Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

А леди Малфой начала чувствовать, что сходит с ума — ибо внезапно для себя она стала испытывать к молодой гостье настоящую ревность. Вдобавок ко всему Люциус проводил с той слишком много времени — по крайней мере, так казалось его супруге.

Она пыталась смеяться над «своими глупостями» — и не могла.

Прошла неделя, и ревность к дочери отошла на второй план, уступая дорогу супружеской ревности. Гермиона стала замечать (или придумывать) особенные взгляды, которые время от времени бросала на всегда непроницаемого Люциуса юная Нелли. Его бесстрастность не могла обмануть леди Малфой — кому, как не ей, знать о том, как ее супруг умеет сдерживать свои эмоции, кому, как не ей, знать о последствиях таких вот страстных взглядов, брошенных над обеденным столом?

Элен — молода и красива, умна и остроумна, она — чистокровная ведьма, и она — вот, постоянно рядом. Слишком много и слишком часто.

Почему она так холодна с мистером Мелифлуа, который должен стать ее супругом? Быть может, женское кокетство тут вовсе ни при чем?

Гермиона никогда не думала, что способна ревновать Люциуса. Она забыла, что такое ревность с шестого курса Хогвартса. И вот тебе, пожалуйста!

Сейчас, как и тогда, ее терзания были молчаливой мукой. К тому же теперь она не имела никаких доказательств. Только глупые подозрения, отравлявшие ее жизнь.

Невольно и с всё нараставшим рвением Гермиона стала восхвалять мистера Мелифлуа. Она радовалась каждому его визиту. Ее душа пела, когда она видела его вместе с Элен.

Всячески помогая Амфисбене устроить этот брак, леди Малфой немного успокоилась и даже почти решила, что придумала себе проблему из ничего.

А потом она увидела, как Люциус и Элен целуются в библиотеке.

Глава XXVII: Элен Валуа

Гермиона была в бешенстве. Ее возмущала не сама измена — о том, что Люциус не хранит супружескую верность, она знала и без того. Но на ее глазах, в ее доме, с ее же троюродной сестрой!

С какой стати должна она закрывать глаза на это вероломство, беспокоясь о том, что скажут люди?!

В первый момент Гермионе хотелось убить Люциуса. Но она не могла даже обвинить его — в чем? Адюльтер в их семье не считался зазорным. И не изменяла ли она сама своему супругу, когда желала того?

Да в сущности, этот похотливый старый бес ни в чем особо и не повинен!

Но девчонка! Ее приняли тут, для нее делается всё, чего только можно пожелать: устраиваются приемы, созываются бесконечные гости, рассылаются приглашения… Ей устроили смотр женихов, ее обласкали, ее холят и лелеют, с ней носятся, как с писаной торбой, все вокруг! Принятая в приличный дом, где поступились привычным укладом — и всё только для нее! В дом ее родственников, в родное поместье ее благодетельницы!

И вот как она выражает признательность?! Заглядывается на хозяина, на человека, который приходится ей зятем (пускай и троюродным!), или как там верно зовется их родство?.. Нужно не иметь совести вовсе и обладать безграничной наглостью, чтобы позволить себе подобное вероломство!

И как она мила с Гермионой! Как только смеет, на ее глазах и в ее доме соблазняя ее мужа, вести себя… Вести себя так, как вела сама нынешняя леди Малфой десять лет назад здесь же, с тем же человеком и практически в таких же условиях!

Когда наследница Темного Лорда провела эту параллель, она обозлилась еще больше.

Выступая теперь сама в роли обманутой и оскорбленной супруги, она познала всю невыносимость и горечь подобного положения.

Гермиона чувствовала себя униженной. А ведь она хорошо относилась к этой плутовке! Из всех наводнивших ее дом людей она долгое время питала расположение именно к ней! И что получила взамен?!

Леди Малфой пыталась смирить гнев, вспоминая собственную молодость. Но находила всё больше причин негодовать. Одна мысль об этой ситуации вызывала в ней ярость!

Выгнать дрянную девчонку прочь, только бы найти благовидный предлог! Хвала Мерлину, Элен — не дочь ее повелителя. И раз уж борьба возможна — за ней дело не станет.

* * *

Он и должен был, наверное, появиться именно сейчас. Он действительно был ей теперь очень нужен, но не как возлюбленный, а как родной человек.

Каким образом он узнал или почувствовал это — Гермионе было неведомо. Более того, образованная ведьма, она считала подобное невозможным.

Но факт оставался фактом.

О том, что портрет Генри, оставленный в даркпаверхауcском кабинете, хочет с ней поговорить, Гермионе сообщило почтеннейшее изображение Вальтасара Малфоя, портреты которого висели по всему миру, в том числе и в гимназии Волдеморта.

…Он был такой родной и знакомый, от него веяло теплом — как от верного друга, надолго пропавшего, но всегда незаметно находившегося рядом. А то, что изображение не было полномасштабным, помогло психологически не отождествлять его с полноценным живым человеком.

Гермиона вывалила всё, что накопилось у нее на душе. И ей действительно стало легче.

«— Ведь ты же сама избрала этот путь. В той жизни, которую ты для себя предпочла, это должно было рано или поздно произойти. И может воспоследовать еще не раз. Мне жаль, что это так. Но ведь на самом деле ты не так уж оскорблена и обижена. Сама для себя. Ты просто рада была переключить свое внимание с того, что тебя по–настоящему волнует. С проблемы, где ты чувствуешь себя виноватой и бессильной, на ситуацию, где ты — пострадавшая, где ты во всем и абсолютно права. Проще думать о том, где ответственность можно переложить на чужие плечи. Но по–настоящему тебя тревожат только проблемы с нашим ребенком. Тебе никто не хочет помочь, и ты сама постоянно загоняешь себя в тупик. Именно это гложет тебя, а вовсе не измена мужа. Ты просто была рада отвлечься на нее…»

Генри считал, что примирение с Еттой наступит вскоре после отъезда многочисленных гостей. Она — ребенок, и простейшая скука скоро заставит ее простить мать, ссора с которой стала сейчас своеобразной игрой. Развлечением.

В любом случае Элен выйдет замуж за Адама Мелифлуа, Амфисбена вернется в Италию, а Астория с сыном — к родителям. И всё станет, как прежде. Нужно лишь немного подождать…

* * *

Но леди Малфой, как и Генри, недооценивала масштабность и дерзновенность планов Элен Валуа. Прошло всего несколько дней относительного спокойствия, когда Гермиона, скрепя сердце, набралась терпения, и декоративная кошечка показала свои коготки.

В воскресенье утром, двадцатого августа, в отсутствие Люциуса и то время, пока Скорпиус, и Генриетта вместе с ним, под надзором Астории и Амфисбены занимались в большой гостиной танцами со старой шведкой фрекен Ульссон, Элен зазвала Гермиону в дальнюю гостевую комнату, давно пустующую и примечательную разве что отсутствием на стенах картин. Молодая девушка плотно прикрыла дверь и, глубоко вдохнув, повернулась к своей невозмутимой, но заинтригованной визави.