Реанимация Записки врача - Владимир Найдин

Антонина вообще была очень чутким человеком. А почему была? Она и сейчас есть где-то. Просто я давно ее не встречал. Наверняка движемся параллельными курсами. Мы же доктора. Оба.

Грустный клоун

Так называется картина, нарисованная моей девятилетней внучкой Машей. В семье — Манечкой. На выставках и в каталогах — Марией. Она настоящая художница. Может быть, ген такой, а может, просто Бог поцеловал в макушку, что, в общем, одно и то же.

Я одного такого клоуна знал, любил и очень жалею, что его уже не стало. Переместился в другое измерение — время подошло. Мое тоже подходит, и я тороплюсь зачем-то рассказать о том, что я видел, чувствовал, знал. Была такая чудная детская книжка Бориса Житкова «Что я видел?» Там маленький мальчик захлебывается от разных впечатлений и радостно их описывает. Очень хорошая книжка. Я часто чувствую себя этим мальчиком. Только так хорошо, как он (Житков), рассказать не могу. Но стараюсь.

Звали его Лев, но по контрасту с именем он был совершенно не царственен и прайд (семья львов) рыканьем не сдерживал. Его окружение было совершенно необычным — акробаты, дети, инвалиды. Странный перечень, но что было, то было.

Лев Соломонович был детским врачом-невропатологом. Хорошим и очень знающим. Читал специальные книжки, статьи в научных журналах, думал над каждым новым пациентом. Ездил на бесконечные специализации — то по детскому параличу, то по водянке мозга. На этом поприще мы и познакомились много лет назад. Он был совершенно незлобив, врагов не имел, детей любил, свою жену вообще обожал, фанатично собирал библиотеку: фантастику, поэзию, научпоп. Читал и запоминал. Окончил Саратовский мединститут, работал на эпидемиях трахомы где-то на Урале, а потом переместился в маленькую абхазскую Гудауту и остался там навсегда врачом детской больницы для парализованных.

А еще у него была страсть — цирк и акробатика. Казалось, ну какой из Соломоновича акробат? Прекрасный! Мастер спорта СССР, чемпион Абхазии. Еще в юности, на песчаных пляжах Саратова, еврейский мальчишка-сирота (отец погиб на войне) научился стоять на руках как вкопанный, прыгать заднее, переднее, боковое (арабское) и еще черт знает какое сальто, не замечать насмешек, вытирать кровь с разбитых губ, ободранных коленок и делать цирковой «комплимент» — «Оп-ля-ля» с наклоном и так изящно шаркнуть ножкой.

У меня сохранилась фотография — Левка прыгает боковое сальто через райкомовскую «Волгу». «Это первого мая, — пояснял Лев. — В будние дни я через любые машины прыгаю, но в праздники — только через партийные. Народу и начальству нравится. Каждый понимает по-своему. А один раз прыгнул через автоцистерну с вином. Сухим. Но с подкидного мостика. Так взлетел, что еле поймали. Вчетвером ловили. Одному палец вывихнули. Об меня. Вино было «Изабелла». Очень хорошее. Пили долго».

Он открыл акробатическую школу. Потянулись мальчишки и девчонки со всего побережья. Приезжали на электричке, на попутках. Одного пацанчика на ослике привезли. Очень способный оказался. Колесо делал идеально. Постепенно появились свои звезды. Был армянский красивый парнишка, Ашотик, крутил подряд три или четыре сальто и при этом смешно кривлялся. Глаза черные, с вечной армянской печалью. Но с лукавыми искрами. У матери еще пятеро мал мала меньше, а отец сгинул где-то в России. Ни слуху ни духу. Наклепал шестерых и смылся. Мать была счастлива, что хоть этого пристроила. Он как собачонка около Льва Соломоновича крутился. Даже ночевать у него оставался, когда Левина жена Тамуся на дежурство уходила. Она была акушером-гинекологом и в маленьком городке пользовалась огромной славой. Вторая мать всего поселка! Или роды, или аборт — никто мимо не проскакивал.

Ашотик вырос и превратился в Париса — с тонкой талией, мускулистыми ногами-руками и со всеми остальными необходимыми частями, которые у греков прикрывались виноградным листиком или умышленно изображались недоразвитыми. Чтоб не отвлекать внимания от общей красоты. Ашотик не был древним греком и носил красные трусы с черными лампасами.

Лева повез его в Москву поступать в цирковое училище. Я помог им устроиться в гостиницу «Алтай» с удобствами на этаже, и они были довольны. Конкурс был не то триста, не то шестьсот человек на место. Там уже учились его крестники. Когда оценивали экстерьер соискателей (половина сразу отсеялась), обратили внимание на фигуру Ашота. А когда попросили пройтись в образе и он, нацепив детскую панамку в виде модной шляпки, изобразил проход Софи Лорен, его сразу перевели в четвертый финальный тур. В стойке он стоял как свеча, прыгал рондат-фляк — сальто по десять раз без остановки по кругу манежа, жонглировал сразу пятью сухумскими мандаринами и в конце положил перед каждым членом жюри слегка очищенный плод.

