Безумная одержимость - Даниэль Лори

тело, они никогда не увидят того, что скрывается за моими глазами.

Тем не менее, первое место, куда он посмотрел, добравшись до моей камеры, было прямо мне в глаза. Бессердечные. Агрессивные. Синие. Его взгляд горел, словно я стояла перед открытым морозильником в летний день, горячий и холодный воздух встречались, как завитки пара вокруг меня.

Когда он стоял перед запертой дверью, с опасным присутствием, касавшееся моей кожи на расстоянии нескольких метров, я была уверена, что это он заперт. Наоборот, это просто не имело смысла.

Тусклый свет в коридоре мерцал над его головой.

Его темные волосы были коротко подстрижены по бокам опытными руками. Широкие плечи и четкие черные линии костюма подчеркивали его подтянутое тело. Контроль. Четкость. Он источал это, как разноцветные полосы на ядовитой змее.

Но в первую очередь внимание привлекало его лицо. Симметричное и безупречно пропорциональное, даже его холодное выражение лица, вырезанное из камня, не могло его испортить. Второй взгляд показывал тип тела, над которым стонали девушки, а третий это интеллект в каждом его движении, будто все остальные шахматные фигурки, и он размышлял, как играть с каждой из нас.

Мое сердце подпрыгнуло, когда замок камеры открылся, и я переключила свое внимание с него на бетонную стену передо мной.

— Руссо.

Нет.

Ни за что.

Если я пойду с ним, то в конце концов меня продадут в банду торговцев людьми и больше никто никогда не услышит обо мне. Сытая или нет, с этими глазами и присутствием, этот мужчина видел и совершал вещи, чего нормальные мафиози не могли себе представить.

Я молчала.

Я собиралась сидеть здесь и ждать федерала в плохо сидящем костюме.

Его взгляд метнулся к проститутке.

— Меня зовут Черри, — сказала она с улыбкой. — Но можете называть меня как вам будет угодно.

Некоторые девушки не знают, что для них хорошо.

Он провел большим пальцем по часам один, второй, третий раз.

— Буду иметь это в виду, — сухо ответил он.

Моя кожа вспыхнула, заработав полную тяжесть его взгляда. Его глаза скользнули вниз по моему телу, оставляя за собой след из льда и огня, прежде чем сузились с неодобрением. И точно так же, страх от того, как он смотрел в мои глаза, будто я была человеческим существом, а не телом, улетучился, и теперь он был только человеком.

Тот, кто судил меня, хотел чего-то от меня...

— Поднимайся, — сказал он мне, что делать.

Разочарование, ленивое и нерешительное, вспыхнуло в моей груди.

Я хотела подождать целых три секунды, прежде чем подчиниться, но после первых двух у меня появилось внезапное и отчетливое чувство, что до трех я не дотяну.

Подчинившись, я поднялась на ноги и остановилась перед незапертой дверью. Я стояла в его тени, и даже она была холодной на ощупь.

Я ненавидела высоких мужчин, потому что они всегда смотрели на меня сверху вниз, всегда нависали надо мной, как облако, заслоняющее солнце. Большие люди правили с начала времен, и в тот момент, когда я схватилась за стальные прутья и посмотрела в голубые глаза, я никогда не чувствовала более сильной правды.

Нетерпение смотрело на меня в ответ.

— Не знаешь своей фамилии, или просто забыла? — его утонченный и немного грубоватый голос проложил дорожку вниз по моей спине.

Я подняла плечо и, как будто это имело хоть какой-то смысл, ответила:

— На тебе нет плохо сидящего костюма.

— Не могу сказать того же о тебе, — протянул он.

Ох, он не мог.

Мои глаза сузились.

— Это платье от McQueen, и оно сидит идеально.

Выражение его лица сказало мне, что ему не заплатят достаточно, чтобы заботиться, когда он открыл дверь, посылая холодный поток воздуха к моей голой коже.

— Иди, — приказал он.

Это односложное требование действовало мне на нервы, но я сама заварила эту кашу и теперь должна иметь с этим дело. Мое сердце стучало в ушах, когда я вышла из камеры, под его хваткой на двери, и направилась по коридору.

Со всех сторон послышались крики.

Моя кожа была мягкой на ощупь, но двадцать один год укрепил ее под поверхностью. Их слова, насмешки и свистки отскакивали в бездну, где умирали синяки.

Адреналин хлынул в мою кровь. Резким светом. Несвежим кислородом. Скрипом офицерской обуви.

Дойдя до развилки в конце коридора, я замедлила шаг. Я была так поглощена своим затруднительным положением и этим мужчиной позади меня, что когда он сказал: «Направо», я двинулась налево.

— Твое другое право.

Я не могла не заметить раздражение в его тоне, будто я была тупицей, нестоящей его времени.

Мои щеки вспыхнули от разочарования, и слова сорвались с моих губ, как это часто бывало.

— Было бы неплохо заранее знать, куда я направляюсь, stronzo. (прим.пер: Мудак)

— Не знал, что тебе необходимо время, чтобы понять простое направление, — ответил он, и затем этот глубокий, темный тембр вышел на поверхность. — Назови меня еще раз мудаком, Руссо, и я обещаю, тебе это не понравится.

Язвительные слова коснулись моей спины, и в этот момент я немного возненавидела этого человека за то, что он знает Итальянский.

Я вошла в вестибюль, и передние двери оказались в пределах видимости. Мне очень хотелось оказаться на другой стороне, но, честно говоря, я скорее останусь здесь, чем отправлюсь куда-нибудь с ним.

Предполагалось, что федерал в плохо сидящем костюме попытается осторожно вытянуть из меня секреты Коза Ностры, что, в худшем случае, включало бы слишком высоко расположенную руку на моем бедре, но он никогда не причинял физической боли девушкам. Я сглотнула, мои глаза следили за мужчиной, которого я получила вместо того, когда он шел к передней стойке. Большой и непреклонный. Холодный и, скорее всего, не реагирующий ни на какие женские уловки.

Какую тактику он использовал во время допроса? Пытка водой? Электрошокер? Было ли это вообще чем-то?

Предчувствие скрутило мой желудок.

Значок за значком, один за другим, перед моими глазами расплывались золотые и серебряные блики, и от этого меня слегка подташнивало.

Я прошла дальше и остановилась рядом с федералом.

— Почему я не в наручниках? — спросила я, наблюдая, как два офицера провожают закованного в наручники тюремщика к выходу.

Он постучал пальцем по стойке три раза — тук, тук, тук — и искоса посмотрел на меня, его взгляд наполнился следом сухого веселья.

— Ты этого хочешь? — его