Α. Спасский История догматических движений в эпоху Вселенских соборов - Α. Спасский

Кто же такой былъ Лукианъ, отъ котораго получилъ свое начало этотъ кружокъ, и насколько его учение обусловило собой догматическия воззрения арианства?

Въ историческихъ воспоминанияхъ писателей IV века личность Лукиана занимаетъ совершенно особое место: большинство говоритъ ο немъ не иначе, какъ съ уважениемъ къ его нравственному характеру и высокой учености, но въ то же время избегаютъ передавать какие–либо конкретные факты изъ его жизни. Даже историкъ Евсевий, несо–мненно владевший подробными сведениями ο Лукиане, ограничивается въ своей истории только краткой характеристикой его и не менее краткимъ разсказомъ ο мученичестве Лукиана. Онъ называетъ Лукиана человекомъ по всему превосходнейшимъ, отличавшимся воздержною жизнью и знаниемъ богословскихъ наукъ, но эта похвала ни мало не побуждаетъ его поделиться съ читателемъ более обстоятельными сведениями ο деятельности столь славнаго мужа. Такое своеобразное положение Лукиана въ традиции IV века объясняется темъ, что въ течение некотораго времени своей жизни Лукианъ былъ противникомъ церкви, поддерживалъ человека, учение котораго осуждено было соборами. Геройское мученичество, понесенное имъ за веру, примирило Лукиана съ церковью, и уже въ начале IV века его память стали почитать, какъ память великаго мученика за христианство. Императоръ Константинъ вновь отстроилъ городъ, въ которомъ сохранялись его останки, и незадолго до своей смерти молился въ церкви, поставленной на мощахъ мученика. Мученическая слава Лукиана закрыла собой темныя стороны его прежней жизни и писателей IV века, имевшихъ поводъ коснуться его имени, невольно располагала проходить молчаниемъ биографическия подробности ο немъ, чтобы не нанести ущерба его памяти. Однако изъ немногихъ отрывочныхъ указаний, разсеянныхъ по разнымъ источникамъ древности, мы все–таки можемъ возстановить главные факты изъ жизни его. — Родомъ изъ Самосатъ, — следовательно землякъ Павла самосатскаго, — Лукианъ свое богословское образование получилъ въ соседнемъ городе Эдессе, где во время его обучения действовалъ некто Макарий, славившийся знаниемъ Св. Писания . Основанная гностикомъ Вардесаномъ на далекой окраине римской империи, эдесская школа самымъ своимъ географичtскимъ положениемъ была оторвана отъ общаго развития бого–словской мысли христианства, долго сохраняла за собой унаследованное отъ Вардесана свободное отношение къ вере и рядомъ съ Александрией являлась самой известной школой въ христианскомъ мире. Около 60–хъ годовъ Ш–го века онъ переправился въ Антиохию и здесь примкнулъ къ партии Павла самосатскаго, тогдашняго епископа Антиохии, получивъ санъ пресвитера. По словамъ Александра александрийскаго, Лукианъ былъ последователемъ учения Павла и когда на соборе 267 года этотъ антиохийский епископъ былъ осужденъ, Лукианъ прервалъ церковное общение съ преемникомъ его Домномъ и оставался вне церкви при двухъ следовавшихъ за Домномъ епископахъ, Тимее и Кирилле. Несомненно, однако,то, что всехъ заблуждений Павла самосатскаго Лукианъ не разделялъ, и это открыло ему путь къ примирению съ церковью. До 311 года, года мученической кончины, Лукианъ стоялъ во главе основаннаго въ Антиохии экзегетическаго училища, занимаясь изучениемъ Св. Писания и собирая около себя толпы учениковъ, многие изъ которыхъ достигли впоследствии епископскихъ кафедръ. — Строгая аскетическая жизнь и необыкновенное знание Св. Писания, засвидетельствованное сделанной имъ ревизией перевода LXX–ти, обезпечили Лукиану широкую известность въ восточномъ христианскомъ мире. Въ 811 году, когда кесарь Максиминъ открылъ гонение на подвластныхъ ему христианъ Сирии и Египта, Лукианъ, находившийся тогда уже въ Никодимии — резиденции Максимина, былъ потребованъ лично къ нему на судъ. Здесь, въ присутствии Августа, онъ произнесъ прекрасную защитительную речь ο христианстве, произведшую сильное впечатление на самихъ судей и затемъ умеръ въ темнице подъ пытками.

