Огонь Прометея - Сергессиан

кто волен добродетелью — не может быть врагов, — поскольку как любовь и дружба — чувства сугубо обоюдные, так сугубо обоюдно и то, что им оппозитно — вражда, каковая есть негативная духовная зависимость; по слову апостола Павла: «Не испытывай ненависти к врагу, понеже, возненавидев, станешь уже отчасти и рабом его. Никогда твоя ненависть не будет лучше мира души твоей». Поэтому личный долг благородного (благородный долг личности) — проявлять милосердие, верно координируя привходящие отношения с себе присущим достоинством, — ибо мудрый знает: прощающий всегда выше прощаемого и нередко снисхождением своим возвышает того; но обвиняющий далеко не всегда выше обвиняемого и зачастую надменностью своей унижает обоих.

«Кто путь заблудшему приветливо укажет,

Тот как бы лампу от своей зажжет.

Другому свет подав, себе не светит хуже».

Кроме того, недопустимо возлагать всю ответственность за духовное невежество и интеллектуальную ограниченность, за анемичную невосприимчивость чувств и обостренную мятежность страстей на каждого отдельного индивида, но надобно учитывать, что львиная доля проблемы приходится на общественную взаимосвязь — на сию фатальную круговую поруку, когда всякий, будучи обязанным нести ответственность за себя, нерадиво возлагает ее на постороннего, в силу воспитания даже не мысля, что может быть иначе (но: «Найдется ли человек, чья беспечность навлечет беду только на него одного?»); когда, как при расстреле, ряд стрелков по сигналу спускает курок, — не ведая боевым патроном заряжено ружье или же холостым, — и как скоро оседает облако дыма, невольные исполнители сего действа все до единого предстают палачами, однако формально среди них нет ни одного убийцы (виновен лишь тот, кто сознает свою вину). «Неведенье служит общим и неизменным оправданием всем недостойным поступкам»… Добродетельный ополчается против злотворных явлений, а не против злополучных людей.

Вы, Деон, явственно воспринимаете скорбную неустроенность мира; вам не понаслышке знакома горестная потерянность личности в народной среде; безуклонно следуя своей стезей, вы то и дело режетесь о тугие нити судьбы, что неразличимой паутиной переплетают социум; вы мужественно отстаиваете право оставаться справедливым, откровенным с собою, а посему презираете там, где неприемлема любовь, и любите там, где нет места презрению, — ибо любить всех значит не любить никого. Индивидуализм не есть единоличие, а отчужденность не равнозначна безразличию. «Недолжно уподобляться дурным оттого, что их много; недолжно ненавидеть дурных оттого, что им не уподобляешься». Лаэсий наставлял: «Величайшую заповедь: «Возлюби ближнего своего как самого себя», — надо понимать не в узком, но в широком смысле: люби в лице людей человечество, каковое твой личный долг любить в своем собственном лице, — иными словами: будь человечен — уважай себя. Если же говорить о любви к ближнему в исключительном — совершенном — смысле — любви родственных душ, то сия любовь уже не является предметом морального настроя (рациональной воли), а, возносясь из оного, что светоносный жар от огня, предстает безусловной (естественной) необходимостью, коя суть зенит свободы (не человечность ее цель, она — цель человечности), соответственно, не нуждается в заповеди (как высшие законы природы невозможно регламентировать правовыми нормами, но последние необходимо сообразуются с первыми, в чем и изъявляется свободная воля рассудка, благоразумием именуемая)».

Вы, Деон, знаете почему ступаете вперед, хотя не знаете зачем; но останавливаться нельзя, нельзя пятиться назад — паническая нерешительность лишь загонит в непролазные трясины смятения; надлежит смело продвигаться на просвет зрелой, сознательной веры — веры в достоинство своего разума, проникнутого добродетелью, и в свою избранную миссию — долг человечности; и коли вера чиста, коли возвышенна, тропа жизни, куда бы она не завела, не окажется тупиковой, не обернется петлей разочарований, не затеряется в тумане тщеты…

Я не смею давать вам каких бы то ни было напутствий, кроме одного непреложного совета: беспрестанно растите над собой, и тогда будничные вихри, что прежде колебали вас, сокрушатся о могучесть вашего духа; и пусть однажды, резко обрушившись, неистовый житейский ураган снесет вас с корнем, несгибаемому дубу подобно, — лучше так, нежели сродни трепещущей тростинке льнуть долу да смиренно ждать затишья; ибо в первом случае подлежит высокая жизнь под тяжелой кроной личностного величия, во втором — приземленное, суетно-бессмысленное прозябание.

«Если трудность предпочесть успеху — это вправе называться человечностью».

Себастиан смолк. Некоторое время мы вдумчиво взирали на друг друга с сопредельным чувством некоей отрадной печали, что в один и тот же момент преисполняет тоски и воодушевления; что теснит душу, поселяя в ней стойкость, и порождает надежду во чреве отчаянья.

— Благодарю за беседу, Деон, — произнес засим Себастиан, — услышанное от вас очень важно для меня… мне необходимо все обдумать… Надеюсь, завтра мы продолжим наш разговор. Теперь же не стану задерживать вас долее; вам нужно отдохнуть.

— То же самое касательно вас, — сказал я, пожимая Себастиану руку, — постарайтесь уснуть. Сон — лучший поводырь выздоровления… Тревожусь только, — уже шагнув к выходу, обернулся я, — как бы не доставил вам огорчения своими излияниями, ведь мне, доктору, следовало поддерживать в вас безмятежную бодрость, а не нагнетать ненастные думы.

— Что вы, Деон… — трогательно улыбнулся Себастиан. — Сквозь мглу повествования я непрерывно различал неугасимо-яркий луч достоинства вашей натуры, и сей луч согревал мне сердце… Воистину: как соль хранит чистыми воды морские, так благородная скорбь хранит чистой душу… Я невыразимо рад, что мы наконец познакомились, и, безусловно, простреленное плечо стоит того, чтобы узнать вас, — с этими словами Себастиан чуть слышно усмехнулся (впервые за все время). — Нет, Деон, не подумайте, я не шучу, — серьезно молвил он, умеряя улыбку (поблескивал его взгляд). — Я едва ли умею шутить; для этого требуется особая практика, которой я, к сожалению, не располагал в должной мере… — и вновь улыбнувшись, еще серьезнее результировал: — Я счастлив нашему знакомству, невзирая на обстоятельства, послужившие его предпосылкой.

— Я взаимно счастлив нашему знакомству, Себастиан, — отвечал я (спонтанно положив правую длань на сердце). — И благодарен, несказанно вам благодарен за все то, что вы мне сообщили, равно как и за все то, что я сообщил вам… Вы не просто человек, — сказал я, намекая на зачин нашей встречи, — вы — Необыкновенный Человек. Когда я внимаю вам, гляжу на вас, ощущаю невероятную силу вашей духовной ауры, меня преисполняет гордость, охватывает заряд вдохновения, — словом, все истинно человеческие чувства пламенеют во мне, озаряя собою, словно звезды, неизведанный космос моего «Я»…

V

Придя к себе в комнату, я присел у окна. Вечерело. Горы — «престолы вечные снегов» — лоснились в шафранном зареве заката. Застыло дремали леса. Стекловидное око луны таинственно выглядывало из-за скалистых массивов. Землю облекали сумерки безмятежия… Удивительная тишина…

Долго