Вашингтон, округ Колумбия - Гор Видал

— Китти… — Бэрден всю жизнь старался — и по большей части ему это удавалось — избегать столкновений на личной почве.

— …права, — с необычной порывистостью докончила за него Фредерика. — Вы только подумайте, кого Инид моглаприволочь вдом! Коммуниста или какого-нибудь прощелыгу, а то, чего доброго, и еврея! — Фредерика прервала себя. — Они ведь тоже не без еврейской крови. — Она указала на короля.

— Не может быть! — Китти была уязвлена до глубины души.

— Он-то во всяком случае, — сказала Фредерика в упоении от мысли, что она первая разбила иллюзии Китти относительно Их Британских Величеств. — Отец принца Альберта был еврей. Наверное, поэтому король и спелся так легко с нашим Франклином Розенфельдом.

Бэрден с беспокойством огляделся вокруг — не слышал ли кто-нибудь. Но замечание Фредерики потонуло в общем шуме рассаживающихся по местам людей. Он заметил, что Гарри Гопкинс все время вертится вокруг президента. Ходили слухи, что Гопкинс уже не жилец на свете. Но вот жилец или не жилец, а все его честолюбие при нем. Он тоже метил в президенты. Еще сегодня вечером, в начале приема, Бэрден подтрунивал над ним, что он купил ферму в Айове. «Милое местечко, — заявил Гопкинс представителям прессы, — где будет расти моя дочь». Вашингтонцы немало потешались над этой претензией выдать себя за простого фермера со Среднего Запада. Гопкинса не считали представителем от какого-либо штата — он был избранником президента.

— У всех будут снимать отпечатки пальцев. Это что-то чудовищное!

Бэрден обернулся. Один из министров, сильно напившийся, беседовал с помощником президента, не замечая, что к их разговору прислушиваются.

— Кого-то в министерстве юстиции, Гувера, что ли, осенила блестящая идея, что у каждого правительственного служащего следует снять отпечатки пальцев, и президент клюнул на это.

— Ну, не знаю, — осторожно отозвался собеседник, — так ли уж безоговорочно он на это клюнул…

— Безоговорочно! Он уже распорядился начать снимать отпечатки пальцев в моем министерстве, хотя я и сказал, что это неслыханное посягательство на свободу личности. Гитлеровские штучки.

А что, если поднять об этом вопрос, подумал Бэрден. Ведь консерваторы в страхе перед коммунизмом повсюду видят шпионов и, наверное, с одобрением отнесутся к идее снять отпечатки пальцев со всех, кроме них самих. Удивляло лишь то, что президент одобрил эту затею. Сам он ее не одобрял. Каждый должен иметь право скрываться.

— Блэз полагает, что ему следует подправить себе нос. Это все, что он сказал о нем за последние несколько месяцев.

— Кому это? — спросил Бэрден.

— Клею. Он разбил нос во время прогулки верхом. Блэз считает, что раньше его нос был красивее.

— По-моему, он и так ничего, — вступилась Китти за Клея.— Он мне очень нравится.

Перед гостями запела толстая женщина. Голос у нее был неприятный, и Бэрден переключил свое внимание на президентский затылок — большая шарообразная голова, седые редкие волосы, розовая лысина. Президент выглядел необыкновенно крупным рядом с тихим маленьким королем, который очень походил на оживший экспонат Музея восковых фигур мадам Тюссо. «Интересно, — подумал Бэрден, несмотря на зарок, который он себе дал, — буду ли я когда-нибудь сидеть в этом кресле? Вчера Нилсон сказал "да"». «Вы очень популярны. Весь Юг и Средний Запад видят в вас героя. И к тому же вы не слишком консервативны, как раз того типа, какой любят в больших городах. Вы, несомненно, побьете Дьюи». — «А если этот вновь выставит свою кандидатуру?» — «Тогда все остальные претенденты выбывают из игры. Но это маловероятно. Вот разве что будет война».

Пусть будет мир, молился Бэрден. Толстая певица уже садилась под аплодисменты, но последняя пронзительная нота ее сопрано еще висела в душной комнате.

— Приятный голос, — сказала Китти, — для такой толстой особы.

— Самый заурядный, — сказала Фредерика, но худшее ждало ее впереди: запела Мариан Андерсон. — Цветная! —воскликнула Фредерика. — Нате пожалуйста! — свирепо зашептала она. — Как будто у нас в стране мало белых певцов!

Бэрден сделал вид, что не слышит. Он сидел закрыв глаза все то время, пока пела Мариан Андерсон. Еще совсем молодым ему довелось переспать с цветной шлюхой, и, к своему огорчению, он убедился, что она ничем не отличается от белой женщины. Ведь есть же мужчины, предпочитающие черных белым женщинам и находящие между ними разницу. Когда Бэрден впервые пришел к Нилсону в отель, он застал у него в номере стройную девушку с желтой кожей. Она лежала на софе. Без тени смущения она поднялась и стала надевать туфли: «Я говорила тебе, что это не коридорный».

