Сумеречный сказ - Кайса Локин

случались, слуги все давно разбежались. Собралась тогда Варвара и ушла на болота, обиду и боль в сердце храня. Так и распалась семья.

Баюн при Марье и Владимире остаться решил. Он ведь всем сердцем любил Марью, которая с годами расцвела и превратилась в деву румяную и черновласую. Чуял Ваня беду и удумал образумить девушку. Все эти годы она от него бегала, отдалилась знатно, ругалась и словами обидными разбрасывалась. Поэтому, когда Баюн покой её потревожил, неожиданно в комнату войдя, испугалась Марья, не в силах слов сначала подобрать. Но затем вспылила и закричала так сильно, что уши аж закладывало.

— Ты что, совсем ополоумел так врываться? Кто позволил?!

— Не гневайся, а выслушай меня, — Иван старался не обращать внимания на её истерику.

— Что на сей раз? Опять нравоучениями докучать будешь?

— А разве не видишь ты, в кого превратилась?

— Да как ты смеешь меня упрекать в чём-то, ты, оборотень несчастный?! Что возомнил ты о себе, кот ободранный?

Баюн дёрнулся как от пощёчины: раньше она такого себе не позволяла.

— Разве не слышишь ты себя со стороны, Марья? Разве могла ты так сказать несколько лет назад? Мы были друзьями близкими, а нынче что с нами стало?

Гневалась Марья, в руках её заклинания огня и льда собирались.

— Посмотри на себя, — продолжал Баюн. — Где та девочка, что хотела учиться? Где твоя жажда приключений? Ты людям помогать хотела, а теперь только с ведьмами якшаешься и пакости устраиваешь. Целыми днями бродишь, как дух бестелесный, и бормочешь заклятия страшные. От тебя мать ушла, не вытерпев твоих вечных нападок и скандалов. Ты ей все зелья отравила, травы гнилью покрыла ради забавы одной. Совсем уже голова потемнела?

Разозлилась Марья, швырнула в него ларец резной, только и успел отскочить Баюн. Разлетелись по полу монеты из сокровищницы Кощея, замер Иван и понял вдруг всё. Ощутил он силу тёмную, исходящую от злата, и осознал ошибку свою: не следовало тогда сказку на середине обрывать.

— Марья, — только и прошептал Баюн, глядя на перекошенное от гнева лицо девушки, — как много ты их взяла?

— Тебе-то что?! Какое дело, что я в вещах своих храню? Моё это золото, не трогай.

— Ты не понимаешь… Злато над тобой потешается, твоим духом питается и всех вокруг отравляет. Вот почему всё это с вами происходит! Дурень я!

Непонимающе на Ивана Марья взглянула и руки скрестила, пояснений надменно выжидая. Принялся тогда Баюн рассказывать:

— По приказу царя зачаровал колдун золото, да только не простым заклинанием, а особым. Ежель помнишь, как отец твой стал Кощеем, то о многом тебе имя Ярополка скажет. После боя с Владимиром обратился он духом неприкаянным и скитался долго, покуда не пристал к ворожею одному. Союз вышел подлый и мрачный. Желал Ярополк отомстить отцу твоему, а потому и придумал план про злато. Ворожей поселил дух Ярополка в сокровищах, вред от которых настолько сильным был, что люди от одного только взгляда с ума сходили. Без жертв не обошлось: семья царская и слуги их с ума сошли и померли. А царя нашли под горами сокровищ, будто сам он себя закопал. Вмешались тогда светлые силы и передали на хранение сиё богатство отцу твоему. Правило одно было: к золоту никому не прикасаться, иначе окрепнет Ярополк. Однако теперь уж поздно.

Поняла тогда Марья, что натворила. Гнев в душе запылал. Взбесилась она от своей глупости и наивности, и, не думая долго, побежала со всех ног в сокровищницу. Баюн за ней не поспевал, будто мешал ему кто-то идти.

Стоило Марье войти, как появился пред ней Ярополк — он её долго выжидал, чтобы напитаться духом и обрести плоть.

— Наконец-то! Настал мой час, так прими свою смерть достойно, — взревел Ярополк.

— Не бывать этому! — воскликнула Марья, и завязался бой не на жизнь, а на смерть.

Сверкали заклинания, горы сотрясались, огонь летал, проклятия камни прожигали, но не было от того толка — не сдавался никак злодей. Ослабела Марья, и захохотал тогда Ярополк, победу предвкушая, и ворвался в душу девы.

Однако дочь чернокнижника схитрила: на издыхании последнем принялась читать заклинание запирающее. Заметался внутри дух, заревел, но поздно было — впитала в себя всю темень Марья и убила тем самым Ярополка. В этот момент смог наконец прорваться в сокровищницу Баюн и обомлел от увиденного: посреди золота лежала подруга милая, а на теле её бездыханном ворон сидел. Пал на колени Иван и зарыдал, оплакивая Марью. Он ведь не ведал, что в этот самый момент душа её в грезах к Моране стремилась.

Ворон медленно летел и вёл за собой Марью на самый край Нави, где за непроходимыми землями жила Хозяйка Зимы. Её Холодный дворец располагался в снежном саду с диковинными ледяными фигурами.

Ворон, терпеливо выждав, пока Марья добредёт до высокого крыльца, громко каркнул, и тут же распахнулись расписанные инеем двери. Стены дворца синим сиянием отливали, шкуры меховые стелились повсюду, мебель точно изо льда сделана. Под потолком толпились яркие сферы, что пространство озаряли, а со сводов свисали кадильницы. Следуя за птицей, девушка оказалась перед Пряхой.

— Здравствуй, Марья, — высокий отчуждённый голос разрезал морозную тишину.

Пред гостьей в чёрном длинном кафтане сидела бледная, как луна, Морана. Её худые руки ловко и быстро скользили по огромной прялке, что никогда не прекращала работы. Смоляные волосы обрамляли лик богини, придавая ей мрачный и пугающий вид. Ярко синие глаза, не моргая, смотрели на Марью и, казалось, могли прочитать мысли.

— Здравствуйте, — поклонилась она, дрожа то ли от холода, то ли от волнения.

— Я буду краткой, времени у нас мало.

— Почему? — выпалила Марья, прикусив тут же язык.

— В моём дворце могу обитать только я одна. Все остальные продержатся не больше часа. После всякие силы иссякнут и померкнет даже самый яркий свет Прави.

Вдруг сияние стен ослабло, погружая горницу в полную тьму. Только глаза Мораны сверкали по-прежнему холодно и были единственным источником света. Марья поёрзала на стуле: она совершенно не понимала, почему попала сюда и ради чего.

— Но ведь вы выходите в Явь. Не боитесь, что на дворец могут напасть?

Морана указала рукой на зеркало в тяжёлой раме:

— Чрез него я вижу всю Явь с её обитателями и их нитями, что стремятся к моей прялке, как дети к матери. Не