Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

На мотив «Беспечные, веселимся»:

Когда в ночи мы пировали столь беспечно,Поверив, что судьбою связаны навечно,И наслаждались единением сердец,Могла ли я предвидеть радости конец?В покоях расписных так льнули мы друг к дружке!Надменный баловень! Ты взял от той пирушкиВсе: шпильку, веер, кастаньеты-погремушкиИ крошку-бабочку на шелковой подушке.

На мотив «Терзает ревность»:

Молода я и красива,В ласках — трепетно стыдлива.Мы с тобой в любви счастливой,Словно уточки под ивой,Извелись в утехах резвых,Полупьяны, полутрезвы,В половину одурев,Утонуть в любви успев.Ныне тяжко мне и жутко,И под полог парных утокПросочился холодок.Как возлюбленный жесток!Как судьбы непрочна милость!Вдруг упала и разбиласьШпилька-феникс на две части —Раскололось наше счастье.

На тот же мотив:

Ты слова любви при встречеТолько молвил осторожно —Опрокинула я свечи,Отвернулась в гневе ложном.Но тайком ждала под вечер,Тень платана за окошком,Берегла цветок сердечный,И весеннею дорожкой,Разрезая мох подмлечныйОстроносой нежной ножкой,Шла… Росинками отмеченБашмачков узор немножко.

На тот же мотив:

Нежный друг, любовник хрупкий,Как утес неумолим!Раскрошил мои скорлупки —Околдована я им!Что мне матери совет!Мой красноречив ответ:На хунаньской блёклой юбкеКровью ал кукушкин цвет..[1337]

Услышав этот романс, Пань Цзиньлянь поняла, что Симэнь Цин тоскует по Ли Пинъэр. Как только певцы пропели последнюю строку, Цзиньлянь у всех на глазах притворно закрыла лицо руками и покачала головой.

— Ах, сынок! Попал ты бедный, как Чжу Бацзе в холодную лавку,[1338] — стыдила его Цзиньлянь. — Какой ты сидишь кислый да угрюмый! Что? Нет зазнобушки рядом? Ведь не девицей она пришла, а бабой замужней. Как же это у нее, бесстыжий ты негодник, «кровавым стал кукушкин цвет», а?

— Да слушай же! Будет тебе придираться-то, рабское твое отродье! — оборвал ее Симэнь. — Болтает невесть что.

Певцы запели романс на тот же мотив:

У меня, когда я с ней,Уши красны, как в огне,А она, придя в смущеньеИщет в веере спасенье.Пред воротами дворца[1339]Снаряженного бойцаВидит бабочка-девица,Дочка знатного отца.Мы сошлись на полпутиИ, в ночи озолотив,Миг дала лишь насладитьсяИ растаяла, как миф.Не посмел я вслед пуститьсяДрагоценной чаровнице,Нарушать покой цветов —Стен растительный покров.

На мотив «На заднем дворике цветок»:

На ложе я грезила. Бабочкой нежнойС любимым порхала в ночи безмятежной.Под звон бубенцов на стрехе за окномДва зеркальца с Вэнем сложила в одно.[1340]Но вновь недвижим Чжо Вэньцзюнь экипаж[1341] —Рассыпался наш зазеркальный мираж,Иссяк аромат орхидей и сандала,За пологом в холоде плакать устала.Опять на Янтай устремляюсь я тщетно.[1342]Любить для девиц ослепляюще вредно!Склонился под вечер к земле Млечный путь,Светильник угас, только мне не уснуть.

На мотив «Песни молодости»:

Ох!Свищет ветер у окна,Ивы, словно в позолоте,И луна как бы в дремоте,Я весной совсем одна.Ох!В прошлый раз не так в разлукеЖизнь казалась тяжела,Нынче — сгорбилась от муки,Высохла, занемогла.Ох!Ожидать какого чуда?!Возвратишься ты, — но зря!Даже высушив моря.Воместить страданья трудно,

Заключительный романс на мотив «Волною принесло»:

Грусть затуманила глаза и сжала брови.Опустошенной даже смерть не внове.Но встречусь с ним — и воспарит душа,И жизнь покажется безмерно хороша.Едва лишь месяц за окном повисМы вместе — пусть не повернется внизПод утро рукоять Небесного Ковша.

Певцы умолкли.

Этот цикл романсов вывел Цзиньлянь из себя, и они с Симэнем продолжали, не унимаясь, обмениваться колкостями.

— Да успокойся же ты, сестрица! — не выдержала, наконец, Юэнян. — Вот затеяли! А золовка с невесткой одни там скучают. Идите, составьте им компанию. И я сейчас приду.

