ЧЕРНОВОЙ ВАРИАНТ - АБ МИШЕ

И - Понары: безмолвие и безлюдие, сосны и песок, холмы и ямы. Ямы полуосыпались, заросли по склонам кустами и деревьями - больше тридцати лет с тех пор, когда стучали пулеметы и кровавое месиво тел заваливало ямы.

На возвышении - памятник: простейшая пирамидка. Возле ям надписи - черным на забеленных кусках жести с ножками-прутьями, врытыми в землю. Скупой текст, главным образом цифры с чередой нулей - число погибших. Вот и весь мемориал.

Сто тысяч человек под старыми соснами и молодыми березами, двести тысяч угасших глаз, упавших рук, остановившихся ног. Сто тысяч сердец, сто тысяч умов с их желаниями, радостями и бедами, сто тысяч неповторимостей, без лиц, без имен, без национальности...

Вдали в маленьком дощатом домике размеренно всхрапывает фуганок. Там намечается что-то вроде музея-памятника, и сейчас одинокий рабочий не спеша готовит деревянные рамы

для стендов с фотографиями. Что ж, пускай хоть фотографии...

Сижу на краю ямы и думаю о тех, кто лег сюда вместо меня. Потом спускаюсь, на дне ямы подбираю обгорелую сосновую шишку (чей-то костер?) и возвращаюсь наверх, к сыну.

Мы медленно идем по песку между соснами, пока короткий оклик и призывный жест не привлекают нас на скамью возле домика, где грузный пожилой литовец в клетчатой рубахе, забрызганной опилками, жует булку, прихлебывает кефир и говорит русские слова, искореженные акцентом и жеванием. Постепенно из невнятицы проявляется смысл.

- Еврей? - спрашивает литовец.

- Да, еврей, - киваю я.

- А он? - литовец указывает на моего сына, который слегка озадачен несоответствием заурядности пейзажа и моей омраченности.

- Он наполовину русский.

- А... Все равно, - машет булкой литовец, - тоже там бы

лежал.

Конечно, лежал бы, думаю я. Конференция в Гросс-Ванзее...

Т. БОРОВСКИЙ:

...Марию как помесь арийской и семитской крови вывезли с транспортом евреев в известный лагерь... загазовали в камере крематория, а тело ее, наверно, переработали на мыло [76, с. 75].

... - Я все это помню, - говорит литовец. - Я здесь рядом жил. - Он указывает через дорогу, на стеклянно-бетонные прямоугольники города, вытеснившие прежнее деревянное поселение. - Я помню: стреляли ваших. Вот скажите, почему можно? Ходил человек на работу: утром придет сюда, сядет за пулемет, весь день стреляет детей, калек, старушек, потом перерыв на обед, вроде меня, - он усмехается бутылке кефира, - потом опять стреляет, а вечером идет домой, ужин кушает, со своим ребенком играет, с собачкой - как можно? Откуда такой? Я литовец и он литовец. Я много это думал...

... Я думал о тех, кто лег, он - о тех, кто стрелял. Каждому свое.

Из отчета начальника оперативной группы “А” ШТАЛЕКЕРА, 15.10.1941 г.:

Во время первого погрома в ночь с 25 на 26 июля литовские добровольцы прикончили более 1500 евреев... и выжгли район, где жили евреи... [3,т.1,с.831]

... - Кто виноват, если человек стал зверем? – спрашивает литовец. - Я скажу: попы. Они тысячу лет говорили, что евреи хуже всех...

Говорили... Вдалбливали. Из века в век, из храма в храм перебрасывался огонь, души прихожан накаляющий. Глазу привычно: сатана по-еврейски горбонос и толстогуб, а иконный Иисус где голландец, где итальянец, где славянин чуть ли не с примесью татарина - кто угодно, только не еврей.

По С. ЛОЗИНСКОМУ:

Широкое развитие инквизиции сделалось возможным в Испании лишь благодаря долгой и упорной церковной пропаганде. Энергичные преследования еретиков и неустанная деятельность католических проповедников превратили испанцев, всегда относившихся с большой веротерпимостью к иноверцам, в народ фанатический, самый неверотерпимый.

Венцом всех клевет и инсинуаций по адресу евреев был инсценированный Великим инквизитором Торквемадой процесс святого дитяти из Ла-Гуардии.

В июне 1490 года крещеный еврей Бенито Гарсиа после неоднократных пыток в инквизиционном застенке показал, что вместе с пятью маранами и шестью евреями он замышлял заговор против христианства. Были арестованы еще 9 человек, в том числе 80-летний старик. Их обвинили в изуверском убийстве 3-летнего христианского ребенка и попытке сделать из его сердца волшебное средство для уничтожения христианства. В Ла-Гуардии и ее окрестностях в это время ни один ребенок не пропадал, но под пытками обвиняемые подтвердили лживое обвинение. Все они были сожжены, а мнимая жертва мнимого убийства провозглашена святой.

