Пункт назначения 1978 - Виктор Громов

перышки таскать! Мамы, папы, прячьте девок, мы идем любовь искать! Надоело нам волыны маслом мазать день-деньской, Отпусти маманя сына, сын сегодня холостой![1]

Разбудила меня песня. Какое-то время я ее еще слушал, поражаясь, где только умудрились раскопать такой раритет. Потом вдруг сообразил, то сплю отчего-то сидя, ужасно неудобно, что меня качает и потряхивает. Изумился еще сильнее и открыл глаза.

Глубокий с хрипотцой голос выводил:

Настали дни балдежные для граждан, Тузов вальяжных и касс багажных. Пусть станет хорошо орлам отважным, Пускай на пляже ребяты ляжут.

Над головой у меня был низкий потолок из кожи молодого дерматина. Светлый, в темную крапинку. Под задницей довольно жесткое сидение. К спинке этого сидения я благополучно прилип щекой. Перед глазами в окне мелькали виды – большей частью желтые поля, разделенные купами высокого кустарника.

По всему выходило, что нахожусь я сейчас в автомобиле. Только вот совершенно не могу вспомнить, как в него попал и куда еду.

Налетчики устали от налетов, Всю ночь работать кому охота! Все ночи напролет одна забота: Искать кого-то под коверкотом.[2]

Песня эта показалась мне знакомой. Вопрос вылетел сам собой:

– А что такое коверкот? – Голос у меня был чужой, какой-то детский, ломающийся. Ладонь сама собой от испуга прихлопнула губы.

– Пальто такое мужское, – ответил отец, – проснулся Олежка? Что-то ты разоспался.

Пальто? Машина? Да здесь такое происходит? Каким ветром меня сюда занесло? Все вдруг показалось неправильным.

Мой взгляд пробежался по салону. Рядом со мной, на другом конце сидения притулилась, поджав под себя ноги, Ирка. Меня она старательно не замечала. Читала книгу. Я усмехнулся. Ирка так делала всегда, когда изволила дуться. А дулась она с завидной регулярностью.

Из зеркала заднего вида на меня смотрел молодой отец. Кто сидел передо мной, отсюда видно не было. Вероятно…

Стоп! Ирка? Отец? Неужели получилось? Я все еще боялся поверить своим глазам. Видимо, у меня изменилось лицо, потому что отец вдруг спросил:

– Олег у тебя все в порядке?

Я ответил поспешно:

– Да, пап, укачало только немного.

Мать не глядя протянула леденец, завернутый в синий фантик.

– Возьми, станет полегче.

И я, как послушный сын, зашелестел бумажкой.

* * *

В детстве мне очень нравился этот вкус. Хотя, почему в детстве? Все, Олег, все, пора отвыкать от стариковских замашек. Теперь не придется вставлять к месту и нет: «А вот в наше время!» Я едва не рассмеялся вслух. Теперь в этом «детстве» придется жить. И не кому-нибудь, а мне. Мне! МНЕ!!! Я развернул сине-розовый фантик, разгладил его на ладони, полюбовался на лайнер и прочитал: «Карамель взлетная!»

Почему-то все считали, что леденцы помогают от тошноты. Кому-то они, и правда, помогали. Народ еще не успел узнать отрезвляющее слово «Плацебо» и свято верил в чудодейственные свойства разной ерунды.

Внутренний циник тут же взял слово и напомнил мне, что в двадцать первом веке мало что изменилось. Люди любят, когда их дурят. И охотно ведутся на обман.

– А мне? – Немедленно возмутилась Ирка.

Мать тут же выдала конфету и ей. А во мне всколыхнулась давняя неприязнь. Всколыхнулась и пропала. Теперь, своим взрослым умом я прекрасно понимал, что это – обычная детская ревность. Но раньше она основательно отравляла мне жизнь.

Леденец за щекой растекался приятной кислинкой. Я неспешно перекидывал его со стороны в сторону. Отчего-то вспомнилось, как отец купил копейку, как взахлеб рассказывал, какая у него чудесная ласточка, какой ему достался замечательный цвет. Практичный. Немаркий. Сплошные плюсы.

Потом мы все, гуськом, бежали по лестнице во двор, чтобы лицезреть это чудо воочию. У подъезда стоял новенький жигуль. И я прекрасно помню лицо матери.

– Это и есть твой красивый цвет? – спросила она изумленно.

Отец слегка попритух.

Копейка потом служила родителям верой и правдой лет пятнадцать. Пока ее не сменила пятерка. А цвет именовался оливковым. Сам отец им очень гордился. Мать же непременно морщила нос и обзывала его по-простому – болотным. Споры по этому поводу возникали с завидной регулярностью. На лицо наползла усмешка. Удивительно, что только не хранится в глубинах нашей памяти?

Я покрутил ручку стеклоподъемника, высунул голову наружу и глянул на бок железного коня. Ну, точно! Болотный! И преисполнился гордости. Ха! Значит далеко еще до склероза! Значит, есть еще порох в пороховницах!

– Олег! – Раздалось возмущенное. – Это что еще за дела? Кто разрешил тебе высовываться на ходу?

Мама негодовала. Я поспешно нырнул обратно.

– Прости, ма, больше не буду.

Вырвалось это само самой. И стало отчего-то приятно. Сорок лет мама не беспокоилась обо мне. Сорок лет назад она просто вычеркнула меня из своей жизни. А тут…

Я закрыл глаза и горячо подумал:

– Спасибо, тебе, Господи. Спасибо, что принял мою никчемную жизнь в дар. Спасибо, что дал шанс все исправить. Я постараюсь тебя не подвести.

Господь, как всегда, промолчал. Зато кто-то ткнул в бок. И Иркин голос зашептал:

– Олежка, а что ты там увидел? Скажи! Ну, скажи! Мне тоже интересно.

– Зайца, – ответил я, как можно серьезнее. А потом развел руки, на манер заправского рыбака и добавил: – вооот такенного.

Ирка тут же надулась.

– Олег! – Снова окликнула меня мать. – Прекрати ее дразнить.

Я откинулся на спинку сидения и мечтательно улыбнулся. Эта поездка нравилась мне все больше и больше.

* * *

По моим прикидкам прошло не меньше двух часов. В машине все время переговаривались. Я же большей частью молчал, стараясь