Вашингтон, округ Колумбия - Гор Видал

По распоряжению сенатора Клей пытался выяснить, что произошло в министерстве торговли. Но все помалкивали. Министерство уклонилось от ответа и на прямо поставленный вопрос: «Он что — коммунист?»

Билли покачивался на своей деревянной ноге, держа в руке стакан с виски, пока сенатор читал ему лекцию о конституции:

— Законы должны исходить только от конгресса. Законопроекты, связанные с финансами, — а ленд-лиз как раз такой и есть, — должны выдвигаться палатой представителей. В конституции нет такого пункта, который разрешал бы исполнительной власти выступать инициатором законодательства.

— К счастью, исполнительная власть все же выступает инициатором новых законов. Что было бы со страной, если бы она этого не делала? Что было бы с вами? Каждая строчка закона Дэя — Мортимера была написана в министерстве сельского хозяйства, а ваш вклад состоял только в том, что вы подбросили его в сенат в нужный момент, не прочтя конечно.

Вот оно, подумал Клей. Сенатор побледнел. Клей вмешался.

— Это неправда, Билли. — Клей нарочито пренебрежительно сделал упор на имени Торна. — Я это знаю, потому что помогал сенатору писать законопроект. Вклад министерства состоял лишь в том, что оно предоставило нам свои статистические данные.

— Я слышал совсем другое, — сказал Билли.

— Нас всех время от времени неправильно информируют. — Сенатор умел держать себя в руках. Он был холоден. — Во всяком случае, я никогда не выдвигал законопроекта, который был бы подготовлен для меня исполнительной властью. В конце концов, если лишить нас нашей законодательной функции, нам вообще нечего будет делать.

— Вполне возможно, что такому сенату, как ваш, действительно нечего делать.

Нилсон поднялся:

— Бэрден, мне пора. Клей, меня, надо полагать, пригласили, чтобы я дал свое благословение. Что ж, даю. — Они сердечно пожали друг другу руки. — Крепись, Диана. — Нилсон поцеловал ее в щеку и повернулся к Билли. — Надеюсь, вы скоро найдете себе работу, мистер Торн.

Оскорбление было нанесено тем же тоном, каким он желал остальным спокойной ночи. Минуту никто не верил своим ушам. Нилсон направился к выходу, когда Билли, взревев, схватил его за руку:

— Из-за того, что я честен…

Резким движением Нилсон выдернул свою руку в тот момент, когда Билли ступил к нему. Потеряв точку опоры, искусственная нога Билли пошатнулась, и Билли грохнулся навзничь. Мгновение никто не мог шевельнуться. Затем Диана подбежала и помогла ему встать. Точно по волшебству искусственная нога Билли поднималась все выше и выше, пока Билли не утвердил ее обратно на место.

— Вы сукин сын! — сказал он Нилсону.

— Спокойной ночи, — ответил Нилсон и вышел.

Клей помог Диане усадить Билли в кресло. Сенатор пальцем не шевельнул, чтобы помочь. Когда нога Билли заняла подобающее положение, он снова стал самим собой:

— Этого типа следует посадить в тюрьму! По имеющимся у нас сведениям…

— Пойдем лучше наверх, дорогой. — Диана повернулась к Клею: — Очень рада была снова с вами встретиться.

Неожиданно для всех она держалась как на танцевальном вечере, где гости должны быть в вечерних туалетах. Он подумал, что она решила выйти замуж за Билли из разочарования в любви. Если так, то он виноват вдвойне.

— Приходите к нам, — сказал Клей. — Поужинаем вчетвером: вы вдвоем и мы с Инид.

— Непременно.

Супруги Торн с достоинством удалились на покой, оставив Клeя наедине с сенатором. Тот воздел руки к потолку, вложив в этот жест все свое пластическое искусство.

— Что мне с ним делать? — Он впервые выражал при Клее свое возмущение браком Дианы.

— Найти ему работу, наверное. Все, что угодно, лишь бы выставить его из дому.

— Я пытался. Но он согласен далеко не на всякую работу. Он хочет остаться на государственной службе, а это…

— Невозможно. Интересно знать почему?

Сенатор улыбнулся своей сверхтрагической улыбкой:

— На очередных выборах, когда я буду добиваться переизбрания в сенат, соперники поднимут крик, когда выяснится, что мой зять — советский агент.

— Я думаю, он ни к чему даже русским. Зачем она вышла за него? — Глупый вопрос; укоризненный взгляд сенатора был как пощечина. Клей быстро добавил: — Я имелв виду, в политическом смысле. Ведь она всегда была консерватором. Как мы. А тут вдруг выходит замуж за приверженца Нового курса.

