Сказка - Кинг Стивен

— Будешь есть?

Он поднял глаза.

— Может быть. Если принесешь мне пару таблеток аспирина.

В ванной воняло джином и чем-то еще, возможно, бобовым соусом, но по крайней мере он вытер это все и смыл за собой. Я попрыскал вокруг освежителем, потом принес ему пузырек с аспирином и стакан воды. Он взял три раблетки и поставил стакан туда, где раньше стояла бутылка «Гилбис». Он посмотрел на меня с выражением, которого я никогда раньше не видел, даже после смерти мамы. Мне неприятно это говорить, но я скажу, потому что это именно то, о чем я тогда подумал: это было выражение собаки, которая нагадила на пол.

— Я мог бы поесть, если бы ты меня обнял.

Я обнял его и сказал, что сожалею о том, что сказал.

— Все в порядке. Наверное, я это заслужил.

Мы пошли на кухню и съели столько «Бабушкиной куриной запеканки», сколько смогли — это было не так уж много. Убирая наши тарелки в раковину, он сказал мне, что давно собирался бросить пить и теперь точно так поступит. Сказал еще, что в понедельник собирается начать поиски работы, но не сделал этого. Он сидел дома, смотрел старые фильмы по TКM, и когда я вернулся домой с бейсбольной тренировки и полуденного заплыва в бассейне, был уже порядком пьян.

Он увидел, как я смотрю на него, и только покачал головой.

— Завтра. Завтра. Обещаю тебе.

— Чушь собачья, — сказал я и пошел в свою комнату.

Это было худшее лето моего детства. «Было ли оно хуже, чем после смерти твоей матери?» — можете вы спросить, и я отвечу «да», потому что он был единственным родителем, который у меня остался, и еще потому, что все вокруг, казалось, происходило в замедленной съемке.

Он действительно пытался без особого желания найти работу в страховом бизнесе, но из этого ничего не вышло, даже когда он побрился, принял ванну и надел деловой костюм. Думаю, о нем уже ходили слухи.

Счета поступали и валялись на столе в прихожей нераспечатанными — по крайней мере, им. Я открывал их, когда стопка становилась слишком высокой, показывал ему, и он выписывал чеки на погашение. Я не знал, когда эти чеки начнут возвращаться назад с надписью «НЕДОСТАТОЧНО СРЕДСТВ», и не хотел знать. Это было все равно, что стоять на мосту и представлять, как на тебя несется потерявший управление грузовик. Интересно, какими будут твои последние мысли перед тем, как он раздавит тебя насмерть?

Он устроился на неполный рабочий день на автомойку «Джиффи» у выезда на шоссе. Проработал неделю, а потом то ли уволился, то ли его уволили. Он не сказал, что именно случилось, а я не спрашивал.

Я попал в команду всех звезд «Лиги креветок», но мы вылетели в первых двух играх турнира с двойным выбыванием. В игровой сезон я сделал шестнадцать хоум-ранов, я был лучшим силовым нападающим, но за эти две игры я семь раз промазал, один раз засадил мяч под ноги кэтчеру, а один раз послал его так высоко, что понадобился бы лифт, чтобы до него достать. Тренер спросил, что со мной не так, и я сказал — ничего, ничего, просто оставьте меня в покое. Еще я делал всякие пакости, иногда с другом, иногда сам по себе. И спал не очень хорошо. Мне не снились кошмары, как после смерти матери, я просто не мог заснуть, иногда до полуночи или часа ночи. Я начал отворачивать от себя часы, чтобы не смотреть на цифры.

Я не то чтобы ненавидел своего отца (хотя уверен, что со временем пришел бы к этому), но испытывал к нему презрение. «Слабак, слабак», — думал я, лежа в постели и слушая его храп. И, конечно, меня волновало, что с нами будет. Кредит за машину был, к счастью, выплачен, но за дом — нет, и размер платежей приводил меня в ужас. Сколько пройдет времени, прежде чем он не сможет платить ежемесячный взнос? Это время, несомненно, должно было наступить, потому что ипотеке оставалось еще девять лет, и у нас не было никакого шанса продержаться так долго.

«Бездомные, — подумал я. — Банк заберет наш дом, как в «Гроздьях гнева», и мы станем бездомными».

