Ленинград – Иерусалим с долгой пересадкой - Гилель Бутман

Наш разговор состоялся в Московском парке победы. Весна только начиналась – в ноздреватом темном снегу стояли большие лужи. «Прогуливаться» было непросто, но еще сложнее оказалось говорить с Стари. Мне впоследствии придется говорить и на ломаном английском и на покореженном иврите, но никогда я не встречал такого ломаного русского. Трудно было поверить, что Отари окончил медицинский институт в российском городе Калинине. Если бы Владик Кнопов, Борис Азерников и Эдик Кузнецов, которые шли за нами в отдалении, могли слышать наш разговор, они решили бы, что я говорю с инопланетянином, только что вылезшим из летающей тарелки. Говоря медленно, повторяя по несколько раз слова и предложения, я изложил вариант для тех, кого я лично близко не знал. Хотя шея у Отари показалась мне довольно длинной, но, в основном, до него дошло. По-видимому, это было не совсем то, что он ожидал услышать. Наверное, он думал, что где-то нужно хорошо помазать, чтобы потом хорошо поехать. Тем не менее он сказал, что посоветуется – с моего разрешения – дома и снова прилетит. Во всяком случае он глубоко уважает нас и готов оказать материальную помощь нашему делу.

– Рублей двести-триста сможешь? – осторожно прозондировал я почву. Тут Стари понял меня с первого захода. Такую сумму, он, наверное, мог бы бросить в шапку первого встречного нищего.

– Пятьсот-шестьсот… – набрался я смелости. И видя то же выражение на его лице, обнаглел окончательно: – Тысяча?

– Пять тысяч, – сказал Отари.

Договорились. Независимо от своего участия в деле, они вышлют деньги на имя Азерникова.

Я расстался с Стари безо всякой уверенности, что он что-либо сделает. Но он показался мне достаточно осторожным и трусливым – будет держать язык за зубами.

Отари улетел в Тбилиси. Лучше бы он не прилетал…

Свою эпизодическую роль он еще сыграет.

3 апреля поздно вечером мы с Евой возвращались с для рождения маленького Давида, сына Шали Рожанской и Гриши Злотника. Два года тому назад Шаля и Гриша выбрали нас «квотерами» для своего первенца и нам была приятна эта честь, мы «неровно дышали» к жизнерадостным, неунывающим, всегда готовым подставить в беде плечо родителям маленького Давида.

Как всегда, у Шали было просто и хорошо. Мы немножко выпили по случаю дня рождения. Настроение было хорошее. Я решил, что сейчас самое время подготовить Еву. Женщина – охранительница домашнего очага. Я знал, какой удар мне предстояло ей нанести. Ведь и так ей было несладко. Раньше она ждала, когда мы наконец закончим распроклятую вечернюю учебу. Кое-как дотянули до финиша. Но нормальной семейной жизни все равно нет. Я или на Комитете, или в группе, или в ульпанах, так же, как остальные члены Комитета. Ева все время в ожидании. И вот сейчас я должен нанести удар. Удар самому дорогому человеку.

Мы вошли в подземный переход под Невским. Несколько раз я готов был начать, и каждый раз решимость покидала меня. Наконец я назначил себе ориентир. Когда мы с ним поровнялись, я начал. Я сказал только, что раздвоенная жизнь, когда душа – в одной стране, а тело – в другой, недостойна нас. Я сказал только, что в ближайшее время может представиться шанс рискнуть и оказаться в Израиле и что мы должны использовать этот шанс. Ева прервала:

– Владик тоже?

– Нет.

– А кто «да»?

– Сильва, например.

Воцарилось долгое молчание. Ева считала Владика Могилевера эталоном осторожности, рассудительности и бережного отношения к семье. Я решил, что на сегодня хватит. Ева может не задать больше ни одного вопроса, но ночью спать она, наверное, не будет.

15

А у Владика, между прочим, я уже побывал перед этим. Я отвез ему все материалы на иврите, которые у меня были. Он – преподаватель иврита. Ему они пригодятся. Владик сразу понял смысл моего визита. Теперь, когда я принес ему все то, что так долго собирал по крупицам, ему стало ясно, как далеко зашло дело.

