День Святого Никогда - Антон Фарб

— Вы все еще изучаете древние формы мракобесия?

— Не такие уж они и древние… Все названные секты существуют до сих пор, и хотя не обладают таким влиянием, как прежде, но сдается мне, они просто ждут своего часа… Прямо как я — ты же знаешь, заговаривать со мной о религиях, это все равно что спрашивать Бальтазара о драконах. Потом будешь жалеть, что связался, — усмехнулся Сигизмунд.

— Да, — вдруг вспомнил Феликс, — а Бальтазар еще не ушел?

Вытянув шею и проведя длинным желтым пальцем по строчкам, Сигизмунд изучил расписание, лежавшее под стеклом на столе, и сказал:

— У него сегодня четвертая пара. Фехтование. — Он пошамкал губами и добавил, насупившись: — И если ты намерен с ним встретиться, окажи мне услугу, напомни ему, пожалуйста, что книги в библиотеку надо возвращать вовремя! — В конце фразы его голос опять поднялся до скрежета.

— Сделаю, — кивнул Феликс, пряча улыбку. Среди многих привычек старого педанта, успевших войти в фольклор Школы, именно строгая требовательность по части библиотечного фонда пользовалась наименьшей популярностью среди студентов; и если Бальтазар по наивности полагал, что звание героя и драконоубийцы дает ему какие-либо привилегии в пользовании библиотекой, то в самом скором времени ему предстояло жестоко разочароваться. И Феликс втайне обрадовался, что именно ему выпала возможность поставить на место зазнавшегося испанца.

«А нечего лезть в живые легенды!» — мысленно ухмыльнулся Феликс.

3

Поразмыслив, Феликс решил обождать до конца четвертой пары и перехватить Бальтазара на выходе: во-первых, испанец терпеть не мог, когда его отрывали от занятий, а во-вторых, стопка контрольных требовала к себе внимания, и откладывать проверку на завтра не было резона, а брать работу домой он всегда считал верхом идиотизма. Дом — это место, где надо отдыхать.

Феликс примостился за столом у окна, разложил контрольные на три аккуратные стопки, достал красный карандаш, придирчиво осмотрел грифель, после чего извлек из ящика стола перочинный ножик и стал затачивать свой главный рабочий инструмент с тем же тщанием, с каким, бывало, водил оселком по лезвию меча. В другом конце комнаты Сигизмунд энергично клацал дыроколом и шелестел бумагами. В остальном же тишина в деканате, к вящему удовольствию Феликса, стояла поистине гробовая.

Спустя некоторое время он попробовал пальцем остроту грифеля, смахнул стружку в корзину для бумаг и приступил к самой рутинной и однообразной учительской работе. Благо, из-за этих своих качеств работа почти не требовала умственных усилий и позволяла параллельно размышлять о чем угодно.

Например, о том, что тупая зубрежка давно устаревших учебников никакой практической пользы студентам не приносит, если, конечно, не считать таковой тренировку памяти и выработку усидчивости. Все кодексы и уложения Ойкумены были написаны около двух столетий назад, одновременно с конвенцией о магах, и к реально существующему положению дел отношение имели весьма и весьма косвенное, как и сама конвенция. Но программа Школы недвусмысленно указывала на то, что каждый студент был обязан обогатить свой разум четкими представлениями об истории, законах и политической географии Ойкумены, и Феликс, на чьи плечи была возложена ответственность за эти дисциплины, честно старался программе следовать, иногда — как сегодня — утешая себя надеждой, что вместе с ворохом бесполезных фактов ему удается передать студентам крупицы своего бесценного опыта.

Но если быть откровенным до конца, то следовало признать и тот прискорбный факт, что и он сам, и его жизненный опыт устарели ничуть не меньше! Максимум, на что годились его россказни — это увеселение скучающей молодежи, и когда Феликс думал об этом, ему становилось страшно: Школа, взрастившая не одно поколение героев, на его глазах превращалась в малопрестижное и второсортное учебное заведение наподобие ремесленного училища, за тем только исключением, что сегодня найти применение ремеслу героя было куда труднее, чем ремеслу, скажем, плотника…

При помощи таких нелестных и, скажем прямо, до чрезвычайности обидных рассуждений Феликс, следуя принципу «клин клином вышибают», старался отвлечь себя от навязчивой мысли о простуде Себастьяна, которая (мысль, а не простуда) прочно засела у него в голове и не давала покоя его фантазии, заставляя находить все новые и новые причины для прогулов Себастьяна и неискусной лжи Патрика. Внезапно он обнаружил, что уже не первую минуту таращится на собственное отражение в стеклянной дверце шкафа, напрочь позабыв о контрольных, и думает о том, что делиться своими опасениями с Бальтазаром, конечно же, не стоит, чтобы импульсивный испанец не наломал дров, а вот навести у него справки о Себастьяне надо обязательно, не может такого быть, чтобы он не поддерживал контакт с сыном… Ключи от старого рассохшегося шкафа, в дверце которого отражался Феликс, были потеряны много лет тому назад, и стекло изнутри покрывал толстый слой пыли, отчего лицо Феликса казалось серым и тусклым, будто бы от забот.

Феликс украдкой вздохнул, обозвал себя старым параноиком и отправился на поиски Бальтазара.

Оказалось, что за проверкой контрольных работ и думами о будущем Школы незаметно пролетели первые сорок пять минут четвертой пары, и Феликс понадеялся было перехватить друга во время коротенькой переменки, но зря: переменка оказалась столь короткой, что Бальтазар ею попросту пренебрег.

Из амфитеатра доносились звуки, равно далекие как от лязга боевой стали, так и от стука учебных деревяшек. Больше всего они напоминали работу топора дровосека, или скорее топоров, ибо частота ударов железа о дерево была слишком велика для одного дровосека.

«Так-так, — подумал Феликс, заглядывая в амфитеатр. В центре арены сиротливо лежала горка учебных деревянных мечей, которых Бальтазар не признавал в принципе. — Что он еще затеял?»

А затеял Бальтазар следующее. Фехтуя в одиночку против трех студентов, он, помимо палаша, вооружился еще и колченогим табуретом, и именно этим предметом отражал удары своих оппонентов, держа палаш на отлете и только изредка совершая им стремительные, как бросок змеи, колющие выпады. Эспадроны студентов вязли в табурете, откалывая от него длинные щепки, а Бальтазар, играючи кромсая студенческие защитные жилеты (к которым он также относился неодобрительно), непрестанно балагурил, наряду с уколами сталью нанося еще и уколы словами. И последние воспринимались студентами куда болезненнее первых…

— Ох, лесорубы, ох, и лесорубы же! — скалил зубы Бальтазар, тесня противников к верхним ярусам амфитеатра. — Ну кто так меч держит?! Мальчик, возьми топор, тебе будет с ним удобнее! А ты чего встал? Забыл, что надо делать? Посмотри в шпаргалку, олух! — Подобные советы он сопровождал унизительным лупцеванием табуретом пониже спины. — Напоминаю, ваша задача — меня поцарапать! А иначе зачета вам не видать!