СССР-2061. Том 9 - СССР 2061

И я здесь тоже оказался не просто так. Где-то тут, в Крыму, была для меня работа – какое-то дело, в котором я мог ещё принести пользу. Так всё это работает. Для западных СМИ, насквозь испорченных капиталистическим стилем мышления, споспотреб никогда не был понятен до конца. Они считают, это что-то вроде такой благотворительности – приди, скажи, какой жизни тебе хочется, и получишь её, как по волшебству. Только никакого волшебства здесь нет. Потому что получая всё, что тебе нужно, ты отдаёшь всё, на что способен. И не важно, как много тебе надо, и как мало ты дашь. Потому что всегда найдутся те, кто может дать миру намного больше, чем берет от него сам. Такие, как Конкордия Савельева. На них мы и держимся, и растём.

Я утешал себя такими мыслями, но время шло, а Аксенов всё не звонил. Гостеприимство Лены Савельевой начинало меня тяготить, я чувствовал себя нахлебником, а жрать харчи задарма я не привык. Попытался подремонтировать дом, хотя бы чтоб лестница так жутко не скрипела, а то бывало, что доски расходились даже от ветра – и меня срубило на середине процесса, я скатился со ступеней и даже не вспомнил потом, как. Лена очень испугалась и долго меня просила больше так не делать. Тогда я, наверное, впервые понял, что действительно инвалид. Что мне надо бы, по-хорошему, сесть рядом с Конкордией Кирилловной на крыльце и смотреть на море. Потому что ни на что другое я уже не годен, всё. Только, в отличие от неё, понимаю это. И в такие минуты я ей завидовал.

Правда, она тоже кое-что понимала. У неё бывали хорошие дни, периоды просветления, пару раз она даже смотрела на меня почти осмысленным, цепким взглядом. тем самым, который жёг моё мальчишеское сердце много лет назад. У меня аж ноги плавились, когда она так смотрела. А однажды я услышал её голос. Не тот низкий, бархатистый, сильный голос, что звучал с экранов по всей стране, когда она через межпланетную трансляцию открывала первую колонию на Марсе. Сейчас от того голоса остался один треск, как помехи на радиоволне. И этим голосом героиня моего детства спросила свою дочь, где Вадик и когда он уже приедет. Лена сказала: «Скоро, мам», — и погладила её по голове.

— Вадик остался на Марсе, — тихо сказала Лена, когда Конкордия Кирилловна успокоилась и задремала в кресле. — Ещё когда они вместе летали, мама вернулась, а он остался в колонии. Сначала часто звонил, но межпланетная связь очень дорогая, так что потом стал только видеозаписи передавать на флэшках с почтовыми кораблями. Потом реже и реже… От него уже два года нет никаких вестей. Он жив-здоров, я знаю, нас держат в курсе. Просто очень занят. И… в общем… за эти два года маме стало хуже.

Она замолчала. Я тоже не знал, что сказать. Лена взяла ридер, включила, стала читать «Десять негритят» вслух. На столе лежали салфетки, и я, заслушавшись историей, сам не заметил, как стащил одну и стал заворачивать уголки и сгибы. Опомнился, только когда Лена прервала чтение, и я увидел, что она смотрит прямо на меня.

— Это оригами, да? — спросила она. — Вадик тоже такое делал. Меня пробовал научить, но у меня не выходило. Ничего у меня никогда не выходило. Я бестолковая. И стала читать дальше.

Перед Новым Годом я решил возвращаться. Споспотреб молчал, Аксенов игнорировал все мои запросы, и надо было ехать разбираться на месте. Опустевший Кореиз спускался к морю серо-снежными шапками, а само море штормило и тревожно гудело, особенно по ночам. Лена уговаривала остаться, но мне казалось, что из вежливости, и я так же вежливо сказал, что меня ждут дела. Она не спросила, какие. Неловкое это оказалось прощание, ещё хуже, чем с Наташей когда-то.

— Хоть печенья возьмите на дорожку, — попросила Лена. и я не стал отказываться, чтобы не обидеть её ещё больше.

Мы сидели на кухне, она шуршала пергаментной бумагой, заворачивая печенье, которое сама испекла. Конкордия Кирилловна сидела в своём кресле у окна – зимой на крыльце становилось холодно, и Лена подкатывала её к окну поближе, оставляя форточку открытой. Тёплый ветер крымской зимы шевелил седой волосок у Конкордии Кирилловны надо лбом. У неё выдался плохой день, вернее – обычный день, и она была далеко, на Марсе, вела корабль к звёздам и к своему сыну. Я смотрел на неё, думая о том, что, хоть судьба и обошлась с ней недобро, люди и страна сделали всё, чтобы возместить потерю. Я недолго пожил у Савельевых, но успел убедиться, что Лена хорошая дочь, а это место – хорошее последнее пристанище. И было одновременно и горько, и радостно от мысли, что страна не забыла её заслуги и в награду подарила ей это пристанище, этот покой.