— Нормальное противопоставление себя отцу? Не знаю. Возможно, он имеет над ней какую-то власть… потерял ногу. — Он запнулся. Оба нарисовали в воображении искусственную ногу Билли. Сенатор проводил Клея до парадной двери. — Я очень доволен судьей.

— Я тоже. — Клей повернулся к сенатору, ощутив вдруг горячий прилив благодарности к этому человеку. — И это сделали вы.

— Вряд ли. Не забывай о Нилсоне. Он может оказаться полезным.

— А взамен?

Сенатор взглянул на него непонимающим взглядом. Какой первоклассный актер, подумал Клей.

— Взамен? — Сенатор произнес это слово так, будто услышал его впервые.

— О, не думаю, — последовал мягкий ответ. — Естественно, он заинтересован в сохранении налоговых скидок на истощение нефтяных ресурсов, но в этом заинтересованы и мы с вами. Это не будет противоречить… — улыбнувшись, он выбрал самоочевидную концовку —…ничьим интересам.

Они обменялись теплым рукопожатием. Клей сел за руль своего двухместного «плимута» четырехлетней давности и помчался домой под холодным моросящим дождем первого дня нового года.

Было два часа ночи. Инид еще не вернулась. Она уходила и приходила, когда ей хотелось, — Клей обычно не возражал. Она любила бывать на приемах, он — нет. Она занималась своими делами, он — своими. Такая безмолвная договоренность удовлетворяла обе стороны, за исключением тех случаев, когда Клей желал ее, как сейчас, а ее не было дома. Он разделся, чувствуя себя одиноким, заброшенным, лег в постель и, положив, как ребенок, руку между ног, мгновенно заснул.

Ему приснилась вода, он проснулся, посмотрел на часы — без четверти пять. В ванной горел свет и журчала вода. Ощутив снова похоть напополам со злостью, он подошел к двери в ванную и распахнул ее: Инид спринцевалась.

— Я думала, ты спишь. — Она заговорила первая.

— Нет. — Семейной жизни пришел конец. — Кто это был?

— Это ужасно, правда? — Тон ее был деловито-спокоен. — Прошу прощения.

— Я его знаю?

— Не думаю. — Она вдруг разозлилась. — Да не стой же здесь и не пяль на меня глаза.

— Что ты хочешь, что бы я сделал — всыпал тебе как следует?

— Не посмеешь, даже если бы и захотел.

Он ударил ее, чем доставил удовольствие ей, но не себе. Забрал одеяло и в темноте спустился в гостиную. Не зажигая света, лег на диван и завернулся в одеяло. Попытался призвать на помощь сон, убедить себя, что все это ему приснилось, но бульканье воды, спускаемой в уборной, стук двери и шаги в спальне не оставляли сомнения в том, что он видел все наяву и что жизнь нуждается в срочном ремонте.

Искусственное освещение придавало краскам неправдоподобную мертвенность, как будто цветы были сделаны из яркой бумаги и блестящего воска. Поражаясь теплу в этом тесном стеклянном мире (снаружи шел снег), Питер пробирался между двумя рядами деревянных столов, сходившихся где-то в дальнем конце оранжереи, как в упражнении на перспективу. На столах в горшках стояли тысячи растений. Он застыл около гардений, которые любил с детства, когда Фредерика построила оранжерею, потому что, «ей-богу, это будет такая экономия — выращивать собственные цветы». Оранжерея была, конечно, как Фредерика и рассчитывала, бесполезной роскошью, но приносила Питеру столько же удовольствия, сколько и старому садовнику, обстоятельному виргинцу, который всегда носил в помещении соломенную шляпу и аккуратно закатывал рукава рубашки. Именно он объяснил Питеру латинские названия растений, а также и их названия по-английски; Питер узнал, что гардения — неправильное название, но продолжал им пользоваться. Осторожно, чтобы не сломать плотные белые лепестки, он дотронулся до самого крупного цветка. На фоне темно-зеленых листьев цветок сверкал, как звезда в ночном небе.

— Вот ты где! Отойди от этих гардений. Не переношу их запаха. У меня от него болит голова. И чего они так нравятся матери? Напоминают мне школу танцев миссис Шиппен. Помнишь? Каждый мальчик был обязан принести своей партнерше букет из двух увядших желтых гардений. Боже, до чего тут душно!

Инид обмахивалась маленькой вечерней сумочкой. Она оделась в черное, что было для нее необычно, и выглядела не просто эффектно, а зловеще-великолепно. Цветы выделялись на фоне ее платья, как драгоценности на черной бархатной подушке. Она казалась спокойной, хотя перед этим, когда просила Питера встретиться с ней сразу после обеда, была взволнована. Теперь же, когда их разделяли только бегонии, она неторопливо потягивала виски с содовой и лишь спустя некоторое время, нахмурившись, рассеянно спросила: