Огонь Прометея - Сергессиан

а, исходя из интуитивного тезауруса, улавливать смысл, идею — чувствовать семантическую ауру). Ум запамятует многое, но душа, по-видимому, ничего не забывает. И когда человек вбирает в себя новые осознания (то есть размышляет, философствует), то прозревает именно изнутри, ибо реагент истины уже заложен в разуме, бездействуя до срока, пока с ним не синтезирует соответствующая экзогенная реакция. Таким образом, складывается следующая ситуация: множество людей доживают до старчества незрелыми духовно, а закономерно — умственно; в то время как некоторые совсем еще молодые личности основательно превосходят старших в обоих сих взаимозависимых сегментах сознания, — как правило, это те юноши и девушки, которым пришлось многое выстрадать, но которые ввиду насущной склонности к рефлексии (и отсюда развитой душевной стойкости) сумели не только превозмочь гнет переживаний и тоски, но осмысленно преобразовать его натиск в силу обратного сопротивления, что, поглощая урон, закаляет дух, — сродни тому как сталь становится крепче и эластичнее от попеременного погружения в огонь и воду.

Вы, Деон, именно такой человек. Вы — Настоящий Человек. Вашу жизнь пронизывает череда сомнений, но как раз сомнения выделяют людей как уникальный вид, и ориентируют личный путь индивида. Знание Природы — всего живого — едино и непогрешимо, ибо детерминировано актуальностью. Но человек, словно листок, сорванный бурей веков с мирового древа, не соприсущ сказанному Знанию, не сращен с ним имманентной потребностью. Он свободен в своей воле сомневаться. А сомнение есть первый шаг к истине, ибо оно — первый шаг от заблуждения. Сомнение, — в позитивном же смысле — удивление, — суть краеугольный камень мудрости… Впрочем, сомневаться ультимативно во всем, хотя и может показаться весьма разумным (вспомните Пиррона с его кредо, что непогрешимое знание недоступно, и как следствие — приверженность радикальной атараксии55), сомневаться во всем все-таки не подобает, поскольку тогда человек критически ограничивает себя, будучи обращен лишь к одной стороне своей дуальной натуры — рассудку, пренебрегая второй — рискованной, но могущественной силой — верой, коя суть неисчерпаемый исток творческих исканий. Дабы соблюдать баланс, должно, чтобы в каждом сомнении лежал зародыш веры и в каждом убеждении — зародыш скепсиса. Верить — не значит не сомневаться. Верить — значит быть уверенным при сомнениях. Шторм волнует поверхность моря, но глубины его пребывают в покое.

И вы, Деон, неустрашимо верны себе вопреки полчищам неразрешимых дилемм, осаждающим твердыню вашей души. Вы подобны тому человеку из древней притчи, который обнаружил на побережье еле живого пирата, чудом уцелевшего после кораблекрушения, приютил его в своей хижине и выходил; люди порицали сей поступок, ратуя, что разбойник заслуживал гибели; спаситель же отвечал им: «Я сделал это не ради человека, но ради человечности». Притчу сию поведал мне Лаэсий, однажды, когда речь у нас зашла о докторе Альтиате. Поэтому вы совершенно правы, считая, что при наружной строгости доктор питал к вам глубокое сочувствие: он распознал в вас родственную душу и желал удостовериться, сумеете ли вы преодолеть предстоящие испытания, хотел предостеречь, смахнувши с ресниц ваших пыльцу юношеских грез. Всякий раз с уважением и отчей озабоченностью рассказывал мне о вас доктор Альтиат, проча, что вы станете выдающимся врачом, но, исцеляя других, все пуще будете усугублять собственную хроническую болезнь — человечность.

Доспех вашего духа прочен, Деон; однако в нем по самому центру зияет брешь — отметина доблести — чрез кою вы вдыхаете веяния мира, будь они исполнены витальной свежести иль удушливой гари. «Дела добродетели невозможно свершать, не страдая или не наслаждаясь. Срединного пути нет. Ибо добродетель проявляется в движениях чувств…» Вы обречены страдать, но, несомненно, в своих страданиях обретаете утешение — благую мощь, дабы им противостать, — так яд служит основой противоядию. Ваша человечность неуемно знобит вас, но в то же время поддерживает чувство жизни, ибо именно в ней зиждется весь смысл и вся воля подлинно разумного бытия, — ибо именно человечность — цель его — его альфа и его омега.

Никогда, несмотря ни на что, не роняйте веры в свою человечность — в свой личностный долг — веры в себя, поскольку то равносильно отречению от добродетели; добродетель, процветая в человеческой душе, делает ее актуально благой и потенциально счастливой, — живем же мы не чем иным, как душою, — значит, только по воле добродетели благой и счастливой может стать наша жизнь и только по вине пороков ее постигает обратная участь. Ибо искусство добродетели — наука разумности — суть природа человека — логос56 его бытия. «Следовательно, для человека соблюдение личностного долга — это всеобщее и единственное условие достойности быть счастливым, а эта достойность есть то же самое, что соблюдение личностного долга»…

Древнекитайский мыслитель Кун Цю, более известный по своему латинскому прозванию как Конфуций, учил, что только тот, кто человечен («Жэнь»)57, способен любить людей и только тот, кто человечен, способен их презирать; при всей кажущейся разноречивости данного утверждения в нем заключена монолитная истина, так как лишь тот, кому собственное благонравие дозволяет любить — созерцать и восхищаться прекрасным духовным обликом человека, лишь того оно правомерно вынуждает презирать людей, чьи смурые души любви недостойны, — ибо суть презрения не в том, чтобы ненавидеть человека за то, кто он есть, но в том, чтобы жалеть его за то, кем он не сумел стать. Ergo, презрение не противоречит гуманности, но исходит из нее: оно — своего рода острая форма жалости, вызванная невозможностью оставаться безразличным (говоря иначе, презрение — изнанка любви); просто презрение часто путают с ненавистью, а кардинальная разница такова, что первое облигатно благородству, последнее — низменности, — и равным образом, как благородный человек по своей натуре не может не презирать (поскольку то значило бы проявлять бесчувствие), так не может он и ненавидеть (поскольку то значило бы проявлять неразумие). Глубокомыслие безраздельно глубокочувствию, и коли мудрый с виду кажется апатичным, это именно потому, что глубокое чувство не ищет поверхностного выражения, как глубокая мысль не высказывается походя. Если же мудрый преисполнится ненависти к заблуждающемуся, ему придется, по справедливости, возненавидеть всех и каждого (от мала до велика), а в том числе (и в первый черед) — себя самого, — ведь непорочных людей нет, как нет предела совершенству. «Добродетель никогда не позволит себе укрощать пороки, перенимая их образ действий, — гнев для нее заслуживает порицания, ибо сам он ничем не лучше того, против чего восстает», — замечает Сенека в трактате «De Ira» («О гневе»). Созвучно гласит «извечная дхамма58» Буддизма: «Ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она». Следовательно, у мудрого —