Приговоренный - Леонид Влодавец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Верила она или не верила тому заявлению, которое сделал Клык, впадая в беспамятство? Пожалуй, однозначного ответа на этот вопрос у нее не находилось. С одной стороны, внешне «капитан» был больше, чем нужно, похож на бандита, да и татуировки на нем были явно блатные. В голосе у него тоже слышалось что-то уголовничье. Но ведь если он, допустим, был заслан в какую-нибудь банду под видом бывалого рецидивиста, то ему могли придать соответствующую внешность. И ясно, что удостоверение ФСБ на такое задание ему брать не следовало.
Но как это человек, подвергающийся смертельной опасности, мог так вот запросто ей, незнакомой и посторонней, открыться? Да еще и предложить посмотреть в «дипломат», из-за которого, может быть, сам получил рану и кого-нибудь убил?
Незнакомой? Но он явно был знаком с ее бабушкой, раз назвал ее «тетей Тоней». И может быть, даже помнил, что у Антонины Петровны была внучка Вера, раз сразу же об этом спросил. А раз так, то мог знать, что эта самая внучка работает в областной газете, в отделе криминальной хроники.
Вор, бандит не стал бы говорить: «Если помру, то доставь этот чемоданчик на Лубянку!» И навряд ли побеспокоился бы сообщить, что «прокурор Иванцов куплен», перед тем как потерять сознание.
В том, что прокурор действительно куплен, Вера и сама не сомневалась. Но доказательств у нее было ноль без палочки. Одни только подозрения, письма читателей, большая часть которых была подписана честными и благородными анонимами, слухи, сплетни «агентства OBS» («одна баба сказала»), но ни одного документа, ни одного свидетеля, который бы не побоялся выступить в суде и хоть чего-то вякнуть против областного прокурора. Такое дело могла бы завести только Генпрокуратура РФ, но шансов на это было очень мало…
Трудно было шевелить мозгами после бессонной ночи. Глаза у Веры сами собой закрывались, веки слипались. Еще немного — и она бы задремала прямо на стуле, а возможно, и свалилась бы на пол. Но как раз в этот момент очнулся Клык.
— Пить… — попросил он, и, встрепенувшись, Вера принесла ему кружку воды. Клык жадно, не отрываясь, выпил и сообщил: — Трясет меня, жар, наверно…
— Сейчас градусник найду.
Померили температуру — 37,6.
— По-моему, — сказала Вера, — надо врача вызывать. А то рана грязная была, может сепсис начаться, заражение… В больницу надо.
— Нельзя, — мрачно пробормотал Клык, — врач меня сразу же заложит. Там меня и уроют, в больнице. Ты пойми, девушка, я с мафией дело имею, а не с детишками. Тебе, кстати, после того, что ты узнала, уже не жить, если они нас достанут. Много знаешь. Убьют — и на меня спишут. Понимаешь?
Вере стало страшно. Ей-то не понять! Она всего три дня назад сочиняла статью, посвященную убийству Балыбина. А именно от Балыбина она узнала кое-что о разделе области между преступными группировками. Может быть, если б Слуев решился напечатать ее статью полностью, ни в какой отпуск, кроме вечного, она бы не ушла…
— Что же делать? — спросила она нетвердым голосом. — Если вам не помочь, вы можете умереть. Безо всяких бандитов.
— Хрен с ним! — произнес Клык. Несмотря на то что ему было действительно плохо, он чуточку играл. Наверно, если б не судьба-индейка, ему б удалось хорошим актером стать. Он четко помнил, как назвался капитаном Гладышевым, и теперь внутренне вживался в эту роль. Ему доводилось видеть немало советских фильмов, в которых разные там разведчики, чекисты или подпольщики героически помирали от ран на руках у симпатичных девушек, напоследок требуя, чтоб они не плакали, а передали командованию или там партизанам что-то важное и срочное. Еще с малолетских времен его такие сцены брали за душу, как крокодил за ногу. Даже слезу иногда пускал. И злился в такие минуты на самого себя, на свое дурацкое время, на подлую и тошную судьбу, заставившую родиться слишком поздно, жить подонком вместо того, чтоб совершать подвиги в боях за правое дело и красиво при этом умереть. Сейчас ему представилась возможность почти всерьез сыграть героя-разведчика.
— Мне неважно, что со мной будет, — сказал «капитан Гладышев», — важно, чтоб в Москве узнали, что Иванцов — куплен. И чтобы мой «дипломат» попал на Лубянку…
Только тут Клык огляделся и обнаружил, что нычка исчезла.
— Где он? — прошипел Клык. — Где «дипломат», зараза?
— Здесь, здесь, и оружие тут, — взялась успокаивать Вера.
— Покажь! Быстро!