С момента заседания на квартире отца больше в Комитете разговоров о «Свадьбе» не велось. Только один раз в квартире у Соломона Давид поднял вопрос о «Свадьбе», но я отказался говорить на эту тему в помещении. Частично это было действительно причиной, частично – лишь предлогом. К тому времени отношение членов комитета к «Свадьбе» стало меняться от осторожно-положительного к осторожно-отрицательному. Я жестко придерживался линии – никого не убеждать принять участие в «Свадьбе», учитывая особую опасность дела. Я не пытался влиять на принятие решения колеблющимися: только добровольное и свободное сознание необходимости «Свадьбы» вообще и своего участия в частности имело для меня значение. А Давид действовал – особенно после того, как Эдик и Сильва поговорили с первым рижским кандидатом Иосефом Менделевичем и тот, приняв предложение в принципе, решил проверить, не исходит ли оно от провокатора. Запрос Иосифа встревожил Давида – он понял, что подготовка к захвату самолета идет энергично и всерьез. Он развил кипучую деятельность за кадром, и я скоро почувствовал ее результаты. Остыл Соломон. Толя Гольдфельд не только и заикаться перестал о возможности личного участия, но и влиял в том же направлении на кишиневцев. Владик Могилевер от осторожно-положительного отношения тоже перешел сперва к осторожно-отрицательному, затем к резко-отрицательному. Владик и Давид добивались встречи с Марком, имени которого они не знали и звали просто «пилотом». Я знал решимость Марка и тем не менее не хотел, чтобы они пытались поколебать ее накануне приближающегося дня 2 мая, и отказал им. Однако они все еще надеялись, что дело не дойдет до финала. Мой визит к Владику значил для него только одно: день «X» приближается, и он не за горами.

Когда я, оставив у Владика то, что привез, начал прощаться, он вызвался проводить меня. Говорить он начал уже на лестнице:

– У вас все готово?

– В принципе – да.

– Когда?

– Я поставлю вас в известность заранее. Вы успеете убрать из дома все некошерное.

– Но ты понимаешь, на что вы идете. Большевички собьют вас без всяких колебаний.

– Если бы знали состав пассажиров, возможно, и сбили бы. Но знать они не будут. А если будут, то арестуют нас заранее.

– Но даже если вы улетите в Швецию, ты представляешь, что здесь будет? Разгром организации, аресты, обыски, с ульпанами покончено. Затянут гайки так, что не откроешь рта.

– Это возможно. Но я уже говорил, что цель организации не в том, чтобы просуществовать как можно дольше, а в том, чтобы выполнить задачи, поставленные в программе. С алией мы уперлись в тупик. Все бесполезно. Наш перелет должен стронуть дело алии с мертвой точки. Ты представляешь, Владик, какая это будет бомбочка, как она трахнет?

– Да, но ты не можешь решать за других. А если результатом будет только то, что евреев совсем перестанут принимать на работу, в институты, если начнется волна антисемитизма на улицах? Подумай о тех, кто остается.

– Бен-Гурион считал, что в принципе это лучше для дела сионизма. Но дело не в этом. Мы не можем ждать поколениями, опасаясь, что вместо «плохо» будет «очень плохо». Надо рискнуть. Будущее покажет, кто из нас прав.

– Гилель, но подумай о моей Юльке, об Илюшке. Ты не имеешь права распоряжаться их судьбой. Гилель, можно я поеду с тобой в автобусе?

– Не надо, уже поздно. Будь здоров.

Я вскочил в отходящий автобус. На душе было тяжело.

«Подумай о моей Юльке, об Илюшке…» Последние слова Владика больно впились в душу.

На моих глазах Владик и Юля вили свое семейное гнездо. Началось с того, что Владик стал давать восемнадцатилетней Юле индивидуальные уроки иврита, а кончилось свадьбой через несколько месяцев «лихорадочных занятий».

Я бывал в жизни на многих свадьбах. Свадьба Владика и Юли была самой веселой. У Владика было в то время много друзей и почти все – с неплохим чувством юмора. Они «выложились» стопроцентно. Одни только поучения и рисунки, развешанные на стенках, могли бы рассмешить любого бирюка.

Когда мы с Евой вошли, почти все гости были уже в сборе. Диссиденты и сионисты вперемежку. Прошлое и настоящее Владика Могилевера. Отец Юли, окруженный молодежью, сидел за пианино и пел. Все улыбались. Я прислушался к песне.

А в песне советский генерал обходил после военных Учений своих «орлов».

– Как фамилия? – спрашивал он очередного солдата

– Иванов, товарищ генерал.

– Откуда родом?

– Пензенский, товарищ генерал.

– Чем занимался до призыва?

– Кузнец, товарищ генерал.

– Ну, молодец! – говорит генерал и хлопает солдата по плечу. Идет дальше.

– Как фамилия?

– Гогуашвили, товарищ генерал.

– Откуда родом?

– Из-под Тбилиси, товарищ генерал.

– Что делал до призыва?

– Виноградарь, товарищ генерал.