Убырлы - Шамиль Идиатуллин

Из Дилькиной комнаты мы тоже вышли почти сразу. Бардак был тот еще. Кровать смотрелась идеально, явно мама перестелила, Дилька сама такую геометрию не умела наводить. А все остальное как после взрыва. На столе ворох раскрытых книг и журналов, со стула занавеска свисает, причем не с родного окна, которое наглухо зашторено, на полу вперемешку одежда, книги и пластиковые лошади, за раскрытыми дверцами шкафа тоже типа снеговика из вороха платьев лепили. Пока я всматривался в конструкцию, Дилька обиженно посопела, юркнула мимо меня к шкафу и выдернула что-то из гущи. Я и рявкнуть не успел.

Ворох осел, а Дилька вернулась, прижимая к себе здоровенную лошадь. Аргамака своего любимого. Хоть он нашелся, и то слава богу.

Хотел я ей сказать краткую речь, но подумал: смысл-то. Больше вперед лезть не будет, не из-за чего. К тому же кот в этот миг высунул голову наружу. Как только молнию изнутри расстегнул, фокусник. Покрутил головой и зашипел.

У самих-то прямо порядок идеальный, чуть не сказал я критикану и отправился к спальне. На пороге замер – стукнуло просто воспоминание о том, как я туда последний раз заходил. Сердце запрыгало бусинками по ступенькам, как на девятом круге кросса. Но теперь-то я знал, что могу увидеть и что должен сделать. И решительно толкнул дверь.

В спальне не было даже бардака. Постель аккуратно заправлена, тумбочки пусты, шкаф закрыт. Я потоптавшись, пробежал к окну и отдернул штору. На балконе тоже никого – слепящее солнце и два голубя за рамой. Белый-пребелый и гнедой в пятнышках. Сидят на карнизе рамы и на меня таращатся. О, третий подлетел, светло-серый, рядом сел.

Я потряс головой и вернулся к поискам. Под кроватью никого, в шкафу тоже.

Значит, ушли.

– Наиль, а где мама и папа? – спросила Дилька полным голосом.

Я аж вздрогнул. А чего вздрагивать и ругаться-то. Ребенок дома, имеет право говорить полным голосом. И право знать, где родители, тем более имеет. Я, кстати, тоже. Кому бы еще это право предъявить.

– Подожди немного, – сказал я неопределенно.

– Я в туалет хочу, – пробормотала Дилька гораздо тише.

Как всегда. С другой стороны, хоть раз в жизни вовремя – когда туалет рядом. Да еще и с ванной вместе.

– Ну так иди, – ответил я раздраженно, потому что не мог сосредоточиться. Кот зашипел. Я поглядел на него, поглядел в спину Дильке и сказал:

– Стой.

Она молодец, застыла на полушаге.

– Погоди, Диль, – мягко попросил я, не давая подняться ужасу от картинки – вот заходит сестра в ванную, а там как раз все и ждут. Ее как раз ждут. Я обошел Дильку, аккуратно отпихнул ее подальше к стеночке, встал у ванной, поморгал, чтобы глаза привыкли к темноте, и распахнул дверь.

Пусто, конечно.

Я подышал, не отпуская ручку, опомнился и небрежно сказал Дильке:

– Ну иди.

Дилька заглянула в темноту, пахнущую сеном и мятой – вернее, шампунем и зубной пастой, – и сказала:

– Здесь темно.

– И что?

– Здесь темно, – повторила Дилька громче.

– Ну не иди, – равнодушно сказал я.

– Наиль!

– Ну дверь не закрывай, светлее будет.

Дилька посмотрела на меня зверем, стремительно, только очки блеснули, вошла в ванную и грохнула дверью.

Кот вздрогнул.

– Во как, понял? – поучительно сказал я.

Кот заскребся. Я аккуратно извлек его и поставил на пол, попросив:

– Главное, не убегай, потом фиг найдешься.

Кот фыркнул и пошел в прихожую.

– Тут город, понял? – со значением напомнил я.

Кот дошел до края светлого пятна, выливающегося из родительской комнаты, и сел. Нам с Дилькой тоже, что ли, теперь под окошками жить и на закате спать ложиться, подумал я. И сообразил, что свет можно наладить. Наверное, автомат вырубился от скачка напряжения. Такое бывало пару раз, и я вроде помнил, что папа делал.

Я вышел в коридор, открыл электрощиток и махом сообразил, который автомат наш. У него единственного колесико за стеклом не крутилось, и рычажки выключателей смотрели вниз, а не вверх.

Я подцепил и отщелкнул вверх все три. Из приоткрытой двери ударили свет, звук и Дилькин вопль. Все погасло.

Я бросился в квартиру, ударившись плечом о косяк и придавив кота, и рванул дверь в ванную. Дверь была заперта, но Дилька спросила дрожащим голосом:

– Наиль, ты чего?

– А ты чего орешь? – свирепо осведомился я.

