Bambini di Praga 1947 - Богумил Грабал

Попривыкнув к утренним солнечным лучам, он, не обращая внимания на синие крыши внизу, вглядывался в противоположный берег реки и с наслаждением вдыхал влажный воздух.

— Бабушка, бабушка, — кричал внизу детский голос, — ба-а, Зденечек собачьи какашки ест!

И пан нотариус привстал на цыпочки и скользнул взглядом во двор старой пивоварни, где уже не варили пиво, но где по-прежнему жили люди. Там у водонапорной колонки стояла девочка в красном фартучке и в соломенной шляпке и показывала на трехлетнего мальчугана, который с наслаждением запихивал что-то в рот.

Из прачечной выбежала худая женщина, воздела руки и закричала:

— Чтоб тебе провалиться, баловник ты этакий! Да когда же я белье-то достираю?!

И она схватила внучонка и начала трясти его над канавой с водой.

— Поросенок ты свинячий, вот погоди, вернется мама домой, спустит с тебя штаны да и выпорет! — пригрозила было она, но потом попросту дала мальчику такую пощечину, что какашка отскочила далеко в сторону. Тогда женщина накинулась на девочку: — А ты чего на меня уставилась? Врезать бы тебе хорошенько, чтоб глаза твои косые выправить! Вот, держи, — она вытащила из кармана своего синего фартука свисток, — и марш играть в кухню. А ты, Лида, если что, свисти в свисток, и я прибегу! О Боже, вы, два душегуба, да когда же мне белье-то достирывать?! — И бабушка снова воздела к небу голубые от синьки руки.

Нотариус прикрыл окно, вышел из комнаты в мрачный коридор и скоро очутился в своем кабинете.

— Здравствуйте, пан нотариус, — сказала барышня машинистка и продолжила поливать цветы.

— Доброго утра вам, барышня, — буркнул в ответ старый господин и потер руки. — Ну, и чем же вы вчера занимались?

— Я играла в теннис… и представляете, пан нотариус, проиграла! Проиграла даме, которая старше меня на целых пятнадцать лет… в двух сетах проиграла. Разве это не ужасно? — пожаловалась она, отламывая сухие листочки с побегов пеларгонии.

— Ай-ай-ай, — протянул нотариус, — а ведь вы, насколько мне известно, играете в теннис просто замечательно?

— Ну не то чтобы… — зарделась машинистка. — До этого мне еще далеко. Но вчера я почему-то страшно мандражировала.

— Может, соперница попалась сильная?

— Да нет, просто такой уж я человек. Казалось бы, эка невидаль — проигрыш, а мне вот жутко обидно! Тем более, первенство клуба.

— Ничего, в другой раз выиграете. А потом вы что делали?

— Когда стемнело, я поплакала в раздевалке и решила поплавать. Прямо в купальнике я пошла к воде, вон туда, видите, где растут дубы… тогда уже стало совсем темно, и над деревьями повисла луна, огромная и желтая, и она отражалась в реке, и я уселась на камень и шлепала ногами по воде, в которой виднелась желтая луна…

— А потом? — поднял брови нотариус.

— А потом я скользнула в эту будто бы бронзовую воду и принялась плавать в ней, мне ужасно нравилось бултыхаться в лунном отражении, разбивать руками металлическую водную гладь, но все равно — когда я поднимала руку, она отливала бронзой… короче говоря, пан нотариус, в воде было чудесно…

— Ну, а после?

— А после я испугалась.

— Да что вы?!

— Да, — подтвердила девушка и села за пишущую машинку, — вы только вообразите, пан нотариус, в темноте дубравы я вдруг заметила трое белых спортивных трусов! И они всё приближались и приближались.

— Не может быть! — поразился нотариус.

— Да-да, трое белых трусов… я затаилась в камышах, как мышка. А они шагали по плотине, и я слышала их разговор… и знаете, что это было?

— Я весь внимание!

— Трое голых мужчин! Они очень загорели, но поскольку загорали они всегда в трусах, то их руки, ноги и туловища сливались с темнотой дубравы, а так-то они были совершенно голые! Трое голышей… а ведь я, пан нотариус, действительно решила, что по лесу сами собой идут белые плавки, — покраснела машинистка.

— И вы всё разглядели?

— Всё-превсё! Это были трое студентов… моего возраста…

— Наверное, это было красиво, — с жаром произнес пан нотариус. — До чего же замечательное зрелище: юная девушка в бронзовой воде и три пары белых спортивных трусов во тьме рощи… но что же вы сделали?

— Я доплыла прямиком до клуба и услышала еще, как эти студенты прыгнули в воду… а потом обсохла и пошла домой.

— А дома что?

— А дома я села под лампу и начала выводить буквы, — ответила машинистка.

— Вот это я и хотел услышать, — обрадовался нотариус.

