Мир Гаора - Татьяна Зубачева

Гаор рывком открыл глаза и сел, испуганно посмотрел на часы. Нет, он успевает. Он снова лёг, вложил листы в папку, завязал тесёмки и убрал папку. Облегчённо перевёл дыхание, чувствуя, как на голове и теле выступает холодный пот. Всё, вдохнул, выдохнул и вперёд.

Он встал и достал из шкафа тренировочный костюм, трусы, майку-борцовку, носки, кроссовки…

— Ты не проспишь? — спросил за спиной тоненький голосок.

— Нет, Снежка, — ответил он, не оборачиваясь и натягивая трусы. — Видишь, встал уже.

— Ага, — согласилась Снежка. — Медицина сказала, чтобы ты после тренировки к ней пришёл.

— Зачем? — удивился Гаор, быстро одеваясь.

— А ты спишь и плачешь, — ответила Снежка. — Или про танки и воздух кричишь. Или совсем смешно, — она засмеялась, — то вперёд, пошёл вперёд, и тут же наза-ад!

Она явно передразнивала его. Ей было и в самом деле смешно.

— Кричу? — переспросил он.

— Ты шёпотом кричишь, — уточнила Снежка, — только кто рядом лежит, слышит.

Гаор досадливо прикусил губу. Вот чёрт, ведь если он про увиденное в поездках начнет кричать, то будет совсем хреново, а то и полный амбец.

— Ладно, спасибо, скажи, что приду.

— Ага, все как есть скажу, — согласилась Снежка. — Рыжий, а я седни, ой, сегодня к тебе приду, ладно?

— Ладно, конечно, — пожал он плечами, — чего спрашиваешь?

Ему уже было пора идти, даже бежать, но Снежка загораживала ему дорогу.

— Ну, что еще? — начиная сердиться, спросил он.

Снежка оглянулась на дверь и понизила голос.

— Рыжий, я пощупаю тебя сегодня, ну, там, ладно?

— Это ещё зачем? — глухо спросил Гаор.

— Ну, меня спрашивают, какое оно у тебя, а я не знаю, чего врать.

— Кто спрашивает? — очень спокойно и тихо спросил Гаор.

Снежка вздохнула.

— А голозадые из первых спален. А ещё матка сказала, что если я нетронутая, меня у тебя заберут, а тебе кого из мальцов дадут, а ими Сам занимается и готовит, с мальцом его не обмануть, нет. Ты, Рыжий, не бойся и не думай чего, я ещё когда всё умела. А раз ты не хочешь, я ощупаю всё, а им скажу, что было, — она засмеялась. — Я знашь как врать ловкая! Ладно?

Говорить Гаор не мог от сдавившей горло судороги. Он молча кивнул и, обойдя Снежку, побежал к двери. Огонь Великий, если ему Рарг сейчас даст спарринг, он же поувечит всех насмерть, а там пусть хоть запорют, хоть затравят…

Но Рарг, не удивившись его появлению, с ходу погнал его по тренажёрам, а в боксерский спарринг встал с ним сам, а потом снова тренажёры, и к жёсткому спаррингу с парнями Гаор самую горячую злость уже сбросил и работал зло, но не теряя головы и в глубине души понимая, что эта-то пятёрка совсем не при чём.

— Все, хорош, — наконец кивнул Рарг, — к площадке полосу прибавь, — и повернулся спиной, показывая окончание тренировки.

— Да, господин Рарг, — тяжело переводя дыхание, сказал его могучей спине Гаор. — К площадке прибавить полосу.

Он подобрал свою куртку, накинул на мокрые плечи и побежал вниз, уже почти здраво соображая. Сказанное Снежкой было настолько недвусмысленно и требовало столь однозначных действий, что он об этом и не думал. Тем более что предложенный Снежкой вариант был в этой ситуации наименьшим злом. Больше его заинтересовало вырвавшееся у Снежки слово "матка". Значит, в третьей спальне живут всё-таки по-людски, и Снежка не совсем одна, есть кому за ней присмотреть. И значит, как ни старается Мажордом всех задавить, а не получается. А вот что он во сне плачет и кричит… Ну, что плачет, он знал: сколько раз просыпался с мокрыми щеками, а вот про крики… И Снежка говорит, что он кричит шёпотом, так откуда же Медицина про это знает? Кто-то стучит, понятно, но чтоб стучать, надо слышать. Так что не такой уж это, видно, шёпот.

И потому, спустившись вниз, сразу пошёл в амбулаторию.

Первушка была на месте.

— Ага, — встретила она Гаора, — хорошо, что пришёл. Раздевайся, посмотрю тебя.

Спорить Гаор не стал, но предупредил:

— Я целый.

Первушка усмехнулась.

— Знаю, это чтоб, если заглянет кто.

Гаор сложил на табурет куртку и майку и встал перед ней. Первушка достала фонендоскоп и стала выслушивать ему грудь.

— Куда хозяина возишь?

Он вздрогнул и ответил резче, чем хотел: ссориться с Первушкой в его планы не входило.

— Куда велено, туда и вожу.

Первушка не удивилась и не обиделась.

— Ждёшь в машине или за ним ходишь?

— Когда как, — уже спокойнее ответил Гаор.

Она кивнула.

— И что ты такого увидел, что кричать по ночам стал?

Он промолчал, но ей, похоже, и не был нужен его ответ.

— Что ж это у тебя сердце такое хлипкое, на всё отзывается? — она говорила негромко, переставляя на его груди мембрану фонендоскопа. — Хочешь выжить — сердце не распускай. Зажми его, понял? От собак отбивался, понятно, жить хотел, а Мизинчика зачем выносил? Да ещё чуть не плакал. Кто он тебе? Никто. И ты ему никто. Ну, и живи в стороне. Бьют не тебя, так у тебя и не болит. Береги сердце, — она подняла голову и твёрдо посмотрела ему в глаза. — Понял, о чем я?

— Понял, — кивнул Гаор.

Первушка повесила на шею фонендоскоп и отошла к шкафу, покопалась в нём.

— На вот, выпей.

— И что это? — поинтересовался Гаор.

Она усмехнулась.

— Не веришь мне? Пей, не бойся, мне твоя смерть не нужна.

— Если снотворное, то не буду, — спокойно сказал Гаор, подчёркнуто игнорируя её слова о вере и отраве, и пояснил: — Мне в десять к хозяину идти.

Первушка кивнула.

— Знаю. Это успокаивающее. И сердцу поддержка. Пей, спокойней будешь.

Сопротивляться глупо и, похоже, небезопасно. Ну, была не была! Он залпом выпил тёмную, противно пахнущую, но почему-то сейчас странно приятную жидкость, отдал мензурку и повернулся к своим вещам.

— Грудь не подбриваешь? — вдруг спросила она.

— Зачем? — искренне удивился Гаор.

Первушка пожала плечами.

— Охота тебе по-дикарски…

Гаор повертел мокрую насквозь от пота майку, положил её обратно на табурет и надел куртку прямо на голое тело, подтянул молнию почти до ключиц, прикрывая слипшиеся от пота короткие завитки на груди. Она молча ждала, и он ответил:

— Не видала ты по-настоящему волосатых, раз.

Она пренебрежительно дёрнула плечом, и он продолжил:

— А я такой, какой я есть, это два. Никого не затаскиваю и не зазываю, кому нравится, — он усмехнулся, — сами приходят. А рабу бриться запрещено, это три.

Первушка покачала головой, глядя на него с укоризной и удивлением.

— Ты сколько лет рабом?

— В ноябре пять лет будет, — зло улыбнулся Гаор.