Об одной беспредметной выставке - Диана Виньковецкая

Яша использовал слова «абсолютная пустота», «циклические процессы», «экспрессивные ритмы», завораживая, наполняя безвоздушное пространство не только холстов, но и чувств. (Циклическая природа познавательных процессов в 90х годах становиться основой для создания новых концепций искусственного интеллекта.) «…И улица, как белая бумага.»

«Идеальная картина должна остаться для зрителя неисчерпаемой до конца. Неудачная картина останется лишь пятном на поверхности. Подлинная картина может стать зеркалом или окном… Зеркало отбрасывает зрителя в самого себя; окно обещает освобождение.»

Ход изложения Яшиных мыслей диалектичен, ясен, красив, с выражением авторитетного достоинства, которое было ему свойственно и которое так трудно описать. Весь воздух будто зазвенел, и мелкие мысли у мнимых противников, казалось, пришиблены силой Яшиных слов.

В конце своего выступления Яша остановился на процессе восприятия абстрактной живописи: «Один из путей к пониманию абстрактной живописи — это опора на музыку, абстрактнейшее из искусств, не опирающееся на изображение каких‑либо внешних реальностей. Творческий акт восприятия искусства основан на самоидентификации воспринимающего с произведением — на любви.»

Когда закончил Яша свое выступление, в зале наступила абсолютная, чёрная тишина… как белый, абсолютно чистый холст. Все замерли.

Вдруг кто‑то крикнул: «Браво!» И это «браво» послужило спусковым механизмом — раздались аплодисменты. «Впередисидящие», вижу, не хлопают, а напряжённо слушают, не шевелятся, не разговаривают.

Когда все успокоились, Ведущая попросила задавать вопросы, и сразу же вопрос из зала: «Извините, пожалуйста, вы говорили о процессе, о мастерстве, красках, но скажите — есть ли смысл в ваших картинах? Вы ничего об этом не говорили. Хочу про смысл узнать. Есть ли смысл?»

— То, что бессмысленно для одного, осмысленно и ценно для другого, — так отвечал Яша. — Процесс восприятия представляет собой личностный экзистенциальный опыт, который и является единственно приемлемым свидетельством смысла. Опыт либо приходит, либо нет. Я думаю, что существуют мешающие людям барьеры, стереотипы мышления, которые скрывают от нас мир подобно покрывалу, устранение их способствует и развитию воображения, и чистому восприятию «беспредметной», абстрактной живописи.

— Так всё это для развития воображения?! — то ли уточняет, то ли комментирует кто‑то из зала.

— В своей глубине и на вершине природа всех искусств едина. Акт восприятия искусства для каждого — личный, интимный и уникальный, и прежде всего — творческий.

С первых рядов встаёт девушка и громким поставленным голосом спрашивает:

— Серьёзно ли вы считаете, что созданное Вами — искусство? Или это еще на стадии «до–искусства»?

— Абстрактная картина не только не содержит каких‑либо конкретных предметов, она также не «представляет» зрителю ничего, кроме себя самой — игры, гармонии форм, цвета, фактуры, и это есть искусство.

— Можете ли Вы повторить картину, как Вы её называете «беспредметную?» Есть ли у Вас замысел? Что же всё‑таки изображено? — Мои миры вызывают ассоциации с природными процессами — космическими, геологическими, биологическими.

— Можете ли Вы объяснить свои картины?

— Объяснение, видимо, должно представлять собой некоторый текст, адекватный картине. Но если такой текст возможен — значит, данная картина не содержит ничего «непереводимого», присущего исключительно живописи. Такую картину никому не захочется объяснять, потому что она, очевидно, не представляет никакой ценности как произведение живописи.

— Что вы хотите выразить, например, картиной номер сорок?

— Картины, которые я пишу, хотят быть окнами в пространства света.

После этого ответа Яша наклоняется к Ведущей, что‑то ей говорит (видимо, он начинает пускать в ход припасённое «холодное оружие»). Ведущая растеряно объявляет в микрофон:

— Слово предоставляется Иннокентию Михайловичу Смоктуновскому!

У… у… у!..

Зал взвыл истошным голосом. Завизжали, зааплодировали поклонники знаменитого актёра. Он выбежал на сцену под непрекращающийся вой публики, которая в эту минуту совсем позабыла: зачем она сюда пришла? Всем хотелось идентифицировать себя только со знаменитостью, и всем было лестно, что на угловую корму каравеллы взобрался принц Гамлет.

«Учитесь властвовать собой," — начал своё выступление актёр красивыми словами и красивым голосом. Занёс рапиру.