В общем, Левку поздравили, Ашота приняли и дали место в общаге. Лева его обнял, сказал какое-то слово, поместился в поезд Москва — Сухуми на боковую полку и отбыл в Гудауту малой скоростью. Денег было негусто.

Потом он сотворил еще одно благое, необычное дело. В больнице-санатории лечились юноши, девушки и дети, перенесшие полиомиелит. Несчастье, которое их настигло, оставило им сухие параличные ноги. При полном благополучии всех остальных органов и членов. Включая голову. Умные были ребята. Лева, начитавшись каких-то переводных английских авторов, решил из них сделать рукоходов. Так раскачать и укрепить верхнюю часть туловища и рук, чтобы они смогли как-то возместить, скомпенсировать свою ножную убогость. И ведь получилось! Ребята фанатично занимались и превратились в настоящих атлетов. Мощные торсы, мышцы, как канаты, шеи, как колонны. Если не смотреть на ноги. А что на них смотреть? Ну, не повезло с ногами.

Один из парней, Нерсик, так накачался, что делал стойки на одной руке, поднимался на руках по лестнице-стремянке, спрыгивал с этой стремянки опять же на руки. Цирковой номер! Настоящий рукоход! Лев и его повез в Москву, да не в училище, а прямо в цирк. И ведь приняли! И номер поставили. И Нерсик срывал шквал аплодисментов, забираясь на руках на какую-то поднебесно-купольную лестницу, и сотворял там всякие чудеса эквилибра, демонстрировал потрясающей красоты торс, могучие руки и невозмутимо-равнодушное лицо с могучим же армянским носом.

Думаете, легко новичку в цирке получить номер? Но тут уж действовали Левкины связи и знакомства. Дело в том, что по всем циркам страны тогда гремела группа акробатов Замоткиных. Он и сейчас жив, скромный и даже застенчивый Володя Замоткин, и его милая жена и ассистентка Элечка. Только ходить ему мучительно тяжело — коленки раздолбаны, как буфера у старого вагона. Болят, скрипят и не держат.

Этот Володя, кстати, тоже саратовский сопляжник Льва, исполнял единственный в мире номер — сальто-мортале на ходулях. Акробат становился на двухметровые ходули, превращаясь в сказочного монстра-кузнечика, и с подкидной доски крутил сумасшедшее сальто, приземляясь на опилки без всякой страховки. Простенько так взлетал на высоту двухэтажного дома, переворачивался там через голову на 360 градусов и грохался с этой высоты на палки — ходули-ноги, чуть приседая для амортизации. Больно! Но улыбка была абсолютно радостной, до ушей. Оп-ля-ля. И публика, конечно, не видела ссадин, синяков, растяжений и опухолей, которые сопровождали каждого прыгуна на утренних тренировках в пустом цирке. Иногда со страховочной лонжей, а иногда и без. Невидимые миру слезы.

Но цирк — как наркотик. Кто вкусил, не может выплюнуть или завязать совсем. Левку уберегла врачебная стезя — ему хотелось лечить людей, а не только удивлять и развлекать.

Ведь цирк — это удивление. Надо уметь делать то, что другие не умеют и никогда не научатся. Завязывать удава вокруг шеи. Совать голову в пасть бегемоту. Стоять вниз головой на одной руке, а другой рукой играть серенаду Шуберта на гуслях или, еще лучше, на двуручной пиле. Надо, чтобы зритель понял — он этого сделать не сумеет. Это его очень удивит и озадачит

Больше всех Лева уважал клоунов, просто благоговел и преклонялся. Клоун должен уметь делать все, что другие артисты делают, но делать это смешно и нелепо. У него дурацкий костюм. Короткие рукава и штанины, огромные башмаки и рыжий лохматый парик. Настолько огненно-рыжий, что клоунов и называли рыжим. Он должен спотыкаться на ровном месте и падать в какую-то неподходящую среду — лужу, известку, на бревно.

Сам клоун почти никогда не смеется. Он — не весел. Плакать — плачет, заливая слезами своего визави в двух метрах от него. Горюет, страдает, боится, несчастливо влюбляется — и делает это все таким образом, чтобы над ним смеялись другие. Труднейшая роль! С нею справлялись только великие. Чарли Чаплин — великий, например.

Лева и сам был по натуре таким клоуном. Печальным, веселым и удивительным.

Его авторитет в цирковой среде был огромным. Когда приезжал в Москву, то звал всех друзей в цирк. Нас пропускали без билетов, сажали в директорскую ложу и почтительно говорили: «Сам Мильман приехал». Такая неарийская фамилия никого не смущала. Человек умел делать дело. В маленьком приморском городке клепать кадры для Его Величества Цирка. И делать это абсолютно бескорыстно, из интереса.