Большевики и левые эсеры (Октябрь 1917 - июль 1918) - Ю Фельштинский

трезвый государственный деятель. Эти два порыва не могли

совмещаться даже в дьявольской натуре Ленина. Мартов сказал:

"Непропорционально много места он посвятил в своих

рассуждениях ничтожной, по его словам, группе Бухарина

и Радека. Вам покажется с первого взгляда странным это

обстоятельство, но только на первый взгляд. По существу

дела здесь не борьба гражд[анина] Ленина с какой-то левее

его стоящей группой, -- это внутренняя борьба двух душ,

из которых состоит современный большевизм".4

Ленину предоставили слово для защиты мирного договора. Он

стал отрицать, "что пролетариат замучен в Европе, что в Германии

пролетариат испорчен"; сказал, что такая точка зрения есть "точка

зрения национальной дикости, такой глупости, что уже и не

знаю, куда идти дальше..."5 А свою точку зрения о передышке

и Брестском мире защищать не стал. Сдался.

С этой бесконечно тянувшейся оппозицией во ВЦИКе трудно было сладить. Когда были поражения -- особенно не хотелось Ленину там выступать. Но и нельзя было выставлять кроме себя никого -- не сказал бы оратор необходимого. Когда нужно было выступать во ВЦИК 9 мая, вскоре после организованного немцами переворота на Украине, невозможно было выпустить на трибуну Чичерина -- растерялся бы. А Троцкий с Радеком наотрез отказались бы произнести пораженческую речь, снова в защиту Брестского мира, и доказывать, что ничего опасного не происходит. Но и сам Ленин никак не мог оправиться от удара, от того страшного поражения, полученного на Украине, от тех бесконечных требований немцев. И вот, накануне 9 мая, он спасовал, дезертировал, как последний трус бежал с линии фронта -- отказался выступать перед ВЦИК с обещанным докладом (а повестка дня была уже широко распубликована в газетах). Отдуваться пришлось Свердлову -- тот никогда не терялся, -- что доклад не готов "по техническим причинам", что Ленин читать доклада не будет сейчас, но прочтет на следующем заседании ВЦИК. Фракции протестовали, требовали назначить внеочередное заседание на 10 мая. Но Свердлов отказал, назначил как планировалось, на 14-е.6 А за те четыре дня, до 14-го, закрыли еще несколько оппозиционных социалистических газет, в том

числе газету "Вперед", чтобы не распускали "ложных слухов" о германских ультиматумах и требованиях, о взятии немцами Курска. А 14-го Ленин выступил во ВЦИК с речью, поразившей всех своей пустотой и растерянностью, прикрывавшим демагогию оптимизмом.7

Речь Ленина оставила слушателей в замешательстве. В конце ее стенограмма не отмечает аплодисментов зала. Было общее ощущение, что Ленин ничего не сказал, хотя от этой речи, перенесенной с прошлого заседания ВЦИК, ожидалось многое. Ленин же говорил очень скользко, увертливо, и о том, что нужно сохранить передышку, и о том, что нужно оттянуть войну, но и о том, что эта война неизбежна, что армия к ней уже готова, что отпор может быть дан в любую минуту и -- что сейчас к этому отпору Советы не готовы еще. Так, запутав советский актив, он и кончил как-то странно, оставив всех в недоумении.

И конечно же в ответ он был подвергнут резкой критике со стороны эсеров, меньшевиков и левых эсеров. Критика эта была настолько неопровержима, что Ленин отказался от своего ответного слова, на которое имел полное право, и покинул заседание ВЦИК. Заключительное слово прочитал вместо Ленина Свердлов. Однако большинством голосов, что всегда было предопределено, ВЦИК принял большевистскую резолюцию, одобряющую доклад Ленина и текущую политику советской власти.

Вот под этот аккорд протестов проводил Ленин политику сотрудничества с немцами, отважившись даже на обмен послами. 7 апреля на заседании ЦК РКП (б) в Берлин решено было послать А. А. Иоффе,8 большевика, сторонника перманентной революции и противника Брестского мира. Выбор этот не был случаен. Иоффе считался одним из лучших советских дипломатов и экспертов по Германии, где все еще предстояло готовить революцию. И готовить ее там должен был в первую очередь советский посол. Немцы же послали в Москву Мирбаха, прибывшего 23 апреля. Посольство Германии разместилось в двухэтажном особняке, принадлежавшем вдове сахарозаводчика и коллежского советника фон Берга (ныне улица Веснина, дом No 5).