«Что вы привязались к художнику: что хотел выразить? Что хотел выразить? Смотрите и — наслаждайтесь! Люди, которые не воспринимают красивой абстрактной живописи, — весьма вероятно, не понимают и никакой другой! Уметь рисовать! Уметь рисовать! — передразнил актёр наставников. — Картинки нашего сына радовали нас с женой до тех пор, пока его не научили в школе «правильно рисовать» Принц Гамлет бросает скипетр: «Для меня через картины Якова Виньковецкого открылся невиданный мир живописи.»

Мистическое единение толпы совсем распалось. «И они молчат. Ведь всё разъято в их сознаньи: рухнула стена. И слова, понятные когда‑то, истекают. Тишина.»

Смоктуновский сошёл со сцены. Вой зала, перемешанный с криками и хлопками, стал уже приветствием, и согласием, и восхищением — и актёру, и художнику.

Сразу после Смоктуновского вышел выступать «запланированный» для разгрома знаменитый художник, член Союза художников (я не буду называть его по имени, потому что он через некоторое время извинился перед Яшей, сказав, что его «втянули» в это дело, поймав его за слова, о том, что ему не нравится абстрактная живопись, и он не ожидал, что его мнением хотели так воспользоваться). Только он раскрыл рот:

— Как смотреть на живопись? Иннокентий Михайлович не туда смотрит…

— Вдруг из зала кто‑то громко говорит: «Туда! Туда! Посмотри, у тебя ширинка расстёгнута!» Художник смутился, что‑то пробормотал и ушел со сцены.

Вышел, по–видимому, ещё один «запланированный» оратор, бодрый и деловой парень, кажется, из правления клуба. Он говорил, о том, что «… художник должен быть ближе к тому, что нас волнует сегодня… Не согласен с теми, кто призывает… Я далёк то искусства, но хочу сказать…» Говорил скучно и неинтересно о задачах, планах и возможностях.

На трибуне появился ещё один «наш» оратор, Володя Кунин, сценарист фильма «Хроника пикирующего бомбардировщика». Он поблагодарил устроителей выставки «с таким замечательным начинанием». Говорил, что нужно учиться воспринимать искусство, потому как природа всех искусств едина, и обучение может помочь и быть чрезвычайно полезным… Как он сам много работал над собой и из простого работника цирка стал писателем, и что нужно чаще устраивать подобные выставки, чтобы люди могли видеть интересные новые работы.

Все «организованные» выступавшие и с той и с другой стороны затихли, Яша отрицательно покачал головой, когда некоторые из «наших» бойцов — Димент, Штейнберг хотели вырваться на корму–трибуну и жестами показывали своё рвение. В рядах «погромщиков» произошло смятение: противоречивые впечатления и оценки, выступление Яши, непредсказуемая реакция зала, Смоктуновский…

Начались спонтанные выступления людей, «рядовых зрителей», как назвал себя один человек. Что тут началось!

«Моё бессилье синее и чёрные возможности мои, — начал один человек белыми стихами, — во мне играют… И мне, создатель, Вы предъявили иск… как хохот, как усмешку, как рыдание.» Этот человек стихами описал несколько Яшиных картин, но я не запомнила всех строк, а только смысл, что в картинах борется свет со злом и что свет идёт и изнутри, извне.

Другой человек, красивый и величественный (он после этого выступления стал нашим другом — физик, Виталий Островский), начал своё выступление так: «Кто определил, что должен художник? Когда знаешь, о чём напишешь и как напишешь, — искусство кончается. Я понимаю, почему Виньковецкий не рисует предметы: Ведь предметы — это только видимость мира. А истина — за видимостью. Цвет живёт сам по себе, не как эмоция, а как мысль…»

Этого человека, наверно, уважали, а женщины любили, потому что сразу после него на сцене стали появляться женщины.

«Я чувствую себя в синей сфере, я внутри её… Можно сказать суть словами, но это всё равно, что ловить голой рукой шарик ртути… Хотя могу словами: — Нет! Нет! Ничего не будет нового ни в тот, ни в этот век… Художник подарил мне галактику!»

«Спасибо… Ваши картины, как единство с сердцем мира…!»

«Картины ваши — озон. После вашей выставки легче дышать. Хотелось бы прийти еще и еще раз, но куда? Браво!»

«…И никто не дал отпора крикунам…» — такие слова появились в статье газеты «Ленинградская правда» о выставке в молодёжном клубе «Каравелла». Статья называлась «Приятного тембра голосом» (эта газета у нас хранится в домашнем архиве): «Друзья и поклонники взахлёб расхваливали творения так называемого художника и недвусмысленно выражали свои п о л и т и ч е с к и е взгляды… Практика показывает, что там, где притупляется лекторское оружие, клубы превращаются в место встреч сомнительных ораторов, появляются новоявленные пророки, чтобы…» — и т. д. и т. п.. К Яше отнеслись уважительно: