Миссия выполнима - Брайан Гарфилд

– Пока только одна. Мне нужны самые лучшие люди.

– Конечно.

Саттертуэйт повернулся к Хойту:

– Для начала я хочу заполучить вашего Лайма.

– Я посмотрю, что можно сделать.

– Не просите его. Просто прикажите.

Хойт кивнул.

– В таком случае мне пора приниматься за дела. Господин президент?

Брюстер отпустил его взмахом руки.

Когда дверь за Хойтом закрылась, президент сказал:

– Придется пожертвовать его головой. Думаю, он об этом догадывается.

– Он не дурак.

За последние десять дней Секретная служба совершила два серьезных промаха, и кто-то должен был за это ответить. Хойту предстояло стать козлом отпущения и принять на себя удар. Он прекрасно это понимал, но за то время, пока находился в этой комнате, ничем не выдал своих чувств.

Президент сказал:

– Мы должны получить Фэрли обратно. Меня не волнует, чего это будет стоить нашим добрым соседям за океаном. Мы должны его получить, даже если для этого потребуется десант морской пехоты.

Он закурил новую сигару.

– В стране начнется жуткий раскол, Билл.

– Сэр?

– Все поделятся на либералов и ура-патриотов.

– Думаю, вы правы. Но сейчас у нас нет времени, чтобы обсуждать теоретические возможности защиты высокопоставленных лиц без ограничения их общественной деятельности.

– В любом случае, первым делом надо позаботиться о Фэрли. Я хочу, чтобы вы крепко за них взялись, Билл, и чтобы все агентства и службы в Вашингтоне вовсю работали над этим делом. Я хочу, чтобы все забыли про свои размолвки и претензии; я хочу полного и безусловного сотрудничества…

Зазвонил телефон.

– На линии. Да, Маргарет? Отлично. Как раз вовремя. Соединяйте. – Президент взглянул на Саттертуэйта. – Это Макнили. Возьмите вторую трубку.

17.50, континентальное европейское время.

Фэрли находился в какой-то машине. Он чувствовал толчки и вибрацию мотора; слабо пахло отработанным бензином.

Один раз он уже приходил в себя. Это было в плохо освещенной комнате; кто-то воткнул ему в руку иглу, и он снова потерял сознание.

Теперь он вспомнил все – вертолет, выстрелы, вспышку газового пистолета.

Голова была деревянной от снотворного. Он мигнул: глаза были открыты, но ничего не видели. Появилось ощущение cлепоты и паника; он попытался шевельнуть руками, но они были связаны или скованы наручниками; он попытался встать и наткнулся лбом на какую-то мягкую преграду. Машина стала делать поворот, и его опрокинуло набок; он снова ткнулся лбом обо что-то мягкое, а потом, когда дорога выпрямилась, опять опрокинулся на спину.

Он попытался крикнуть, но сквозь торчавший во рту кляп раздалось только глухое мычание.

Снова нахлынула паника: он начал биться в темноте, но все его тело было туго связано, и он начал терять сознание, задыхаясь от кляпа. Сообразив, что происходит, он перестал дергаться и постарался расслабить мускулы, сосредоточившись на дыхании. Кляп во рту щекотал основание языка; Фэрли почувствовал тошноту и желание кашлянуть, но не мог набрать воздуха для кашля, потому что кляп душил его; он с трудом заставил себя дышать часто и неглубоко, это был единственный способ не задохнуться. В темноте его глаза округлились и были широко раскрыты.

Мотор заревел громче. Его толкнуло вперед; он почувствовал, что они поднимаются куда-то вверх, описывая плавную кривую. Возможно, он лежал в багажнике машины; впрочем, нет, он мог вытянуться во весь рост, таких больших багажников в машинах не бывает. Может быть, он лежит на дне универсала? Или в кузове грузовика?

Свободного места вокруг него почти не было, оно практически совпадало с объемом его тела. Он чувствовал его границы лбом, локтями, кончиками ног. Внутри емкость была выложена толстым слоем какого-то мягкого материала. Обитая войлоком палата в психбольнице, подумал он: я так и думал, что все этим закончится. Рассмеяться он не мог, но эта мысль помогла ему немного успокоиться.

Они обили внутренность его узилища чем-то мягким, чтобы он не мог колотить в него локтями и ногами. Таким способом они лишили его возможности дать знать о себе тем, кто находился снаружи. Профессиональная работа, подумал он.

Теперь он начал задавать себе все вопросы, которые обычно приходят в голову людям, очнувшимся в неизвестном месте.

Где я нахожусь? Какое сейчас время дня? Какое число?