Лукианъ не принадлежалъ къ числу техъ церковныхъ деятелей, которые прославлялись своей литературной продуктивностью. Онъ писалъ очень мало и потому вопросъ ο догматическихъ воззренияхъ его является однимъ изъ самыхъ темныхъ вопросовъ начальной истории арианства. Кроме рецензии книгъ Св. Писания, въ IV веке находились въ обращении съ именемъ Лукиана только несколько писемъ и libellus de tide, т. — е., книжица ο вере. Письма Лукиана совершенно не дошли до нашего времени, за исключениемъ небольшого отрывка, сохранившагося въ пасхальной хронике, въ которомъ, однако, нетъ никакого материала для характеристики догматики его автора. Съ книгой ο вере дело обстоитъ повидимому более благополучно: по мнению некоторыхъ ученыхъ, libellus de tide есть ничто иное, какъ символъ или изложение веры, которое съ 40–хъ годовъ IV века въ консервативныхъ кружкахъ Востока получило оффициальное признание. Собравшиеся на соборъ 340 года въ Антиохии, восточные епискоиы издали одно исповедание,относительно котораго они, по словамъ Созомена, утверждали, что авторомъ его былъ мученикъ Лукианъ. «Правду ли они говорили или собственное сочинение возвышали авторитетомъ мученика, сказать не могу», — замечаетъ по поводу этого своего сообщения Созоменъ. Въ качестве Лукиановскаго символа оно было признано и на некоторыхъ другихъ соборахъ (въ Карии и Селевкии). Афанасий, Сократъ и Иларий цитируютъ его, ни словомъ не намекая на лукиановское происхождение его. Мало того, некоторыя фразы этого символа Афанасий приписываетъ Акакию и Евсевию и замечаетъ, что самъ Акакий многое изъ него усвоялъ Астерию. Однако, было бы слишкомъ грубымъ заблуждениѳмъ думать, что антиохийский соборъ 340 года, получивший громкую известность на Востоке и пользовавшийся полнымъ церковнымъ авторитетомъ, могъ совершить грубый подлогъ, выдавъ собственное произведѳние подъ именемъ высокаго авторитета. Въ прямомъ подлоге никто и никогда не обличалъ антиохийскихъ отцовъ. Вернее полагать, что въ основе символа, принятаго антиохийскимъ соборомъ въ качестве лукиановскаго, лежало вероисповедание, действительно составленное мученикомъ Лукианомъ, но потомъ переработанное въ целяхъ приближения его къ господствующему церковному учению, но всякия попытки возстановить его содержание являются более или менее сомнительными.

Важнейшимъ изъ всехъ известий, сохранившихся отъ древности ο Лукиане, является сообщение Александра александрийскаго: «вы сами научены отъ Бога, — пишетъ онъ Александру византийскому, — и знаете, что вновь возставшее противъ церковнаго благочестия учение принадлежало сначала Евиону и Артеме и есть подражение Павлу самосатскому, епископу Антиохии, преемникъ котораго (?) Лукианъ въ продолжение многихъ летъ не имелъ общения съ тремя епископами…Осадокъ ихъ–то нечестия заимствовали явившиеся у насъ ныне изнесущники (оι εξ ούχ όντων) и ихъ тайною отраслью должны быть почитаемы Арий, Ахилла и соборъ прочихъ лукавнующихъ». Такимъ образомъ, Александръ считаетъ Ария и весь «соборъ» его прямыми преемниками Павла самосатскаго и Лукиана въ главномъ нункте ихъ учения ο происхождении Сына Божия изъ несущаго и, не считая нужнымъ чемъ–либо доказывать свое мнение, выставляетъ его, какъ фактъ, не подлежащий сомнению и общеизвестный въ его время. Насколько же соответствуетъ исторической истине обвинения Александра, направленныя на Ария и его сторонниковъ?