Процесс этот вызвал в испанском обществе сильное негодование против евреев и маранов и сыграл без сомнения крупную роль в решении царственной четы раз навсегда освободить страну от еретической заразы [8, с. 56,143-145].

Скорей всего, литовец прав. Хотя не точен в терминах: фобианец с пулеметом - не зверь: куда зверю до него! Что же касается церкви...

Здесь же, в аккуратной, славной, вежливо-улыбчивой Литве, я видел, как интеллигентный священник беседовал со стайкой московских школьников. Подростки забрели в костел, их заинтриговал театр католичества: красочность икон, праздник витражей, подсветка в алтаре, величавость органа и хора... После службы священник, уже стряхнувший с себя торжественность обряда и опрощенный мирским костюмом, свой, земной, благожелательный, заговорил у выхода из костела с ребятами, пытался им объяснить смысл веры. Мягкие жесты, теплая улыбка, неторопливое течение рафинированно-русской речи литовца - все располагало подростков, они затихли, благодарно поглядывали... Священник сказал: “Подождите, я вам кое-что дам на память”, скрылся внутри костела и вынес медальоны с изображением Девы Марии и небольшие карточки. Ребята расхватывали сувениры. Я попросил одну карточку: там были русские тексты молитв. В конце стояло: “Напечатано в Мюнхене, в 1944 году”. Дымком запахло...

И все-таки не только попы.

Г. ФАСТ (дохристианское время):

...динамическое взаимодействие между евреями и неевреями в любой стране вызывало подъем антисемитизма. <...> Если евреи были... трепещущей от страха, униженной и нищенской группой, этого могло не случиться; но если в своих тяжелейших обстоятельствах евреи замыкались в гордости и отчужденности, это раздражало неевреев [27, с. 243].

С. ЛОЗИНСКИЙ:

...языческий мир... выдвинул против евреев... их “варварский” и “отвратительный” обряд обрезания... ...поэт Марциал, описывая... неразборчивость римской кокотки Целии, говорит, что она... “не брезгует объятиями обрезанных жидов”.

<...>

По-видимому, сами евреи стыдились своего обрезания... Воспитанная в духе эллинизма еврейская молодежь... выступая на ристалищах голой... стремилась замаскировать следы религиозной операции, подвергаясь с этой целью иногда очень болезненной контр-операции, известной под названием эписпазма. <...>

“Физически уродливые” евреи... были в глазах античного мира олицетворением и всяких духовных уродств: их стихийное сопротивление ассимиляции характеризовалось как “жидовское упрямство”; их сознание, купленное страшной ценой нескольких восстаний, что

лбом стены не прошибешь и что маленькая Палестина беспомощна против всесильного Рима, было окрещено “жидовской трусостью”, а стремление обойти многочисленные рогатки, расставленные на их пути, было названо “жидовской пронырливостью”.

Так создался образ народа - отвратительного как в физическом, так и в нравственном отношении.

<...>

Христианство... окрасило древний антисемитизм... в религиозный цвет... [46, с. 22,23].

А потом сработали пружины экономики - и “...конкуренция между христианским и еврейским мещанством приняла... форму самого зверского человеконенавистничества...” [ЛОЗИНСКИЙ, 46, с. 15].

Надежная сложилась система. С детских лет приучали. Весьма авторитетными голосами.

Ч. ДИККЕНС (из “Оливер Твист” - популярнейшего у детей романа):

...старый сморщенный еврей с всклокоченными рыжими волосами, падавшими на его злобное, отталкивающее лицо.

<...>

...еврей... вышел из своей берлоги. <...> Пробираясь крадучись вперед, скользя под прикрытием стен и подъездов, отвратительный старик походил на какое-то омерзительное пресмыкающееся, рожденное в грязи и во тьме... он полз в ночи в поисках жирной падали себе на обед.

<...>

Он [еврей] сидел, сгорбившись... закутанный в старое, рваное одеяло... Правую руку он держал у рта и, поглощенный своими мыслями, грыз длинные черные ногти, а меж беззубых десен виднелось несколько клыков, какие бывают у собаки или крысы [77, с. 77,168, 417-418].

Правда, спустя двадцать восемь лет Диккенс написал образ другого еврея - воплощение добродетели и мягкосердечия, которые автор подчеркивал как еврейские национальные черты[28,т.7,с.187].

Другой великий писатель XIX века был более принципиален: он своего представления об евреях не изменял никогда.