Полукровка. Крест обретенный - Андрей Константинов

В следующую секунду ее подхватили под локти две пары железных рук. Вероятно, для далеких редких прохожих все это выглядело вполне обычной сценой. Двое мужчин — один из которых был евроафриканцем, а второй — славянином, с некрасивым шрамом на лице, — пришли на помощь потерявшей сознание женщине, доволокли ее до машины и повезли, должно быть, в ближайший госпиталь.

Маленький остров в последний момент вспыхнул золотом крыш и пропал в душной темноте…

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ОПЯТЬ ОПОЗДАЛ!

Весь перелёт от Афин до Парижа Сергей Эдуардович прометался, словно в бреду, представляя Самсут то купающейся в бриллиантах свалившегося состояния, то лежащей на оцинкованном столе парижского морга, то млеющей в объятиях наглых парижских красавцев. А еще он раз за разом прокручивал в голове разговор с Толяном — вчера вечером, с любезного разрешения господина Дарецана, Габузов наконец-то сумел добраться до телефона и впервые за всё время своего пребывания в европах дозвонился до Питера.

— …Толян, привет. Габузов беспокоит. Помнишь еще такого?

— Серый?! Ты?!! Мать твою!!! Ну, ты и с-скотина!.. Мы ж тебя тут почти похоронили!.. Где ты? Что ты?!!

— Как где? В Греции! Я ведь оставил тебе записку.

— Да пошел ты знаешь куда со своей запиской?!! Я буквально завтра уже собрался Рысь приземлять и начинать его колоть на признанку в убийстве! В твоем, между прочим, убийстве?! У меня, вон, на столе ордер на арест, прокурором завизированный, лежит.

— Ну, извини!

— Да пошел ты!!! Хоть бы эсмээску прислал, свинья ты эдакая!

— Толян, дружище, вот клянусь тебе — до сих пор не было ни единой возможности. Мой мобильник еще в Питере сдох. А зарядное устройство я, как назло, оставил в своем кабинете. Просто не до того было — сам еле ноги унес… Я ведь даже в конторе никого не предупредил о своем отъезде. Небось, они там обыскались меня.

— Обыскались — не то слово. Заявление о твоей пропаже в близлежащий околоток подали уже на следующий день. За подписью директора, но думается, что прежде всего здесь Шверберг подсуетился. Честно говоря, вплоть до этой минуты я был уверен, что он таким нехитрым способом пытался обеспечить себе алиби. Дескать, вместе со всеми скорблю и не теряю надежды. А теперь, выходит, Илья Моисеевич просто-напросто хотел запеленговать твои координаты, прибегнув к услугам оперов из розыскного отдела. Наивный человек, даром что модный адвокат! Насколько мне известно, основные оперативно-розыскные мероприятия завершились исключительно на этапе опечатывания квартиры.

— Чьей квартиры?

— Твоей, чьей же еще. Сразу после твоего убытия… Слушай, а где ты встретился с Рысевым?

— В собственной конторе. Он приехал туда вскоре после нашего с тобой разговора, и все это время, меня дожидаючись, работал легенду «истомившийся клиент Ильи Моисеевича».

— И как же тебе, в такое разе, удалось уйти?

— Закрылся в своем кабинете, а потом свалил через окно.

— Толково придумано. А почему мне не позвонил?

— Пытался, но ты упорно находился вне зоны доступа.

— Точно, было такое дело. Блин, на дворе — двадцатый первый век, а отъедешь от города семьдесят километров на восток, и всё — «глухомань и глухомать». Кстати, о сотовой связи. Уже на следующий день после твоего исчезновения Шверберг, словно бы что-то такое почуяв, поменял сим-карту. Так что отныне в эфире — тишина полная, информации — ноль. Ну, скажем так, почти ноль. Все-таки не прослушкой единой жив опер.

— Толян, ты так и не рассказал, что с квартирой?

— Подломили твою хату, той же ночью. Всё вверх дном перевернули, явно что-то искали. Скорее всего, пакет, который ты на вахте дежурному оставил. Молодец, хоть на это ума хватило.

— Вот гады!

— Сомнению не подлежит. Я, как только узнал, сразу отправил туда своих хлопцев: поводить жалом, поинтересоваться что да как. Так вот старуха из 34-й квартиры…

— Марь Иванна?

— Не помню, наверное. Так вот старуха рассказала, что весь вечер на лестничной площадке крутились двое подозрительных. Ребята показали фотки и одного она уверенно опознала.

— Рысев?

— Он самый. Так что мы уже через пару дней ноги выписали 22 — и за Рысевым, и за Швербергом.

— Удалось установить что-нибудь интересное?

— Скорее — да, чем нет. Раз уж прокурор дал добро на задержание.

— А Шверберг?