Цзиньлянь и Ли Цзяоэр направились в покои к золовке Ян, мамаше Пань и старшей невестке У.

Немного погодя явился Лайань.

— Примите поздравления от тетушки Ин, — обратился он к хозяину. — Дядя Ин пожаловали. Шурин Старший скоро придут.

— Ступай-ка пригласи учителя Вэня, — наказал Симэнь и, обратившись к Юэнян, продолжал. — Распорядись на кухне. Пусть в переднюю залу подадут. А ты, — он обернулся к Ли Мину, — нам петь будешь.

Ли Мин последовал за Симэнем в западный флигель. Симэнь сел рядом с Боцзюэ и поблагодарил за подарки.

— Завтра твою супругу ожидаем, — добавил хозяин.

— Дом не на кого оставить, — отвечал Боцзюэ. — Вряд ли она сможет придти.

Вошел сюцай Вэнь и сложенными на груди руками приветствовал хозяина и гостя.

— Сколько я тебе нынче хлопот прибавил, почтеннейший! — всплеснув руками, воскликнул Боцзюэ.

— Ну что вы! — отозвался сюцай.

Пожаловал и шурин У Старший. После поклонов ему предложили сесть. Циньтун внес свечи. Уселись вокруг жаровни. Лайань расставил на столе чарки и вино.

При освещении Ин Боцзюэ оглядел разодетого хозяина. Симэнь красовался в темном атласном халате, из-под которого виднелась белая шелковая куртка. На халате, отделанном золотом с бирюзой, который украшала квадратная нашивка с разноцветной летящей рыбой, извивался оскаленный с черными выпущенными когтями дракон. У него устрашающе торчали рога, топорщились усы и развевалась густая грива.

Боцзюэ даже подскочил от изумления.

— Братец! — воскликнул он. — Где ты достал такое облачение, а?

Польщенный Симэнь встал и улыбался.

— Вот полюбуйтесь! — сказал он. — А ну-ка, догадайся!

— Понятия не имею! — проговорил Боцзюэ.

— Это мне его сиятельство придворный смотритель Хэ преподнесли, — начал Симэнь. — Они в мою честь угощение устраивали. Холода завернули, вот и дали накинуть этот халат с летящей рыбой. Им он больше не нужен. Двор одарил его сиятельство другим — расшитым драконами о четырех и пяти когтях и с нефритовым поясом. Вот какую оказали честь!

Боцзюэ начал на все лады расхваливать яркий халат.

— Ведь каких денег стоит! — приговаривал он. — Доброе это предзнаменование, брат. Высокое положение тебя ожидает. Столичным главнокомандующим назначат. Что летящая рыба?! Тебя тогда ни халатами с драконом о четырех когтях, ни поясом нефритовым не удивишь!

Пока он говорил Циньтун расставил чарки и приборы, вино, суп и сладости.

Им пел под струнный аккомпанемент Ли Мин.

— Что ж?! Так и будем пировать? — заявил Боцзюэ. — Нет! Я должен во внутренние покои войти, моей невестке Третьей чарочку поднести.

— Так за чем же дело стало? — поддержал его Симэнь. — Раз ты желаешь выразить почтение своим родителям, сынок, к чему объяснять? Иди и земно поклонись невестке.

— А что?! Пойду и поклонюсь! — заявил Боцзюэ. — Чего особенного? Но по душе ли будет тому, кто рядом с ней, вот где загвоздка.

Симэнь с силой хлопнул его по голове.

— Вот песье отродье! — заругался хозяин. — Забываешь, кто из нас старший?

— А малышу только дай потачку, он себя же возомнит взрослым, — не унимался Боцзюэ.

Оба еще позубоскалили, но вскоре принесли лапшу долголетия. Симэнь стал потчевать шурина У, сюцая Вэня и Боцзюэ. Сам же он отведал ее раньше, в дальних покоях, а потому отдал певцу. Ли Мин закусил и опять приготовился петь.

— Теперь пусть шурин закажет напев, — предложил Боцзюэ.

— Зачем принуждать человека? — проговорил шурин. — Пусть поет, что знает.

— Тебе, шурин, помнится, по душе был цикл «Глиняная чаша», — заметил Симэнь и велел певцу наполнить кубки.

Ли Мин подтянул колки цитры, перебрал застывшие было струны и спел цикл:

«Ты вдаль все глядела, поблекли глаза,Ланит ароматных увяла краса…»

Певец отошел в сторону. К хозяину приблизился Лайань.

— Повара уходят, — сказал он. Скольких на завтра звать изволите, батюшка?

— Шестерых поваров и двух помощников — заваривать чай и подогревать вино, — распорядился Симэнь. — Будем пять столов накрывать. Чтобы все было как полагается.