— Сейчас, сейчас… Успокойтесь! — Вера сходила за кошелкой и, распахнув ее, продемонстрировала Клыку, что все на месте.
Товарищ Гладышев успокоился, но сказал:
— Клади под кровать. И не трогай больше. Спрятать все равно не спрячешь по-нормальному, а меня разоружишь. Если придут, то живыми брать не будут.
— Кто придет?
— Кто угодно. Могут в штатском, могут в форме. Важно, что придут вот за этим, — и Клык хлопнул ладонью по «дипломату». — Знаешь, что тут? Смотрела?
— Нет, — ответила Вера, — видите ведь: как было запаяно, так и осталось.
Клык вытащил из кошелки складной ножичек с драконом, доставшийся от Правого, то есть от Кузьмина, и вспорол полиэтилен. «Дипломат» со сломанным замком сам собой распахнулся.
— Видишь? — сказал Клык. — Художественная ценность!
— Господи! — воскликнула Вера. — Это ж миллионы стоит!
— Это, — наставительно произнес Клык, — цены не имеет. Потому что — народное достояние. А его некоторые бессовестные люди намылились загнать американцам за валюту. И сейчас эти же самые люди будут ее искать, чтобы реализовать свои преступные замыслы.
Выговорив все это, «капитан» оценил произведенное впечатление.
Вера действительно была ошеломлена. Не тем, что Клык произнес некие традиционные слова, которые она и сама могла бы сказать лет десять назад на комсомольском собрании. Она была ошеломлена тем, что увидела.
Свет упал на лик Богородицы таким образом, что заставил его светиться каким-то таинственным внутренним сиянием. А вмонтированные в оклад ограненные кристаллики — может, стекло, может, хрусталь, а может, и бриллианты — создали некий призрачный, радужный ореол, который как бы окутал образ неземным, потусторонним флером.
Клык повернул икону, изменив освещение, — и красота исчезла.
— Поглядела, и будет, — сказал «капитан», заворачивая икону в старые газеты и укладывая в «дипломат». Затем он закрыл чемоданчик, вытащил из кошелки зажигалку и вновь заплавил полиэтиленовый чехол.
— Дай еще водички, — прошептал Клык. У него пересохло во рту и начало знобить. — Тяжело что-то.
— Вы поесть не хотите? — спросила Вера. — Вам есть надо, кровь восстанавливать.
— Можно. Но воды все-таки дай.
Клык выпил еще кружку. Сухость во рту прошла, но сердце колотилось сильнее, ему надо было побыстрее куда-то спешить, должно быть, прогнать сквозь всякие там очистные системы типа печени и почек попорченную кровь. «Все равно сдохну, — обреченно подумал Клык. — Но хоть на воле. Может, не успеет сюда Иванцов добраться. Странно, конечно, что он еще не прислал сюда своих людей».
Вера решила сварить Клыку бульон из кубиков. Быстро и силы укрепляет. А потом — тушенки с молодой картошкой.
Когда все было готово, Клык мелкими глотками выпил кружку бульона и через силу с ложечки съел немного второго. Стало получше и немного теплее. Но озноб не проходил. Голове было жарко, а ноги ощущали холод.
«Застрелюсь, — решил Клык про себя. — Говорят, от заражения мучаются здорово. А тут — хлоп! — и нету».
Обидно стало и тошно. Стоило все затевать, чтоб самому сделать то, что суд прописал. Пули можно было дождаться и там, в тюряге. Чего без толку маялся? Но и дожидаться, пока изжарит изнутри какая-нибудь инфекция, не хотелось.
— Вот что, девушка, — сказал Клык. — Вытащить ты меня все равно не вытащишь. Ты не доктор, чем лечить — не знаешь. Бабка твоя, говорят, умела, но раз ее нет — ни шиша не выйдет. Бери этот «дипломат», положи в большой чемодан, чтоб не маячил, и садись в Сидорове на московский поезд. Привезешь в Москву — иди на Лубянку, в приемную, на Кузнецкий мост. Покажешь икону и расскажешь, что Иванцов Виктор Семенович, областной прокурор, на мафию работает. Бандит Чернов по кличке Черный — его друг-портянка. Там разберутся. Больше ничего тебе сказать не могу. Вижу, что ты хорошая и добрая. Ты в газете пишешь?
— А вы откуда знаете?
— Бабка твоя рассказала. Это ведь мой дом был раньше, я его тете Тоне продал, когда у нее пожар случился.
— Надо же! — У Веры исчезли всякие сомнения насчет искренности «капитана Гладышева». Она не раз спрашивала бабушку, как же звали того благодетеля, что взял с нее за дом, стоивший по тем временам уже тысяч триста, всего двести рублей. А бабушка все отмалчивалась, говорила просто: «Добрый человек продал, какая тебе разница, как его звали?» Небось знала что-нибудь, но молчала.