— С этим жуком сложнее. Пока железобетонно ему можно предъявить только посредничество при получении взяток. Но и здесь, как ты понимаешь, не все так просто.

— 52-я глава УПК? 23

— Во-во. Ну да лиха беда начало. Ты мне лучше скажи: сам-то ты как? Встретился, наконец, со своей миллионершей?… И что она?… Вы уже — того самого?… Или до сих пор в стадии прелюдии? Только, чур, не врать! Меня на бикини не проведешь.

— Завтра встретимся. В Париже. Утром вылетаю.

— Знаешь, амиго, если бы в твоем ответе не прозвучало географическое название «Париж», я бы решил, что ты — клинический неудачник. Какого хрена ты там делал столько времени? Груши… или что там у них? Оливки причинным местом околачивал?

— Я работал. Сначала грузчиком в порту, потом — адвокатом.

— Головокружительная карьера! И что, много заработал?

— На Париж, как видишь, хватило.

— Блин, я балдею с тебя, амиго. Ну, давай, не томи, рассказывай!

— Толян, я вообще-то по чужому телефону звоню. От человека, которого впервые увидел каких-то три часа назад. Так что все подробности — при личной встрече. Сейчас — просто неудобно. Ты лучше вот что: запиши на всякий случай телефон моего французского коллеги. Его зовут Шарен… Первая «Ш», как Шверберг. Готов? Диктую…

Прокручивая в мозгу вчерашний разговор с Толяном, Сергей вдруг подумал о том, что слишком уж самоуверенно он объявил приятелю о предстоящей встрече с Самсут. Конечно, вероятность таковой была сейчас как никогда велика, и все же… Слишком часто в последнее время на их пути вставали два величества — Их Величество Случай и Их Величество Облом. Габузов решил, что если и на этот раз не судьба будет им встретиться в Париже, он первым же рейсом рванет домой. И — слово чести! — по возвращении в Питер самолично разберется с господином Швербергом, невзирая на 52-ю главу УПК. На заветный короткоствол деньги у него теперь есть, а дальше — будь что будет…

После трех часов лета невыспавшийся, а потому зеленый, будто огурец, Габузов вывалился в аэропорту Орли, добрался до города и, не видя ничего из соблазнов Парижа, первым делом дорвался до телефона-автомата и набрал номер адвоката Шарена. Офис не отвечал.

Тогда, вспомнив давнюю присказку деда, что наглый присмиреет только в могиле, он рискнул позвонить по мобильному.

— Слушаю, — раздался недовольный бас.

— Ай… Ай… вонт… — от волнения все английские слова вылетели у Сергея из головы, — вонт… Самсут Матосовну Головину…

— Вы Габузофф? — спросил бас. — Дереник предупреждал, что вы свяжетесь со мной. С мадам Головиной мы только что расстались, она вышла прогуляться. Скорее всего, через некоторое время она вернется домой. Записывайте адрес… — Сергей лихорадочным движением достал из кармана шариковую ручку и принялся царапать диктуемый адрес под телефоном Шарена. — Вы из Орли? Тогда садитесь на РЭР, на «Севр-Бабилон» пересядете, выйдете на станции «Этуаль». Там недалеко. Хозяйку квартиры зовут Габриэль, она дальняя родственница Дереника…

«Понятно, едем в адрес, — пробурчал Габузов, вешая трубку. — Только я про этот самый «Рэр» ничего не понял… Ладно, разберемся по ходу дела…»

Он поискал глазами знакомое слово «Exchange», обменял сто долларов на шестьсот франков (даже паспорт предъявить не попросили!), по неоновой надписи отыскал тот самый «РЭР», купил билет, представляющий собой голубой прямоугольник с магнитной полосой посередине и с третьей попытки прошел через турникет.

Следуя стрелочке-указателю, Сергей поднялся на длиннющий виадук, перекинутый через железнодорожные пути. Внизу он видел бесконечное плетение рельсов, пучки пожухлой травы между шпалами, раздолбанный товарный вагон, ржавую цистерну. Открывшаяся картинка была настолько русской, что у него защемило сердце, будто именно в этот момент его настиг воспетый Шопеном миг прощания с родиной.

«Выше нос, старик! — подбодрил он сам себя. — Ты как-никак в Париже, это тебе не халам-балам».

Сидя у окна пригородного экспресса, почти без остановок проскакивающего пригороды, не примечательные ничем, кроме обилия граффити на всех пригодных для этого поверхностях, Габузов изучал маршрут следования, вывешенный рядом с дверью. Баньо… Парк де Со… Со… [Есть не только «Парк де Со», но и «Со»?] Монсури… Ага, Монсури — это название он помнил по путеводителю, проштудированному накануне так и не состоявшегося семейного путешествия. Парк Монсури, рядом корпуса Сорбонны. Это уже Париж.