Это был наземный транспорт. Не самолет, не лодка; характер движения говорил о колесах, чувствовалось, что они едут по плохой дороге и с небольшой скоростью.

Как долго его везут? Он не представлял себе, в какой стране сейчас находится, даже на каком континенте.

Мысль о времени – и, вероятно, достаточно большом его отрезке – вызвала у него острое чувство голода и жажды.

Конечно, его будут искать. Весь мир бросится на его поиски. Он думал об этом довольно отрешенно.

Вокруг него стояла абсолютная тьма. Он был замкнут со всех сторон. Его снова кольнул страх – отсутствие света могло означать герметичность изоляции, а теснота вызывала ощущение удушья; насколько ему еще хватит воздуха? Он дышал осторожно, хотя воздух не казался ему затхлым и чрезмерно спертым, чувствовался только слабый запах выхлопных газов.

Спокойно. Выхлопные газы: они не могут появляться изнутри, они поступают сюда снаружи вместе с воздухом. Значит, есть какое-то отверстие для воздуха.

Машину сильно тряхнуло. Движение стало тряским и неровным – спустила шина? Но машина не останавливалась, даже не притормозила. Он не знал, что думать, пока его не осенило – это крупные камни.

Он лежал неподвижно, чувствуя, что стянутое тело сводит судорогой, как бы он ни старался вытянуться и расправить мышцы. Это было физиологической реакцией на страх, и он боролся с ним, пытаясь расслабить каждый мускул.

Машина остановилась.

Тело снова напряглось, его охватило беспокойство: они остановились, это новый повод для страха.

Его тюрьма покачнулась, как будто что-то тяжелое влезло в машину. Потом снова он почувствовал, что двигается. Шорох и постукивание; его мотали из стороны в сторону, один раз обо что-то сильно ударили, вслед за этим началось неровное покачивание.

Его куда-то несли – неуклюже, спотыкаясь и задевая за вещи. Затем опустили и поставили на место.

Резкий звук и негромкое ритмичное поскребывание. На секунду у него появилось жуткое чувство, что он окружен толпами крыс, грызущими его узилище. Чего только не представит себе разум, погруженный в полную тьму.

Возник свет. Вначале узкая полоска, тонкая трещина, появившаяся под крышкой его капсулы. Свет был очень слабым, но он заставил его зажмуриться. Он успел заметить, что внутренность ящика была украшена позолотой и позументами.

Гроб. Они поместили его в гроб.

Повизгивание и скрежет: они развинчивали крышку.

Как в плохих фильмах ужасов, подумал он. Все это выглядело диким и нелепым. Смех и страх накатывали на него по очереди. Ритм пульса резко участился.

Трое из них подняли крышку. Он мог различить их силуэты, но не больше того, – яркий свет его ослепил. Он попытался сесть. Чей-то голос, странно натуженный и приглушенный, спокойно произнес:

– Не спешите, Фэрли.

Двое других помогли ему сесть. Он почувствовал головокружение, и его глаза начали закатываться; ему пришлось бороться изо всех сил, чтобы не потерять сознание. Снова раздался голос, на этот раз обращенный не к нему:

– Выньте кляп и дайте ему чего-нибудь попить.

Потом голос прозвучал ближе.

– Фэрли, вы меня слышите? Если да, кивните.

Он поднял голову и снова уронил ее на грудь. Этот жест стоил ему больших усилий.

– Хорошо, послушайте, что я вам скажу. Здесь вы можете кричать до хрипоты, и никто вас не услышит. Но я хочу, чтобы вы не кричали. Понимаете? Вы будете молчать, пока вам не прикажут заговорить. Иначе мы причиним вам боль.

Он замигал, пытаясь что-нибудь разглядеть. Предметы покачивались в ярком свете, понемногу становясь отчетливей, набирая цвет и форму. Он увидел, что находится в каком-то гараже. Большое помещение, где могли бы поместиться несколько машин. Но их было только две: маленький европейский седан и черный автокатафалк.

Катафалк.

Это была старая модель, возможно «ситроен», со сношенными шинами. Вот на чем они его везли. Над капотами обеих машин поднимался пар.

Он увидел черного лейтенанта, переодетого в шоферскую форму. Тот все еще жевал резинку.

Кроме него, было четверо других. Все в арабской одежде, лица скрыты под бедуинскими чалмами, оставлявшими открытыми только глаза. Один из них подошел ближе и стал снимать с лица Фэрли липкую хирургическую ленту. Она отрывалась с болью, похожей на порезы острой бритвы.

Маленькие руки действовали проворно и умело; он понял, что это женщина, и очень удивился.