Павелъ самосатский, епископъ Антиохии (въ Сирии) принадлежитъ къ оригинальнейшимъ явлениямъ древнецерковной жизни. Въ лице его мы встречаемъ натуру широкую и весьма даровитую, которая, будучи поставлена подъ противоположными влияниями еллинской культуры и христианскихъ традиций, стремилась слить ихъ въ одно неразрывное целое, не смущаясь никакими препятствиями въ достижении этой цели. Павла можно назвать радикальнымъ реформаторомъ христианства: преобразуя внутренний строй церковной жизни и ея учение, онъ хотелъ однимъ взмахомъ руки уничтожить резкую грань, отделявшую христианъ отъ языческаго общества, изгладить отрешенность христианства отъ мира, придавъ ему такой видъ, при которомъ оно могло бы слиться въ общее течение съ эллинской культурой. И замечательно, что человекъ съ такими преобразовательными планами является въ истории не внутри римской империи, не тамъ, где шла кровавая борьба между язычествомъ и хриетианствомъ, a вне пределовъ его, въ Антиохии, находившейся тогда во власти Пальмиры. Здесь, въ этомъ маленькомъ царстве, христианская церковь въ первый разъ заключила союзъ съ государствомъ, примирилась съ нимъ, такъ что Павелъ одновременно былъ и христианскимъ епископомъ, и дуценариемъ пальмирскимъ. Въ этомъ отношении Павла нужно признать типической фигурой будущаго, предвосхитившей все те черты, которыя сделались обычными со времени перехода Константина въ христианство. Но для половины III века эта фигура была преждевременна и въ христианахъ римской империи, жившихъ въ иныхъ условияхъ, она оставила одно впечатление ужаса и отвращения. — Подъ какими влияниями воспиталась эта замечательная личность, ο томъ источники умалчиваютъ; ο жизни Павла до получения имъ епископства въ Антиохии известно весьма немногое. Онъ родился въ сирийскомъ городе Самосатахъ и былъ сыномъ бедныхъ родителей, отъ которыхъ онъ не получилъ никакого наследства. Это последнее объстоятельство, вероятно, и заставило Павла, какъ человека, сильнаго природными дарованиями, двинуться въ Антиохию, въ культурный центръ тогдашняго Востока, чтобы попытаться здесь собственными силами создать себе карьеру. Вероятно, и свое образование онъ получилъ въ Антиохии. Возможно, что первоначально онъ избралъ для себя карьеру ритора и софиста, но за–темъ влияние, приобретенное имъ въ кружкахъ христианскихъ, открыло ему путь къ более широкой деятельности. После смерти Димитриана, около 260 г., Павелъ единодушно былъ избранъ на антиохийскую кафедру и такимъ образомъ сделался предстоятелемъ одной изъ самыхъ первыхъ и значительныхъ христианскихъ церквей. Можно догадываться, что ужу это избрание Павла въ епископы не обошлось безъ содействия царицы пальмирской Зиновии, женщины иудейскаго образа мыслей, которая настолько была расположена къ Павлу, что возвела его въ важные государственные сановники. Соединение въ одишхъ рукахъ высшей церковной и высокой государственной власти, равно какъ и личные недюжинные таланты Павла обезпечили ему прочное положение и авторитетное влияние въ широкихъ кружкахъ. Павелъ началъ действовать резко и круто; онъ создалъ себе такую обстановку жизни, какая въ то время немыслима была ни въ какомъ иномъ месте, кроме Антиохии. Онъ одевался въ пышныя, роскошныя одежды, ходилъ по площадямъ въ сопровождении огромной свиты копьеносцевъ, громогласно и на ходу прочитывая народу разныя письменныя распоряжения. Собравши себе большое богатство, онъ хотелъ жить и казаться блестящимъ светскимъ человекомъ, ничемъ не разнящимся отъ представителей языческихъ культурныхъ классовъ. И во внутреннее управление церкви онъ внесъ те же либералыше приемы. Въ месте богослужебнаго собрания онъ построилъ себе высокий престолъ и каеедру, завелъ себе особый кабинетъ и, когда говорилъ поучения, то употреблялъ приемы светскихъ ораторовъ: билъ себе по бедрамъ и топалъ ногами. Павелъ шелъ въ разрезъ со всеми церковными традициями своего времени и не скрывалъ своего неуважения къ нимъ, дерзко отзываясь объ умершихъ отцахъ церкви. Онъ даже запретилъ петь въ церкви песнопения во славу Христа подъ предлогомъ ихъ позднейшаго происхождения и въ великие праздники приказывалъ петь гимны въ честь самого себя, составивъ для этого особый хоръ изъ женщинъ. На многие противонравственные поступки христианъ и даже клириковъ онъ смотрелъ съ терпимой точки зрения светскаго человека, пресвитерамъ и диаконамъ помогалъ скрывать смертные грехи, въ особенности грехи противъ седьмой заповеди, хотя и зналъ ο нихъ. Что же касается до его личной нравственности, понимаемой въ узкомъ смысле, то въ этомъ отношении Павелъ былъ безупреченъ; правда, отпустивъ уже одну, онъ водилъ съ собой повсюду двухъ цветущихъ и благообразныхъ женщинъ, но въ этомъ поведении отцы собора увидели только неблаговидный поступокъ, способный родить соблазнъ, заметивъ, что самъ Павелъ не позволялъ себе ничего непристойнаго. Исключительный образъ жизни Павла, новыя реформы, введенныя имъ въ церковь, и вообще вся его личность у многихъ антиохийскихъ христианъ вызывали къ нему безграничный восторгъ; паства съ энтузиазмомъ приветствовала его на богослужебныхъ собранияхъ; слушатели его продоведей вскакивали съ места, громко одобряли, махали платками, вскрикивали отъ удивления; некоторымъ казалось, что ихъ епископъ непростой человекъ, а ангелъ, сошедший съ неба. Но темъ сильнее было отвращение къ нему его антиохийскихъ противниковъ и оообенно епископовъ, съехавщихся изъ пределовъ римской империи: последние отказываютъ Павлу даже въ звании христианина; они говорятъ въ своемъ послании ο немъ, какъ ο «внешнемъ человеке», который не можетъ причисляться къ ихъ обществу. Настолько преждевременны были поступки Павла для третьяго века…