Иллирия - Мария Соловьева

Гако Эттани, до сей поры не осознававший, как укрепилась моя слава в Иллирии, испытывал одновременно и недовольство из-за того, с каким трудом нам удалось пройти незначительное расстояние до ступеней храма, и гордость - фамилия Эттани обрела немалую славу в городе. Конечно, ложкой дегтя в этой бочке меда являлось то, что неслыханный почет роду принесла всего лишь глупая никчемная женщина, но как говорил господин Ремо, отец, прежде всего, был деловым человеком и быстро смирился с некоторыми недочетами происходящего.

Я невольно подумала, что моя неожиданная скорая кончина окончательно сделает Гоэдиль Эттани легендой Иллирии - что может лучше дополнить историю жизни почти святой женщины, как не ее ранняя смерть?..

Праздничная церемония привлекла в храм такое количество зевак, что даже увещевания прислужников и священнослужителей не имели веса - каждый уголок был занят людьми, желающими стать свидетелями происходящего. Люди знатные могли лишь благодарить бога за то, что им по праву рождения причитались места на крепких дубовых скамьях. Впрочем, тем, кто сидел с краю, все равно довелось терпеть чересчур близкое соседство с разномастными горожанами, ухитрившимися проникнуть внутрь и не желавшими сдавать свои позиции.

Ремо Альмасио и его близким, конечно же, полагалась скамья, расположенная почти у самого амвона. Я сидела рука об руку со своим женихом, и пристально следила за тем, как он напряженно переглядывается с некоторыми господами, также устроившимися неподалеку. Должно быть, именно они вчера удостоили своими визитами дом Эттани. Я попыталась представить, как они будут действовать - чтобы добраться до проводящего церемонию понтифика, им потребовалось бы несколько секунд. Вряд ли кто-то из сторонников Брана успел бы вмешаться.

Лучи яркого солнца, проникающие в огромные окна за алтарем, делали свое дело - в храме становилось нестерпимо душно. Осенний день этот выдался теплым и ясным, а из-за количества все прибывавшего народа, духота донимала присутствующих все сильнее. Я чувствовала, как волосы мои прилипли к шее, но все равно тряслась в ознобе.

"Только бы Вико не пришел! Только бы покушение сорвалось!" - повторяла я про себя. Из-за нервного напряжения, в котором я пребывала, все чувства мои обострились - я видела мельчайшие изменения в лице господина Ремо, замечала, как подрагивают его тонкие длинные пальцы, едва заметно указывая на спрятанный в праздничных одеждах кинжал.

До последнего я верила в то, что Вико пойдет по самом простому пути и попросту не явится в храм. Однако я ошиблась. Почти без опоздания он предстал перед прихожанами, и, словно в насмешку надо всеми присутствующими оказался едва ли не более пьян, чем в тот раз, когда я его увидела впервые. Казалось, он вообще не понимает, где его угораздило очутиться, и бездумно повинуется указаниям других священнослужителей, поддерживающих его под руки. Это выглядело настолько жалко, что я внезапно разозлилась на человека, с которым даже не была знакома, - на Рагирро Брана. Зачем он заставил Вико выполнять обязанности, к которым тот был столь явно неспособен? Как нужно было пренебрегать сыном, чтобы позволить ему стать объектом ненависти и презрения всех иллирийцев?

Солнце нестерпимо слепило меня, а я не могла оторвать взгляда от понтифика, словно ожидая, что замечу - он чувствует себя в безопасности, потому что предупредил свою семью, и на самом деле... Ах, если бы на самом деле замысел господина Ремо пошел прахом! "Ну же, подайте мне знак, Вико, что все предусмотрено и ваша беспечность - признак уверенности в своих силах!" - просила я мысленно, и Вико, словно вняв моим просьбам, посмотрел мне прямо в глаза.

То был тусклый неживой взгляд обреченного человека, который яснее любых слов дал мне понять чудовищную правду. Вико никому ничего не сказал и явился сегодня в храм, чтобы умереть. Я не понимала, отчего он, казавшийся мне доселе воплощением жизнелюбия, местами переходящего в откровенную безнравственность, отказался от борьбы за свою жизнь, но ни единой секунды не сомневалась, что правильно прочитала его мысли. Его лицо было лицом смертника, знающего о своей судьбе.

В отчаянии я повернулась к господину Ремо, напряженному, точно натянутая тетива, и увидела, что он сосредоточен на каком-то предмете, находящемся над головами священнослужителей. Почти сразу я поняла, за чем он столь внимательно наблюдает - солнце вот-вот должно было скрыться за надвигающейся тучей. Лучи его, бьющие в глаза, перестали бы слепить сидящих, и напасть на Вико становилось сподручнее. Должно быть, господину Ремо тоже требовалась некая точка отсчета, чтобы начать действовать, и он положился на силы природы.