Девушка поднялась и положила перед ним четвертушку листа ватмана, на которой она вчера вечером написала: печатными буквами «Достойный отче, прожив долгую и плодотворную жизнь, обрети покой в земле».

— Значит, вы мне это все-таки написали, — радовался старый господин — но лишь до тех пор, пока не перечитал строки, предназначенные для его надгробного памятника и придуманные им самим. После этого он закручинился.

— Хмм… а почему бы мне не обрести покой и на небе? — спросил он.

— Но вы же сами мне так продиктовали, — забеспокоилась машинистка.

— Все правильно, барышня, однако же слова на памятнике — вещь крайне серьезная. Я бы хотел такую надпись, чтобы даже спустя сто лет люди смогли понять, каков я был.

— Пан нотариус, я однажды на еврейском кладбище такую красивую надпись видела! «С земли в землю…»

— Это еврейская надпись! — Пан нотариус вскинул руки в оборонительном жесте. — Неужели, барышня, вам неизвестно, что христианство возвысило человека до Сына Божьего? А если нет воскресения и вознесения, то все то, чем мы тут занимаемся, всего лишь суета сует… но меня, кажется, осенило. Пишите, барышня! — заторопился старый господин и, как только машинистка приготовилась, проговорил: — «Я подавлял свой блеск… и уподоблялся своему праху, чтобы воссиять на небесах…»

Когда она дописала, нотариус спросил:

— А чем вы займетесь нынче вечером?

— Пойду к портнихе. Вы знаете, пан нотариус, я хочу заказать ей блузку… фасон, как в начале века носили, красные полоски на белом шелке, и вот здесь вот, у горла, стянуто. Очень благопристойная блузка, гувернантки такие любили, похожая была на Пауле Веселой в фильме «Маскарад»… а может, вы видели ее, когда она играла с Иоахимом Готтшальком в фильме «Жду тебя»…

— Ну а потом вы что станете делать?

— Потом я пойду играть в теннис и снова искупаюсь вечером в реке… и не исключено, пан нотариус, что я даже буду купаться голая, как вчерашние трое студентов; если кто-нибудь пойдет по другому берегу, то заметит белый дамский купальный костюм, потому что мои загорелые руки и ноги сольются с темнотой дубовой рощи… — сказала машинистка и кокетливо прищурилась, но тут же, заметив, что пан нотариус не в настроении, добавила благопристойно: — А потом я пойду домой и стану писать, как вы подавляли свой блеск и уподоблялись своему праху… — И она расправила плечи и не смогла подавить блеск своей молодости.

Пан нотариус заканчивал зевать, и рот у него был еще немного открыт, а искусственные челюсти успели уже сомкнуться.

— Спасибо, — сказал он и сел за стол, — а сейчас, пока еще не появились клиенты, мы займемся последним пунктом моего завещания, — сообщил он, перелистывая документы, извлеченные им из ящика стола.

Потом он встал и с невозмутимым видом заходил по кабинету.

Остановившись у раскрытого окна, он поверх пелангорий и крыш смотрел на реку, в глубине которой ходили на головах отражения деревьев, и диктовал текст:

— «Мой гроб должен быть изготовлен из металла и богато убран; малый египетский образец, украшенный внутри; при погребении следует звонить во все колокола; зал для прощаний затянут тканью, пол покрыт черным сукном; впереди — дорогое распятие с ангелами…» Так вы сегодня вечером собираетесь купаться нагишом?

— Правильно, нагишом… да ведь уже стемнеет, — ответила девушка, чьи пальчики бойко бегали по клавишам пишущей машинки.

— Это будет прекрасно, — проговорил старый господин и, заметив, что машинка умолкла, продолжал: — «…впереди дорогое распятие с ангелами… тридцать шесть двухсотпятидесятиграммовых восковых свечей…», — диктовал он, но тут со двора донеслись шаркающие шаги, и он перегнулся через пелангорию. Оказалось, что по двору пивоварни брел пенсионер-кучер, и походка у него была престранная, он точно крутил велосипедные педали или ехал на лыжах… а шел он посидеть на солнышке; вот он достал из кармана трубку с резиночкой от содовой воды — это чтобы трубка не выпала из беззубого рта, сплюнул и устроился поближе к стенке. Сейчас он походил на поломанный куст, но вот каков он был в молодости? Господи, вспомнил вдруг пан нотариус, а ведь в молодости этот самый кучер замучил до смерти двух своих жен, первую, когда она попробовала выйти из его воли, он за распущенную косу притянул к корабельному рундуку, поднял крышку и зажал ею женины волосы, а потом запер рундук на замок… а у второй жены он связал косы узлом, снял с крюка Иисусов образ и подвесил бедняжку на тот же крюк за косы — чтобы делать с нею, что заблагорассудится… а может, все это его жёнам нравилось, может, они только того и хотели, ведь многие из женщин — истинные орудия дьявола…