Мир Гаора - Татьяна Зубачева

Гард искоса посмотрел на отца.

— Тебя сменить?

— Нет, — серьёзно ответил отец, — сейчас блокпосты пойдут, нечего тебе им за рулём показываться.

— Да, — кивнул Гард, — с полицией лучше не связываться.

— Молодец, что понимаешь, — так же серьёзно ответил Коррант.

"А все-таки жаль, что ни Лутошки, ни Рыжего он больше никогда не увидит", — мысленно вздохнул Гард. С Лутошкой он вырос, а Рыжий… нет, всё-таки есть во всём этом какая-то несправедливость. Не внешняя, нет, это… бывают такие машины. Снаружи всё хорошо, правильно и даже красиво, а вскроешь кожух и видишь: идея порочна, механизм недолговечен, ненадёжен. Так и с рабством. Да, пятьсот лет работает, всё отлажено, отрегулировано, недаром несколько веков делали и налаживали. Но сколько ещё лет или веков этот механизм проработает? И каков его кпд? Насколько он эффективен? Может, попросить отца и порыться в финансовых книгах усадьбы? Или… нет, сначала он запишется и пройдёт оба обещанных им на следующем курсе факультатива: бухгалтерии и делопроизводства. И экономики обещают усиленный курс. А уже тогда и займётся. Кто, кроме него, поможет отцу наладить хозяйство и дело не по наитию — отец всё же военный, а не экономист — и не по советам Няньки, а по науке?

День за днём, день за днём, день за днём… Выезды, гараж, редкие тренировки, еда, сон и драгоценный период на гимнастической площадке. Гаор всё яснее понимал, что держится только благодаря этим ежедневным, вернее, еженощным, занятиям…

Лето, яркое солнце, зелень, многоцветные клумбы, щебет и свист птиц, а у него на душе… как в слышанной в одном из посёлков былине: черным-чернёшенько, тошным-тошнёхонько. И еда сладка, и постель мягка, а жить нельзя. А жить надо. Только сейчас Гаор начал понимать Ворона, с его ужасом перед увиденным. И Седого. "Кроме тебя, никто". Да, он понимает, никто, кроме него, не сможет увидеть это и рассказать об увиденном. А чтобы рассказать, он должен выжить. Смотреть, слушать и ничем, никак, ни словом, ни вздохом не выдать себя. Стать немым, незаметным, безгласной тенью за хозяйским плечом.

В мае характер поездок изменился. Как быстро догадался Гаор, его хозяин получил то ли повышение, то ли понижение, но теперь он занимался исключительно инспекцией. Ездил по всяким учреждениям, вникал во все мелочи, собирал отчёты, фотографии, графики, схемы, а потом сочинял отзывы. Подробные, с выводами и рекомендациями. И требовал, чтобы его личный раб, телохранитель и шофёр был неотлучно при нем.

— Я им покажу, — бормотал Фрегор, сидя на заднем сиденье лимузина и сортируя бумаги по папкам и конвертам. — Зажрались, думают, на них управы нет. Да кому они решили очки втереть?! За кого они меня принимают?! Рыжий, этот пузатый когда обещал отчёт?

— Послезавтра в три десять, хозяин, — отвечал, не оборачиваясь, Гаор.

— Отлично, — кивал Фрегор, — а мы его навестим… завтра, в двадцать ноль-семь. Когда все готово, но подчистить не успели, и возьмём его голеньким. Понял, Рыжий?

— Да, хозяин.

— Напомнишь мне, если забуду.

— Да, хозяин.

Напоминать не приходилось. Кому когда какую пакость устроить, Фрегор держал в голове и никогда не путал.

Ведомство крови… Ведомство Несамостоятельного населения… центральные отделения и филиалы… Амрокс… Исследовательский центр… Центральный госпиталь… Специализированный Накопитель… Главное хранилище биоматериалов…

Выезд после завтрака, возвращение за полночь. Гаор спускался в спящую казарму, переодевался из выездного в спортивный костюм и уходил на гимнастическую площадку. Мышечная усталость, боль в нагруженных до предела связках и суставах заменяли выпивку. Так бывало на фронте, в госпиталях, не выпьешь — не уснешь. Здесь выпивки не было и быть не могло. И не надо. Потому что после душа он ляжет в кровать и, глядя в синий от ночного света потолок, развяжет тесёмки на папке и достанет листы. И будет записывать увиденное, услышанное и понятое. И каким же наивным окажется тот его набросок о мешках с пеплом. Нет, статья впереди, сейчас только сбор материала. Огонь Великий, где твоя справедливость, что эти, придумавшие, творящие такое, живы?! Матери набольшие, простите меня. Я не сволочь, я просто не знал. Простите меня и дайте мне силы. Не разбить голову о стену, не пойти с кулаками на нелюдей, чтоб хоть одного из них успеть убить. Мать-Вода, Мать-Земля, Мать-Луна, Солнце — Золотой Князь, Ветер — Сила Летучая, Огонь Великий, Кровь Горячая, Меч Ясный, вам молюсь, вас всех прошу об одном, дайте силу мне, нельзя, чтоб это и дальше творилось. Я должен. Увидеть, услышать и рассказать. Да, мой грех, что не знал, не думал, помогите мне искупить грех свой.

После этого удавалось заснуть, вернее, провалиться в чёрную пустоту, откуда его вытаскивал сигнал подъёма. И всё начиналось заново. Выезд, сопровождение хозяина, возвращение…

Гаор похудел и осунулся. И угнетавшее его раньше молчание окружающих теперь помогало держаться. Кому и что здесь он может сказать? О чём и с кем говорить? Он и видел-то остальных теперь только с утра за завтраком, да иногда, если возвращался до отбоя. И только самое расхожее, самое обычное.

— "Коробочку" на завтра…

— У лимузина масло сменить…

— Зайди, носки возьми, сносились твои…

— Рыжий, я футболку тебе постирала…

Он благодарил Снежку и Кастеляншу, кивал девчонкам-подавальщицам, перебрасывался короткими и незначащими фразами со Старшим и соседями по столу и спальне. И теперь даже не пытался запомнить имена собеседников. Где-то вдалеке мелькали лица Мажордома и других, кто из первой спальни. Вот уж на кого ему после виденного и, в самом деле, накласть со всеми их фанабериями. Зато всё увиденное из-за хозяйского плеча намертво откладывалось в памяти, необыкновенно, неестественно чётко и ясно…

…Ослепительно белые здания среди зелени. Белые коридоры. Белые халаты, тапочки и шапочки служащих. Белое бельё на белых кроватях. И столь же пронзительные среди этой белизны распахнутые, полные боли и тоскливого недоумения чёрные глаза "галчат".

— Вы видите первую стадию, — объясняет Фрегору немолодая мужеподобная женщина. — Это "сырьё". Вторая стадия — "полуфабрикат", и последняя — "продукт".

— Остроумно, — соглашается Фрегор. — Как вы их фиксируете?

— Комплексная инъекция релаксантов полностью снимает нежелательную двигательную активность, мы делаем дополнительный укол в область голосовых связок, — женщина улыбается, от чего её лицо становится похожим на череп. — Крики, визг, писк нервируют врачей, а результативность обеспечивается точностью фиксации электродов.