Непобежденные. Кровавое лето 1941 года - Валерий Киселев

И к концу суток после выхода из окружения полковник Гришин не имел сведений об обстановке на фронте и, самое главное, связи с командованием и соседями. Штаба 20-го стрелкового корпуса фактически не существовало. Осталось всего несколько командиров и бойцов охраны. Да и что за корпус: 132-я стрелковая дивизия вышла западнее, связи с ней еще не было, только по звукам боя было слышно, что она пробилась за Сож, о 160-й стрелковой дивизии полковника Скугарева, которая должна была пробиваться восточнее, вообще никаких известий не было. Уцелело ли ее управление, остались ли какие-нибудь части – об этом можно было только гадать. Где штаб их 13-й армии или соседних, Гришин тоже пока не знал.

Капитан Лукьянюк, построив свой батальон, выслушал доклады командиров рот, еще раз молча прошел вдоль строя и сказал:

– Дивизия осталась без средств связи, товарищи. Да и нас немногим более половины. Но воевать надо. Никто ничего нам не даст, не надейтесь, будем все искать сами. Нужны добровольцы, сходить за шоссе и поискать в машинах, что осталось. Две минуты на размышления.

Строй замер, чуть качнувшись вперед.

– Добровольцы, четыре шага вперед.

Шагнул весь строй.

– Политрук Старостин, – подошел к одному из командиров Лукьянюк, – возьмете на ваше усмотрение восемь человек, и немедленно начать выполнять задачу. С пустыми руками не возвращаться!

Политрук Старостин, комсорг батальона, сдал документы комиссару батальона Ткачеву и на задание пошел прямо из строя. Его группа скрытно переправилась через Сож, прошла лесом, и совсем недалеко от шоссе Старостин вдруг заметил группу наших артиллеристов, сидевших около замаскированного свежими ветками орудия. Он удивился встрече, потому что в этом месте пройти к Сожу было, в общем-то, просто, и вряд ли артиллеристы этого не понимали.

Старостина заметили, встал старший, сержант, потом остальные четверо. Гимнастерки на всех были выгоревшие, лица худые и почерневшие.

– В засаде? – спросил Старостин. – Из какой дивизии?

– Нашей дивизии давно больше нет… Танки ждем. Десять снарядов осталось. Израсходуем и за Сож ее покатим, – показал сержант на «сорокапятку».

– И откуда же вы идете? – спросил Старостин, вглядываясь в лица с печатями смертельной усталости.

– Почти от Минска.

– Наши за Сожем.

– Знаем. Тут место хорошее, мы уж один бронетранспортер подбили да две машины. Снаряды пока есть, а кончатся – и пойдем. Табачку не найдется ли или сухариков?

Старостин достал кисет.

– А за шоссе не видели ли случайно, где близко машины связи? – спросил он сержанта.

– На просеке две стояли, вчера видел. Кабель, катушки там были, аппараты, еще сжечь хотели.

Со стороны шоссе прибежал боец, из этого же расчета, как понял Старостин.

– Немцы! Примерно рота пехоты, идут колонной на восток.

– К бою, ребята, – скомандовал сержант.

– Погоди, браток, – остановил его Старостин. – Свяжетесь вы с ними сейчас, и неизвестно, когда и чем это кончится, а нам надо задание выполнять. Пусть идут, лучше танков дождитесь.

Старостин с группой и артиллеристы подождали, пока прошла эта рота немцев, а потом Старостин перемахнул через шоссе и пошел искать просеку, где должны были стоять машины.

Им повезло: нашли и машины, и кабель. Намотали его на карабины, сколько было можно, каждый взял по два-три аппарата, и, оглядевшись, пошли обратно.

Артиллеристов уже не было, а на шоссе напротив орудия стояли два разбитых грузовика, валялось несколько трупов гитлеровцев. На позиции, где стояло орудие, Старостин заметил свежий могильный холмик.

Капитан Лукьянюк, посланный полковником Гришиным искать связь с соседями вдоль Сожа к Кричеву, в штаб дивизии вернулся к вечеру 22 июля.

– Сам Кричев у немцев, – доложил он командиру дивизии. – Наши на восточном берегу Сожа, четвертый воздушно-десантный корпус, но очень слабого состава, еле держится, немец напирает сильно. Командиры там все без знаков различий, смотрят на меня, как на шпиона, надоело документы предъявлять. Связь со штабом армии у них есть, но управление, как я понял, слабое.

– Хорошо, садись, Федор Михайлович. Это уже кое-что. Мне теперь тоже многое стало ясно – с Москвой поговорил, – сказал Гришин многозначительно, но и с огорчением.

– Как с Москвой? – удивился Лукьянюк.

– Лейтенанту Михайленко благодарность от меня, молодец парень.

