Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991 - Анатолий Черняев

— Знаю, слыхал.

— Так что вы думаете, — примириться или попробовать что-нибудь. Пожимаю плечами.

— А вы не могли бы поговорить с Александровым? Так, невзначай, не специально, и не здесь, конечно, в ЦК, и не по телефону. На даче, например, в воскресенье.

— Но ведь я живу в другом дачном поселке, в Успенке, а он в Усово.

— Разве? — притворяется он.

— Но кто из наших там живет. А! Брутенц.

— Я могу его попросить…

— Сделайте. Но предупредите, чтоб осторожно, ненароком будто. А то ведь, смотрите, — 20 лет студенты учатся по моему учебнику (История КПСС). Это больше «Краткого курса», хотя за ним вон какая фигура, да и тот просуществовал 15 лет. А мой — 20 лет! Пятьдесят лет я занимаюсь идеологической работой.

Ну, и т. д. в том же отвратительно недостойном духе. И это — Секретарь ЦК, представитель руководства великой партии!

На утро в субботу я позвонил Брутенцу и передал ему эту «просьбу».

Второе событие недели — 60-летие Арбатова. Дали ему второй орден Ленина. Затеял он большой прием по этому случаю в СЭВе (излюбленное место таких мероприятий). Я издевался над ним, высмеивал, зная, что все равно состоится. И состоялось. Организовал ему адрес от Международного отдела и зачитал. Пришлось, кстати, выступать первому. Так как после неоднократной пошлой клоунады тамады академика Примакова никто в течение 40 минут не решался (или не хотел тратить трезвых пока нервов) брать слово. А мне надо было торопиться.

Тост Бовина с пудом соли и проч. Вновь он меня удивил вульгарностью, стремлением подтвердить свое реноме «свободного ума», который ничего не боится, несмотря на то, что находится в орбите высочайшего начальства. А получается наоборот: дешевое политическое хулиганство, которое воспринимается не как «несмотря», а как раз «потому» (что под крылышком такого начальства и все позволено). Гадит в собственное корыто, от которого кормится.

Я потом ушел. Но Сашка Берков рассказал, что было после меня. Наш истэблишмент (академическо-мидовско-журналистский с вкраплениями из аппарата ЦК) выглядел пошло, ничтожно, самовлюбленно, трусливо и нахально. Отвратительное лицо нашего высшего света. Впрочем, партийно-ЦК'овский элемент был наиболее скромен и сдержан. И после моего «серьезного» устно-письменного тоста никто из цековских микрофон не рвал.

Словом, недостойно все это и для самого юбиляра, у которого, вопреки его еврейской привязанности к дому и к славе, налицо явное чувство долга и страсть работать для дела (для себя лишь попутно).

Исполнилось 62 года. Очень много. Много жизней уложилось в эти 62 года. Вчера были приятные мне люди с работы.

Сегодня прочел сорок пять страниц доклада Черненко для Пленума. Полное разочарование. Мелочевка. Все там есть помаленьку. Всех похвалил и пожурил. И, оказывается, речь уже не идет о коренной перестройке идеологической работы, как было записано в специальном постановлении ЦК 1979 года, а всего лишь об «улучшении».

Словом, эра еще не началась, как следует, еще серьезного шага вперед не сделали, а уже готовимся к двум шагам назад. Из доклада совсем не видно, что идеологическая ситуация (если ее брать всерьез, по-ленински) в обществе аховая. Доклад охранительный, а не новаторский. То и дело встречается слово «преемственность»… Преемственность с чем? С кем? — Со Щелоковым, Трапезниковым, Голиковым, семьей Брежнева, Медуновым?

Правда, читал я и разосланное неделю назад заключительное слово Андропова для этого Пленума. Оно много серьезнее. Но оно, собственно, не об идеологии, а о политике и образе жизни.

Мой фронтовой друг Колька Варламов, когда мы с ним отмечали день Победы, рассказал под страшным секретом, что его новый зять, преуспевающий молодой врач, сколько-то раз в неделю бывает вызываем к Андропову полностью обновлять кровь: у него совсем не работают почки. Ты, говорит, видел, как он подписывается? Действительно, потом обратил внимание. Это вот такая кривая линия, хуже только.

Закончил сегодня обновленный вариант записки и проект постановления ЦК по МКД. Согласовал с другими отделами. Боголюбов позвонил: Андропов, мол, считает это очень важным вопросом, «обсудили на ПБ».

А Пономарев до сих пор боится этого вопроса. До сих пор не решил, говорить ему на Пленуме, если дадут слово, об МКД или о пьянстве, или о «долге ученых» за НТР. По моему уже полный распад в нем общественно-нравственного импульса.

Читаю еще одну книгу Эйдельмана «Большой Жанно» (о Пушкине). И опять восторгаюсь его умением без всякого подтекста писать исторические вещи фактически про нас, про современность.

Загладина до сих пор нет. Бумажный поток с утра до 7–9 вечера сокрушает мою нервную систему.

У Межирова сегодня прочел. Я тоже старше своих коллег всего на 5–7 лет, в том числе и Загладина — но старше на целую Отечественную войну. Но не умею я за это смотреть на них свысока, хотя стоило бы. для большего собственного спокойствия. А Пономарева-то я вообще имею право просто презирать, а я почти четверть века обслуживаю его.

У меня неделя прошла в мелких стычках с Пономаревым, который явно суетится и стареет. Никак он не подладится под новое начальство. А его все отодвигают и, думаю, Пленум для него будет не из приятных. Хотя он все еще тешится обещанием, что ему дадут слово: замучил нас подготовкой своей речи. Все выдвигает идеи до неприличия примитивные. А мы стараемся. Но уже нет и у нас прежнего запала — сказать его устами что-то значительное. Никто его уже слушать не хочет и не будет.

Сегодня новое столкновение с Пономаревым. В пятницу мы сдали ему один вариант его выступления на Пленуме. Он позвал меня с утра и встретил возгласом: «Караул!» В том смысле, что совсем не годится. Я озлился и стал нагло спрашивать, что он, собственно, хочет конкретно. Он опять понес претенциозную ахинею. Я возразил: это есть у Черненко в докладе и у Андропова в заключительном слове. Повторять доклад вам не к лицу, а предвосхищать Генсека — скандал, потому что всему руководству известно, что вы, как и они в целом, знали содержание заключительного слова за месяц до Пленума.

Из длинного препирательства я стал догадываться, что он просто хочет выглядеть большим ученым, «теоретиком нашей партии». Дело его, как всегда, не интересует, а лишь то, как он будет выглядеть. Но вот кем он хочет выглядеть, я до сих пор не секу. От 80-летия партии его отставили, значит долой даже намек на это. От внешней политики его отодвигают и он уже утратил интерес к «крестовому походу». Но вот почему он упорно, как и при подготовке записки в ЦК о положении в МКД, уходит от этой темы, мне совершенно не понятно. Не хочет себя идентифицировать с комдвижением?. Поскольку там ничего хорошего и полезного для нас нет? Возможно. Но ведь вся партия и ЦК его идентифицируют с МКД! С этим он должен считаться. Существуют ведь правила игры. Он не имеет права выступать с содокладом и, как принято, должен говорить «о себе». Но вот — не хочет! А хочет озадачивать ученых, говорить о роли науки и теории и выдвигать проблемы для теоретических исследований. Какие?! Я опять же нагло стал приставать, но ни одной он не назвал, а все мыслимые — есть у Черненко и Андропова.