Зашумел смыв, дверь щелкнула и открылась. Дилька выскочила, заправляясь, одергиваясь и возмущаясь по поводу моих попыток напугать ее воплями и вспышками. Я похлопал глазками и едва не пришиб клеветницу. Потом сообразил, хихикнул и объяснил, что, похоже, автомат в электрощитке у нас вырубается от перегрузки – видимо, включены все-все-все приборы. Надо их выключить, и тогда будет свет.

Первым делом я пошел на едкий химический запах, которым тащило из родительской спальни, и выдернул из розетки горячий провод ноутбука. Провод был мудрено завязан, в самой середке узла сидело лезвие ножниц. В темноте не поймешь, но, судя по запаху, вокруг лезвия все дымилось до сих пор. Я выдернул шнур из ноута, откинул крышку, нажал кнопку включения и чуть не выронил девайс себе на ноги: по экрану косо мелькнула яркая косая трещина, тут же хлопнуло и завоняло иначе. Копец. Я вздохнул и отложил ноут вместе с проводом в самый дальний угол. Чинить там нечего, но, может, на запчасти сгодится.

Мы прошли по квартире, спотыкаясь о кота, который был абсолютно везде, методично щелкая выключателями и выдергивая из розеток компьютер с роутером, телевизор с плеером, торшеры с настольными лампами, микроволновку с тостером, стиральную машину и всё, что смогли вспомнить. После этого свет зажегся и не погас.

Мы вернулись в прихожую и увидели, что стоим на тропинке из четких грязных следов. Наших следов, свежих. Кот смотрел на нас с осуждением. Мы с Дилькой переглянулись, посмотрели на свою обувь и поспешно принялись разуваться. Кот зашипел.

– Да ладно тебе, – начал я и застыл.

Кот шипел, задрав хвост и раздувшись так, что стал в два раза толще. Он смотрел в зал. На мой диван он смотрел. На стоявшее торчком одеяло, по которому вяло елозила костлявая рука.

2

Папа высох. Волосы поредели и лежали клочками, кожа стала как старая марля, на губах и скулах наросли болячки, на пальцах, плечах и коленях торчали косточки – было видно сквозь тонкие джинсы и футболку. Ни мышц, ни силы у папы не осталось. Он и покрывало не смог с себя сорвать – запутался и застыл, только сломанными ногтями чуть водил по ткани. Папа даже вскинуть голову не смог, когда я, отдышавшись и все еще вздрагивая, одной рукой выпутал его и отбросил покрывало. Сидел спиной в угол, отвернувшись к стене.

Папа выглядел очень больным, но пахло от него не лекарствами и не перекисшим потом, как было, когда он с бронхитом валялся. Горькой золой пахло – и немножко свежевыглаженным бельем почему-то.

– Папа, – позвал я нерешительно и напрягся.

Папа вздрогнул, но на меня не посмотрел. Так и дышал еле заметно в сторону окна. Веки темные и почти не выпуклые, будто глаза в середку головы провалились. Он был без сознания или без сил. Совсем.

Я попытался быстро сообразить, что делать, ничего не придумал и посмотрел на кота. Кот стоял у моего колена, раздутый, напряженный и очень горячий, сквозь штанину грел. Толку от него не было. От Дильки тем более – она таращилась сквозь очки, прижимая к себе Аргамака, как, не знаю, пластилиновую руку к любимой поделке. И очень мешала деревянная спица, которую я выставил, оказывается, перед собой. Я бережно убрал ее обратно в колчан и тут же вскинул голову.

Папа все так же отгораживался морщинистыми веками от мира. Но морщинки были малость другими. Ну и не могло мне показаться. Я плавно повел руками, чтобы движение дошло до отца – не знаю уж, шелестом одежды, качком воздуха или еще как-то. И теперь четко увидел, что папа приподнял и тут же уронил веки.

Выглядит точно мумия, сидит в середке маленького ада, и в жмурки играет. Как маленький.

Ад.

Я набрал воздуха, чтобы сказать что-нибудь конструктивное или просто заорать. Дилька успела раньше. Она опять протиснулась мимо меня с словами «Папочка, папа, хорошо…»

Папа резко, как плетки, выбросил обе руки в ее сторону и завыл.

Я дернулся. И через секунду мы были уже в прихожей – я стискивал Дилькины плечи, пытаясь как-то прикрыть собой, а Дилька молча отбивалась. Кот стоял на пороге – черная радуга с ручкой, зубами в комнату. Нас защищал, видимо.

А папа, весь натянувшись, как в припадке, отгораживался от него, вернее, от нас, ладошками и мычал в стенку. В стенку – потому что от нас отвернулся, дико, так, что тощая шея перекрутилась канатиком.

Дилька вырвалась и отскочила к двери, недовольно потирая плечи, но опомнилась и с ужасом посмотрела на отца и на меня.

– Наиль, а что… – начала она, и папу словно подбросило током. Он гулко стукнул головой в стенку и завыл громче, суча выброшенными в нашу сторону руками и отпихивая что-то жуткое.