлюсь ловить рыбу. Буду покупать лишь хлеб, растительное масло для жарева и какие‑нибудь овощи, — думал Артур, шагая под фонарями по булыжной мостовой. — Придётся, как в Москве, завести железный режим экономии. Не помру. Главное — успеть написать за эти месяцы то, что задумал. Главное — успеть, покуда жив, покуда есть фора в три с половиной месяца, сто пять дней и ночей».

От лёгкого ветра качались фонари, качались тени. Он повернул за угол, стал спускаться по мостовой, в центре которой тёк ручей.

«Здесь хоть не будет телефонных угроз, не надо зажигать свет во всех комнатах, держать за зеркалом в передней газовый пистолет…» Он поворачивал направо, налево. И не находил своего дома.

Стоящие по сторонам узких улиц массивные двухэтажные дома казались громадами. Кое–где из‑за жалюзи пробивался свет, что‑то бубнили теледикторы, слышались звуки музыки.

Навстречу по мостовой быстро поднимался подросток в распахнутой куртке.

«Но о чём я его спрошу? — подумал Артур. — Ведь я не знаю адреса. Спрашивать: «Вы не знаете, где я живу? Где я оставил свою сумку?..»

Подросток прошёл мимо.

Теперь Артур Крамер мечтал о том, чтобы раздался лай, появилась злобная собачонка, она могла бы хоть обозначить место, возле которого находилось его жилище. Но собачки не было слышно.

Устав кружить по одним и тем же кварталам, он привалился спиной к прохладной стене какого‑то здания, увидел звезды над тёмным ущельем улицы.

«Господи, стыдно просить. Я в дурацком положении. Помоги мне!» Не успел он взмолиться, как в доме напротив со стуком отворились ставни. Свет из окна упал на Артура, на ржавую калитку с решётчатой прорезью.

Артур понял, что стоит, прислонившись к своему дому.

Стою в неожиданно длинной очереди на исповедь Подмосковная церковь сегодня забита людьми. Местные старушки в платочках. Знакомый скульптор из Москвы. Группка тоже знакомых мне студенток университета. Среди моря людей — седеющая голова учёного физика.

Там, снаружи, ледяное ноябрьское утро. У ворот церковного дворика топчутся двое — посматривают, кто пришёл. Из дома напротив, с чердака, сотрудники КГБ тайно снимают кинокамерой всех входящих.

Батюшка исповедует на левом клиросе. Ему трудно. Он один. Нет дьякона, никого, кто помогал бы вести службу. В последнее время, когда тень ареста нависла над ним, помощники, энтузиасты отшатнулись, исчезли.

— Как хорошо, что вы приехали! Я ждал. Вот между нами Христос… Скажите, что у вас на душе?

Лицо усталое, опухшие подглазья. Месяц, как мы не виделись. Львиная грива волос и борода поседели ещё больше…

Мне совестно говорить о своих проблемах, своих душевных муках. Но, обняв за плечо, он прижимает меня к себе. Слушает. Слушает. И, когда в конце исповеди я с отчаянием говорю, что, наверное, недостоин быть в церкви, чувствую себя повинным чуть не во всех грехах, он неожиданно прерывает:

— Не думайте, будто в церквах собираются одни святые. Может быть, вот сейчас мимо храма под дождём и снегом идёт никому не известный человек — чище и святее, чем все мы вместе взятые.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Озаряемый близкими разрывами молний, Артур Крамер стоял в темноте верхней комнаты у косяка балконной двери. От грохота громов, казалось, взрывается земля. Дом, с его метровой толщины каменными стенами, дрожал. Звенела посуда в буфете.