Туча перемещалась быстро, оставались считанные мгновения, которые одновременно казались мне ничтожными и бесконечными. Я отчетливо видела, как тянется одна рука господина Ремо к кинжалу, второй же он собирался вот-вот подать знак сообщникам; лицо Гако Эттани покрылось испариной, слишком обильной даже для столь душной обстановки; совсем неподалеку замер Вико, несмотря на опьянение, уловивший изменения в позе Ремо Альмасио и понявший, что жить ему осталось меньше минуты. Наверняка все подумали, что понтифик впал в пьяное оцепенение, но мне было ясно - он покорно ждет удара. Тоска, исходящая от всей его нелепой перекошенной фигуры, породила невыразимую горечь в моей душе. Хоть это и было чрезвычайно глупо, но я почти верила в то, что Вико сейчас мысленно прощается со мной, ведь во всем храме, наверное, не нашлось бы человека, который не ненавидел бы понтифика и согласился бы выслушать его последние слова.

Ужас, охвативший меня, стал настолько нестерпимым, что мысль, ошарашившая точно вспышка молнии в ночи, оказалась роковой. Я не знала, получится ли у меня хоть что-то, но раздумывать было некогда. Опередив движение Ремо Альмасио на долю секунды, я вскочила со своего места, повернулась лицом к прихожанам, и издала истошный вой, немедленно отозвавшийся испуганными вскриками.

-Вижу!.. - завизжала я, закатив глаза. - Истинно вижу - грядет гнев божий! Кары его ждут Иллирию!..

И я снова завыла, вцепившись себе в волосы и раскачиваясь из стороны в сторону, как это делают безумцы.

- Откровение господне было мне послано, - сбивчиво кричала я, захлебываясь и подвизгивая. - Скоро, скоро падет проклятие на город, и будет оно столь ужасно, что каждый, за кем есть грехи, подвернется страшным мукам! Огонь будет жечь им глаза, но не выжжет, и сами они будут молить бога о слепоте, не в силах вынести ужасные зрелища!..

В то время как я, беснуясь и потрясая руками, выкрикивала бессвязные лжепророчества, туча все же закрыла солнце и в храме стало сумрачно. Невинное происшествие, которое никто бы не заметил в другое время, сейчас произвело сильное впечатление на горожан. Даже у тех, что сидели на скамьях, вырывались возгласы ужаса, иллирийцы же более простого происхождения вовсе потеряли голову, так что мне с трудом удавалось перекрикивать шум, усиливавшийся в храме с каждой секундой. Я, словно не видя ничего вокруг себя, все так же крича первое, что придет в голову, двинулась к алтарю, оттолкнув руки Гако Эттани, пытавшегося меня остановить - впрочем, довольно неуверенно. Лица господина Ремо я не видела, но судя по тому, что он мне помешать не пытался, происходящее вызвало у него, по меньшей мере, растерянность.

Я же, повернувшись лицом ко всем присутствующим в храме, из последних сил издавала крики и стоны, перемежая их обещаниями страшных мучений.

-...Лишь тот, кто без греха, сможет сохранить рассудок, когда узрит кары господни - реки крови и чудовищ, выходящих из них! - срывая голос, вопила я. - Но кто здесь безгрешен, кого господь защитит дланью своей, затворив им очи?..

Крики ужаса обезумевшей от страха толпы были мне ответом. Я, и в самом деле почти впав в экстатическое состояние, действовала по какому-то странному наитию. Яростно оторвав от своего платья полосу ткани, я выкрикнула:

-Завяжите же себе глаза, грешники! Завяжите и молите бога, чтобы он смилостивился над вами! Я буду просить бога за вас, дайте же ему знак, что вы каетесь!

С этими словами я швырнула лоскут людям. Его жадно поймало сразу несколько рук, и с треском разорвали ткань на клочки в одно мгновение. Я шагнула вперед, туда, где уже начиналась свалка и протянула руки, словно благословляя присутствующих. На то, чтобы побороть некое сомнение, испуганным иллирийцам потребовалось еще меньше времени - десятки жадных пальцев вцепились в мое платье и принялись полосовать его. Кусок платья Гоэдиль Эттани, сотворившей чудеса и говорившей с богом, закономерно превратился в оберег, наделенный мистической силой. Почти сразу меня сбили с ног, началась давка, где уже никто не отдавал себе отчета в своих действиях. Мое платье трещало, раздираемое на мелкие части. Его рвали с таким остервенением, что еще немного - и растерзали бы и мое тело. Меня царапали, щипали и наступали ногами в грубых ботинках, уже не обращая внимания на мои крики.