Нилсон ничуть не был смущен.

— Входите, — сказал он Бэрдену.

— Виноват. Мне следовало позвонить вам снизу.

— Невелика беда. Мисс Морган все равно собралась уходить. Она моя давняя подруга. Я знал ее мать. Передавай привет Бесс, когда увидишься с ней, дорогая.

— Непременно. Всего хорошего. — Она поцеловала Нилсона в щеку с учтивым бесстрастием школьницы, которой велят поцеловать мамину подругу. Затем, едва заметно кивнув Бэрдену, прошла в спальню — как раз в тот самый момент, когда явился коридорный. Все было проделано с такой невозмутимой деловитостью, что Бэрден диву давался — уж не привидилось ли ему это все. Но у него было над чем подумать кроме этого.

— Блэз хочет, чтобы мы были друзьями, — начал Нилсон. — Он хочет выдвинуть вашу кандидатуру на президентских выборах в сороковом году. Думает, я могу вам помочь.

— Я тоже так думаю, — сказал Бэрден.

Все было легко, удивительно легко. Никакого драматизма, никакого запаха серы, никакого договора, скрепленного кровью, и ангел не подавал ему отчаянных знаков: «Не смей этого делать!»

Бэрден отправится в длительную поездку в Канаду, будет выступать в Оттаве. В его отсутствие один покладистый сенатор устроит так, чтобы продажа земли была одобрена без обсуждения. Если даже впоследствии и возникнут толки, Бэрден со спокойной душой сможет сказать, что подкомиссия приняла решение без его ведома. Тем временем в Вашингтоне будет учрежден комитет «Дэя — в президенты», а Нилсон соберет для финансирования предвыборной кампании двести пятьдесят тысяч долларов, «из разных источников, все совершенно законно».

Деньги были собраны, как условлено, и должным образом израсходованы. Результаты получились обнадеживающими. Консервативная пресса считала его единственным государственным деятелем, способным защитить конституцию и в то же время сохранить мир, а что касается Блэза, он был уверен, что кандидатура Бэрдена «пройдет как по маслу». Но, несмотря на исключительную тактичность Нилсона («Я всегда хотел, чтобы вы были президентом, еще до того, как мы с вами познакомились»), Бэрден не мог отделаться от чувства вины, хотя отлично знал, что надо либо играть в эту игру по всем правилам, либо вовсе не вступать в нее. Лишь однажды за всю свою карьеру Бэрден попытался изменить правила. Во время своей первой предвыборной кампании он был поражен, узнав, что для него покупают голоса. Когда он попытался отговорить от этого своего менеджера, тот ответил: «Но ведь именно так побеждают на выборах».

«Я бы предпочел проиграть». Ему до сих пор слышался собственный голос, тонкий и полный праведного негодования.

«Что предпочитаете вы, абсолютно никого не интересует. Тысяча с лишним человек в округе рассчитывают получить свои два доллара в день выборов, и мы не собираемся разочаровывать их».

Бэрден капитулировал. С тех пор он всегда, хотя и без особой радости, покорялся существующему порядку вещей. В этом он был схож с женой президента, которая рассказывала ему, как однажды, в дни своей невинной юности, она пришла к мужу и сказала: «Франклин, для тебя прямо здесь, в округе Датчес, покупаютголоса!» На что президент рассмеялся и ответил: «Не беспокойся, дорогая, республиканцы их тоже покупают».

В конечном счете все дело в том, как далеко ты готов пойти. Ни президент, ни Бэрден не несут ответственности за развращенность избирателей. Пусть так— но правильно ли и дальше терпеть такое развращение? Вопрос звучал глупо. Надо делать все для того, чтобы победить, а сюда входит и купля-продажа голосов. Когда он согласился взять деньги Нилсона, он продал свой голос, и в моральном плане это ничуть не хуже, чем общепринятый обычай покупать голоса. Он утешал себя мыслью, что любой другой политический деятель сделал бы на его месте то же самое.

«Но я не любой другой», — сказал он себе, когда зал зааплодировал Мариан Андерсон. Он верил в честь. Родись он вовремя, он с радостью отдал бы жизнь за Конфедерацию. То, что южане сражались за неразумное, неправое дело, лишь заставило бы его драться еще упорнее, и, если бы пуля в Шайлоу попала в него, он упивался бы своей болью, в отличие от отца, который не видел ничего хорошего в человеке, считал человечество грубым, жестоким и обреченным и поэтому сам был обречен на безумие. Но отец все же был отмечен белым рваным шрамом, который тянулся от ключицы к левому плечу, и за это почетное отличие Бэрден отдал бы жизнь.