Я видел бездомных в центре города, их было много, и когда я не мог заснуть, мои мысли обращались к ним. Я много думал об этих городских скитальцах. Они носили старую одежду, которая болталась на их тощих телах или едва не лопалась на толстых. Кроссовки стянуты клейкой лентой. Кривые очки. Длинные волосы. Безумные глаза. Пьяное дыхание. Я представил, как мы спим в нашей машине у старого депо или на парковке «Уолмарта» среди внедорожников. Представил, как отец толкает магазинную тележку с тем немногим имуществом, что у нас осталось. В этой тележке я всегда видел свой прикроватный будильник — не знаю почему, но это особенно пугало меня.

Бездомному или нет, мне все равно придется ходить в школу. Кое-кто из моей команды наверняка будет звать меня Мазила Чарли. Это, наверное, лучше, чем Чарли Соковыжималка, но довольно скоро эти прозвища сольются воедино. Люди на нашей улице уже знали, что Джордж Рид больше не ходит на работу, и наверняка знали почему. Я не обманывался на этот счет.

Мы никогда не были семьей, ходящей в церковь и вообще религиозной в общепринятом смысле. Однажды я спросил маму, почему мы не ходим в церковь — не потому ли, что она не верит в Бога? Она сказала, что верит, но ей не нужен проповедник (или священник, или раввин), чтобы рассказывать, как нужно верить в Него. Она сказала, что для веры нужно только открыть глаза и оглядеться вокруг. Что до отца, то он говорил, что воспитан баптистом, но оставил церковь, когда она стала больше интересоваться политикой, чем Нагорной проповедью.

Однажды вечером, за неделю до того, как в школе снова должны были начаться занятия, мне захотелось помолиться. Желание было таким сильным, словно кто-то меня принуждал. Я опустился на колени рядом со своей кроватью, сложил руки, зажмурил глаза и стал молиться, чтобы мой отец бросил пить.

— Если ты сделаешь это для меня, кем бы ты ни был, я сделаю для тебя все, что угодно, — сказал я. — Обещаю и надеюсь умереть, если не сдержу слово. Просто дай понять, чего ты хочешь, и я сделаю это, клянусь.

Потом я вернулся в постель и по крайней мере в ту ночь крепко спал до утра.

До своего увольнения папа работал в «Оверленд нэшнл иншуранс»[12]. Это большая компания. Вы, наверное, видели их рекламу с Биллом и Джилл, говорящими верблюдами. Очень забавная штука. Папа часто говорил:

— Все страховые компании используют смешную рекламу, чтобы привлечь внимание, но смех прекращается, как только застрахованный подает иск. Тут-то и прихожу я. Я занимаюсь урегулированием претензий, а это значит — хотя никто не говорит этого вслух, — что я должен снизить сумму выплат по договору. Иногда я так и делаю, но открою секрет — я всегда начинаю на стороне истца. Если, конечно, не вижу причин этого не делать.

Штаб-квартира «Оверленд» на Среднем Западе находится на окраине Чикаго, в том месте, которое папа называл Страховой аллеей. В те дни, когда он ездил на работу, оттуда до Сентри было всего сорок минут езды, а при интенсивном движении — час. В одном этом офисе работало по меньшей мере сто специалистов по урегулированию претензий, и однажды в сентябре 2008-го у нас появился один из агентов, с которыми он раньше работал. Его звали Линдси Франклин, а папа называл его Линди. Это было ближе к вечеру, когда я сидел за кухонным столом и делал уроки.

Начало того дня было незабываемо дерьмовым. В доме все еще воняло дымом, хотя я опрыскал все освежителем. Папа решил приготовить на завтрак омлет. Бог знает, почему он встал в шесть утра или почему решил, что мне нужен омлет, но в итоге он побрел в ванную или к телевизору, забыв о том, что было на плите. Без сомнения, он еще не отошел от выпитого накануне. Я проснулся от воя детектора дыма, побежал в трусах на кухню и обнаружил, что ее заволокло дымом. На сковороде шипело нечто, похожее на обугленную деревяшку. Я соскреб его в мусорку и приготовил себе «Эппл Джек». На папе все еще был фартук, что выглядело по-дурацки. Он пытался извиняться, и я пробурчал что-то невнятное, просто чтобы он замолчал. Что я помню о тех неделях и месяцах, так это то, что он всегда пытался извиняться и это сводило меня с ума.