Корсары Ивана Грозного - Константин Бадигин

Иван Петрович больше ни на что не надеялся. Если он, боярин Федоров, донесет царю на опричника, царь не поверит и казнит, а если не донесет и Вяземский сам скажет — все равно смерть.

— Князь, я не слышал твоих речей, — произнес он с мольбой. — Пожалей, не губи. Если богатства моего хочешь, возьми, все отдам.

— Эх, боягин, не вегишь ты мне, — с горечью продолжал Вяземский, — а я ведь пгавду говогил. Подумай, тги дня тебе даю. Откажешь ежели, тогда бегегись… Спасибо за хлеб да соль. Завтга у цагя увидимся. Пгиказал он тебе к обеду пожаловать.

Иван Петрович проводил царского опричника до крыльца и пошел в опочивальню жены. У него подкашивались ноги.

— Машенька, — сказал он, — смерть моя пришла. — И заплакал.

Успокоившись, он рассказал жене о странных и страшных словах Вяземского.

— Поезжай немедля к митрополиту и все ему поведай, может быть, он поможет, — посоветовала жена. — На него вся надежда.

Около полуночи конюший Федоров в сопровождении слуг проехал под воротами Фроловской башни. По Кремлю шла мощенная вершковыми досками улица до каменного Успенского собора. Недалеко от него виднелись ворота владычного двора с иконой и деревянным резным крестом. У ворот, бросив поводья слуге, боярин спешился и ударил в небольшой бронзовый колокол. Владычный двор, отгороженный от царского высоким деревянным забором, представлял собой маленький городок, похожий на царский. Однако он был гораздо беднее.

Задняя келья владычных покоев служила спальней. Постель митрополиту готовили на одной из широких скамей, приделанных к стенам. А утром слуги уносили белье в кладовую. Здесь же хранилась библиотека и служебная переписка. Трапезовать владыка садился в той же спальне.

Митрополичий слуга провел боярина через обширные сени, служившие для бесед с простым народом. Они миновали крестовую с высоким, до потолка, киотом. Перед старинными иконами в чеканных золотых ризах и дорогих окладах горели лампады. В поставце лежали церковные и богослужебные книги в тяжелых переплетах и рукописи.

Митрополит Филипп, а в миру Федор Степанович Колычев, принадлежал к старому боярскому роду Колычевых. В детстве он получил хорошее образование, а будучи игуменом Соловецкого монастыря, показал себя предприимчивым хозяином, умножившим монастырское богатство.

Боярина Федорова митрополит принял в задней келье. Он, как показалось Ивану Петровичу, поседел еще больше. На умном лице искрились серые живые глаза. Он внимательно слушал боярина, сидя на скамье, упершись руками на посох и положив на них подбородок.

Иван Петрович без утайки все рассказал владыке. И о челобитной грамоте князю Старицкому, и о приговоре бояр предать смерти царя Ивана, и о приезде Ивана Козлова с письмами польского короля Сигизмунда.

— Значит, ты выдать ляхам царя Ивана отказался? А Ивана Козлова отправил с приставами в Москву?

— Такое, святой отче.

— Хорошо сделал, боярин.

— Что же дальше, святой отче? Если царь опришнину не отставит, а наша челобитная князю Старицкому попадет в царские руки, много крови прольется. Грамоту я надежному человеку отдал — князю Ивану Мстиславскому. Он посулился все сделать.

— Ты думаешь, князь Мстиславский надежный человек?

— Думаю тако, святой отец.

Митрополит не стал возражать.

— Не будет у царя скоро верных слуг, готовых за Русскую землю голову сложить. Много воевод в застенках у Малюты Скуратова… Нельзя, владыка, терпеть опришнину. Обнищает Русь, обезлюдеет. Многие в Литву и в другие страны бегут, и казнями того не остановить.

Федоров замолчал и сидел, устремив взгляд на трепетное пламя свечи.

— Что еще ты хотел мне сказать, боярин?

— Поздно вечером ко мне князь Вяземский, царский любимец, приехал. Наговорил мне такого, что до сих пор голова кругом идет.

Иван Петрович подробно рассказал владыке о беседе с Афанасием Вяземским.

— Загадал загадку. Неспроста князь Вяземский к тебе пожаловал. Ты думаешь, проверить тебя хотел? Может быть, так, а может быть, иначе. Царь-то и вправду не в своем уме и многим оскомину набил. Правда твоя, от княжеских словес голова кругом пойдет. Разузнаю завтра, в чем суть.

Митрополит горестно задумался. Православная церковь переживала тяжкое время. Страшная ржа разъедала ее изнутри. Соблазны губили духовенство. Что творится в монастырях? Люди ищут в них не спасение души, а телесного покоя и наслаждения. Архимандриты38 и игумены не знают братской трапезы, угощая друзей в своих кельях. Иноки и инокини39, не стыдясь, моются вместе в банях. Пьяные попы на соблазн прихожанам ругаются и дерутся. Глядя на них, миряне не оказывают уважения к церкви: входят в храм в шапках, смеются, перебраниваются. Нередко во время божественного пения можно услышать срамные слова. Благочестие падает все ниже и ниже. Среди горожан и крестьян все больше людей нарушают церковные законы, божественные заповеди. Многие впадают в неверие и язычество…

Церкви тяжело под рукой царя. Он зарится на церковные богатства. Добрую половину ратников в царское войско и сейчас посылает церковь. А дальше будет еще хуже. И земли церковные скоро царь отберет.

Мерзкие дела царя, злодейства опричников стали известны народу. Скоро убийство не станет почитаться народом за грех. А мы, духовные пастыри, должны называть его помазанником божьим и звать людей к послушанию и любви. Как же нам проповедовать слово божье?

— Осенью слух среди бояр пошел — хочет-де царь постричься в монастырь Кирилло-Белозерский, а еще будто отъехать хочет к аглицкой королеве Елизавете всей царской семьей, — вновь заговорил митрополит. — Правда ли тако, не знаю… Ты говоришь, царь не Рюрикова корня, а сын князя Овчины-Оболенского? Трудно сие доказать. А хотя бы и так. Разве тебе не все едино? Лишь бы смуты в государстве не было… А князю Вяземскому, может, и на самом деле все опротивело, Володимиру Старицкому он не верит, а ты ему нравишься — умный, справедливый человек. И на Малюту Скуратова, зятька своего, надеется, думает, не продаст… Теперь послушай, — владыка стал говорить тише, — воевода Алферьев под пыткой показал, будто ты хочешь царя со всем семейством силой захватить и передать литовскому королю. Будто и слуги твои про заговор знают. И еще скажу: недавно на царском совете воевода Иван Колычев убил сына Василия и сам себя убил. Колычевы у тебя на охоте были?

— Были Колычевы, святой отец.

Боярин Федоров бросился на колени перед владыкой.

— Заступись, не то все погибнем и Русскую землю погубим. Не за себя прошу. За Русь!