Командир взвода связи лейтенант Михайленко, посланный в Краснополье, сумел добиться связи с Москвой, полковник Гришин выехал туда на машине и через своего товарища из Оперативного управления Генерального штаба получил и нужную информацию по обстановке на его участке фронта, и, самое главное, связь со штабом 45-го стрелкового корпуса Магона, входившего в состав их 13-й армии.

Гришин был неприятно удивлен, когда узнал, что немцы уже в Смоленске, бои идут на Соже за Кричев, Могилев в окружении, на юге немцы взяли Житомир, на севере – Псков. На всех фронтах дела шли неважно, и не ясно было – замедлилось ли наступление немцев или оно будет продолжаться неопределенное время.

Дивизии корпуса генерала Еремина после его гибели перешли в подчинение к комдиву Магону, у которого до этого был только штаб и ни одной боевой единицы. Из разговора с Магоном Гришин понял: на отдых рассчитывать не стоит, потому что есть приказ взять Пропойск. Значение этого пункта было понятно: если бы удалось его отбить, то это позволяло бы держать «за хвост» Гудериана, танки которого рвались от Кричева на Рославль. Кроме того, от Пропойска удобнее было наступать на Могилев, приказ на эту операцию из штаба 13-й армии тоже поступил.

Гришин сумел-таки убедить нового командира корпуса, что его дивизии нужны хотя бы трое суток, чтобы привести все в порядок, и Магон уступил.

Взяв с собой комиссара дивизии Канцедала, начальника штаба Яманова и несколько человек из управления дивизии, Гришин пошел смотреть все свои полки.

У Михеева, в 624-м полку, артиллерия потеряна полностью, в двух имевшихся батальонах людей оставалась половина того, что положено иметь в одном. В 409-м стрелковом – лучше: потери в людях относительно невелики, но артиллерии – всего два орудия. У Смолина, в 278-м легкоартиллерийском полку, был полный порядок, хотя так и не нашелся 3-й дивизион. Впрочем, с этим все уже смирились.

В полк к Шапошникову Гришин пришел во время обеда. Бегло осмотрев траншеи и пулеметные ячейки, он выслушал доклад Шапошникова и спросил:

– Сколько у тебя сейчас кухонь?

– Девять, – ответил Шапошников, удивившись вопросу.

– Почему сверх штата держишь?

– Подобрали. Кто-то бросил, не пропадать же добру.

– Сегодня же отвезешь две Михееву.

– Завтракать будете, товарищ полковник?

– Спасибо. У Смолина накормили.

– Они вот едят. – Шапошников кивнул, слабо улыбнувшись, на сидевших неподалеку бойцов с котелками. – А я не могу. Как потянет ветер из-за Сожа – смрад невозможный. Сами не хоронят и нам не дают.

– Я слышал, у тебя тут и едоков сверх штата.

– Идут на кухни – как мухи на мед, – усмехнулся Шапошников, – только корми, дивизию могу собрать.

– Всех окруженцев из других частей сведи в роты и завтра же на пополнение к Корниенко. Это чья у тебя машина?

– Вчера разведчики ходили за Сож и прикатили. Да еще броневик, как перетащили – ума не приложу.

– Как с боекомплектом?

– Снарядов не мешало бы подбросить. А патронов еще возимый запас есть. У нас есть и такие, что еще и по две пачки не израсходовали. Как учили: не видишь – не стреляй.

– А сапоги-то у тебя – лучше моих! – удивился Гришин, увидев на командире, что проходил неподалеку, новые хромовые сапоги, явно немецкого фасона.

– Командир разведвзвода лейтенант Шажок, – четко отдал честь хозяин приметных сапог.

– Это что? – Гришин повернулся к Шапошникову и тихо, но угрожающе спросил: – Мародерством у тебя люди занимаются?

– Никак нет! – уверенно ответил лейтенант Шажок. – Боевой трофей, так же, как автомат. Позавчера так получилось, что в одних трусах оттуда пришел, вот бойцы и дали эти сапоги.

Гришин недовольно хмыкнул и пошел дальше.

Лейтенант Шажок, вот уже четвертую ночь ходивший со своим взводом на Варшавское шоссе, взял за это время двадцать автоматов и даже прикатил исправный мотоцикл и, рисковавший жизнью не ради сапог, был обижен, что его обвинили в мародерстве. «Не ходить же без сапог, а тут у убитого немецкого обер-лейтенанта оказались по размеру и совсем новые. Если бы я взял часы – другое дело…» Но все равно на душе было неприятно. «Черт бы побрал эти сапоги…»

Шажок на Сож свой взвод вывел почти без потерь, всего двое раненых. Хотя в бою пришлось туго, и он удивлялся, когда ночью ходил обратно за шоссе, глядя на многочисленные трупы погибших на его обочинах, что у него во взводе всего двое раненых.