Вот только достаточно ли вам этого для счастья, Конкордия Кирилловна? Того счастья, которое вы заслужили больше любого из нас.

Я посмотрел на свои руки. Они, действуя, как всегда, по собственному усмотрению, стянули со стола лист пергаментной бумаги и сложили журавлика. Он получился желтовато-белый, полупрозрачный, красивый даже. За такого было не стыдно. Я потянулся и положил его Конкордии Кирилловне на колени.

— До свидания. Спасибо вам, — сказал я и повернулся за печеньем Лены и своей сумкой.

И успел дойти до порога, когда низкий, бархатный, чуть хрипловатый голос сказал:

— Вадик?

Лена ахнула. Я обернулся. Конкордия Савельева сидела в кресле, глядя на море. Её бессильные руки, когда-то приведшие человека в другие миры, держали пергаментного журавлика. Она сказала:

— Вадик, сынок? Это ты? Ты вернулся? Лена заплакала.

Я медленно опустил сумку на пол. На миг меня пронзило чудовищной пустотой, тупоумием – я забыл, кто я такой, что случилось, где нахожусь и кто эта женщина в инвалидной каталке передо мной. Но миг прошёл, и я вспомнил. И понял. Я всё понял. И Витальку Аксенова, и смысл, и всё. Всё.

Я подошёл, встал на колени у инвалидного кресла и взял Конкордию Кирилловну за руку. Она посмотрела мне в лицо – внимательно, цепко, своими невыносимо яркими лиловыми глазами. Эти глаза лучились счастьем.

— Да, мама, — сказал я. — Это Вадик. Я вернулся.

Троллев Дмитрий

260: Зверь Одиночества

Осколки стекла хрустели под ботинками, как свежевыпавший снег, разве что в шлеме скафандра не пахло арбузной коркой. После взрыва перегородки жилых отсеков и лабораторий сложились обломками карточного домика; даже удивительно, откуда взялось столько стекла, чтобы припорошить весь пол на заброшенной марсианской базе.

Если верить в призраков или инопланетных хищников, то сейчас самое время готовиться к встрече с ними воочию, поскольку человек не смог бы продержаться двадцать лет в этой дыре. Но материалист Донцов не признавал существования инфернальных тварей даже на Марсе. Особенно на Марсе.

Суровая планета если когда-то и располагала к жизни, то сейчас ничем не напоминала о былой гостеприимности. За неимением родной биосферы, оккупации земной она противилась как могла: солнечная радиация, скачки температур, непривычно слабая гравитация… Словно боролся Марс с раковой опухолью, вытравливая любые проявления более организованной материи, чем снежные шапки его двадцатикилометровых гор. И если взрыв можно было списать на защитную автоматику, то звенеть стеклом мог только человек. Приходилось признать, что другая тварь не выжила бы здесь и подавно.

Позади Донцова раздался неосторожный хруст. Следуя инстинкту, лейтенант сиганул в сторону, уходя с возможной линии огня. Давним мистическим чувством, которым кочевники определяли полет пущенной в спину стрелы, Дмитрий предугадывал треки пуль в кромешной тьме; иначе такую прыть и не объяснишь. Пара свинцовых гранул пролетела в том месте, где он только что стоял.

Скорее чтобы спугнуть, чем поразить противника, Донцов выстрелил в темноту. Нападавший тут же прекратил атаку и, перемалывая ботинками стекло, бросился наутек.

«Призраки не стреляют из ружей и не хрустят стеклом», — успокаивал себя Донцов, пытаясь справиться с щитком резервного освещения. Он успел изучить план материнской базы достаточно детально. Он также хорошо знал об инженерных возможностях американцев двадцать лет назад. Потому все еще не мог поверить, что кто-то выжил на смертоносной планете в подобных условиях.

Тусклый свет красных резервных ламп осветил руины базы, оставленные взрывом. Его эпицентр совпадал с центром материнского модуля, что указывало на сработавший механизм самоуничтожения, именно потому перегородки падали, как деревья, в одном направлении. Под одной из них Дмитрий заметил безвольную руку своего напарника. В его смерти не возникало сомнений. В очередной раз Донцов словил себя на мысли, что если бы абориген не выдал себя, то смерть космонавта лейтенант списал бы на несчастный случай.

Но шансов скрыться от Дмитрия у выжившего американца было более чем достаточно: материнский модуль – лишь вершина айсберга марсианской базы «Виржиния», основная часть которой скрывалась в катакомбах. В секретных рапортах с Земли карт подземелья Донцов не нашел, поэтому ему разумнее всего следовало дождаться подкрепления, и только с ним продолжить погоню. Но зная, что за время ожидания американец навсегда сгинет в подземном лабиринте, у Дмитрия, как у свободного космонавта и сотрудника госбезопасности, не было иного выбора.