Через три дня германский посол вручил свои верительные грамоты председателю ЦИК Свердлову. В тот же день советское

правительство дало понять Германии, что оно не намерено попустительствовать нарушениям германской стороной условий Брест-Литовского мира: Чичерин передал по радио МИДу Германии ноту протеста. В ней обращалось внимание на то, что "в южной полосе Российской республики происходит дальнейшее продвижение к северу германских войск и связанных с ними украинских отрядов". В ноте также говорилось, что

"ввиду этих обстоятельств советское правительство сочло себя вынужденным мобилизовать необходимые силы для обеспечения свободы и независимости Российской республики, угрожаемой ныне в тех пределах, которые определены были Брест-Литовским договором". 29 апреля Мирбах сообщил рейхсканцлеру Гертлингу о своих первых московских впечатлениях:

"Как я уже сообщал в телеграмме, наше наступление на Украине -Финляндия стоит на втором плане - уже через два дня после моего прибытия стало первой причиной осложнений. Чичерин выразил это только намеками и скорее в элегической форме, однако достаточно ясно и понятно... Более сильные личности меньше стеснялись и не пытались скрывать свое неудовольствие: это прежде всего председатель Исполнительного Комитета Свердлов..."9

Как человек, Мирбах не симпатизировал коммунистическому режиму. Официальная советская историография называет его "представителем наиболее реакционных феодально-аристократических кругов кайзеровской Германии", считавшим "советский строй в России недолговечным" и связывавшимся "с теми группами русских контрреволюционеров, которые, как ему казалось, должны были скоро придти к власти".10 В этой формулировке советского историка, однако, больше шаблонного, чем конкретного. Как дипломат, Мирбах был крайне объективен и тонок. Его донесения рейхсканцлеру Г. Гертлингу и статс-секретарю по иностранным делам Р. Кюльману в целом говорят о верном понимании им ситуации в России. В своем первом отчете о политической ситуации в стране Мирбах безошибочно уловил главное -- слабость большевистского правительства, не опирающегося на какую-либо

массовую поддержку, но лишь на террор: "Власть большевиков, -- писал Мирбах Гертлингу 30 апреля, -- в Москве поддерживается главным образом латышскими батальонами и большим количеством автомобилей, реквизированных правительством, которые постоянно носятся по городу и могут доставить солдат на опасные места, если нужно".11 "Любое крупное наше выступление, при этом вовсе нет необходимости занимать обе столицы, -- сразу же автоматически приведет к падению большевизма".

Взгляды Мирбаха в отношении большевиков разделялись многими германскими дипломатами и военными. Военный атташе Германии в РСФСР майор Шуберт считал, например, что "в Москве порядок может быть восстановлен с помощью двух батальонов германских войск", а генерал Гофман, в принципе находивший приемлемой политику "поддержания большевиков у власти", был уверен, что "навести порядок" можно с помощью нескольких дивизий, находящихся в его распоряжении. К июню это мнение распространилось на всех дипломатов германской миссии в Москве.

В этих условиях, казалось бы, у немцев был и выбор, и постоянная возможность в любой момент изменить свою политику по отношению к России и партии Ленина. "Мне думается, - писал Мирбах 13 мая, -- что наши интересы требуют сохранения власти большевистского правительства... Было бы в наших интересах продолжать снабжать большевиков минимумом необходимых средств, чтобы поддержать их власть".12 Ведь никакое другое правительство не согласилось бы на соблюдение столь выгодного для Германии мира. Именно в этом лишний раз убеждал Мирбаха Ленин во время встречи с германским послом 16 мая в Кремле.13 Речь, однако, шла прежде всего о личной власти Ленина. Ленин подчеркнул, что поскольку оппозиция Брестскому миру сильна не только в несоветских партиях, но и в самой партии большевиков, как только Ленин потеряет власть, Брестский мир будет аннулирован. Опасения Ленина разделялись и германским правительством. 18 мая Кюльман телеграфировал Мирбаху: "Пожалуйста, тратьте большие суммы, так как весьма в наших интересах, чтобы большевики удержались у власти".14

Но в июне ситуация резко изменилась. Кроме оппозиционно настроенных по отношению к Брестскому миру российских политических партий, все сильнее давал знать о себе еще один серьезный противник Германии и германского влияния в России - Антанта. Вот что писал 8 июня советник Трауман статс-секретарю Кюльману:

"Во время недавних усилий Антанты в России убедить Совет рабочих депутатов принять требование Антанты, что могло бы привести к ориентации России в сторону Антанты, граф Мирбах вынужден был истратить значительные суммы, чтобы предотвратить принятие какого-либо решения в этом направлении... Граф Мирбах донес, что ему нужно теперь три миллиона марок в месяц для расходов на этот предмет. Однако в случае изменения политической ситуации может понадобиться сумма в два раза большая. Фонд, который мы имели в своем распоряжении, весь истрачен. Поэтому необходимо, чтобы секретарь имперского казначейства предоставил в наше распоряжение новый фонд. Ввиду указанных выше обстоятельств фонд этот должен быть не менее 40 млн. марок".