После пожара - Уилл Хилл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Будь осторожна, подсказывает внутренний голос. Ты не единственная, кто знает больше, чем говорит. Он умен и видит тебя насквозь. Как и доктор.
– Доброе утро, Мунбим, – приветствует меня доктор Эрнандес, раскладывая блокноты и ручки. – Как ты себя…
– Я не хочу говорить о Центурионах, – перебиваю я, потому что устала, измучилась от боли в руке и с того момента, как проснулась, все думала и думала о том, что скажу. – И еще о Нейте, о моей маме и обо всем плохом. Если честно, я вообще не вижу смысла сегодня что-то обсуждать.
– Ничего страшного, – отвечает доктор Эрнандес. – Это совершенно естественно. Сожалею, что вчерашний сеанс терапии вызвал у тебя неприятные чувства.
– Да ладно, все в порядке. Как там Люк?
– С ним работают. Уверен, мы добьемся положительных результатов.
Надеюсь, ты прав.
– Хорошо, – говорю я. – Так можно я уже пойду к себе?
Агент Карлайл бросает взгляд на психиатра, который продолжает смотреть мне в глаза.
– Давай просто поговорим, – предлагает доктор Эрнандес. – Никаких неудобных вопросов или тем, никакого «процесса». Просто поболтаем.
– О чем? – настороженно прищуриваюсь я.
– Знаю, ты думаешь, мы уже составили мнение о Легионе Господнем, уже пришли к выводу, что в нем все было плохо. Так почему бы тебе не показать нам его с другой стороны?
– В каком смысле?
– Расскажи о тех временах, когда ты была счастлива. Опиши хороший день или просто вспомни что-нибудь приятное, что вызывает у тебя улыбку.
– Зачем? Вас же другое интересует.
Доктор Эрнандес качает головой.
– Это не так. Агент Карлайл занимается уголовным расследованием дела, к которому ты причастна, пускай и невольно, но, клянусь, лично меня интересуют все аспекты твоей жизни, все плохое и хорошее, что с тобой случалось.
– Что-то не припоминаю ничего хорошего, – говорю я и даже не вру.
– Я отказываюсь в это верить, Мунбим. Ну же, постарайся.
Я снова роюсь в памяти, но отыскать то, что просит доктор Эрнандес, нелегко, очень нелегко. Ужасный конец омрачил все, что было раньше, как будто пожар прошелся и по моим воспоминаниям, выжигая их дотла и оставляя после себя лишь черную пустоту. Настоящее словно бы отравило прошлое.
Мне вспоминаются счастливые мгновения, но почти все они мимолетны и не интересны никому, кроме меня: шутка, которой мы обменялись с Хани; пятничный вечер, когда Эймос привез из Города горячие чуррос; лицо Нейта в отблесках закатного солнца… Ничего такого, чем стоило бы поделиться.
А твоя жизнь до Чистки? – спрашивает внутренний голос. – До того как во главе Легиона встал отец Джон?
Я снова роюсь в памяти, погружаюсь глубже, и вот наконец кое-что всплывает на поверхность. Я улыбаюсь – и воспоминанию, и тому, что могу без риска поведать об этом доктору Эрнандесу и агенту Карлайлу. Я брошу им кость, дам то, чего они хотят, не позволяя подобраться к вещам, о которых не хочу говорить. Что ж, удачная сделка. Во всяком случае, для меня.
До
Разноцветные фонарики, развешанные на деревьях и между корпусами, мигают красным, белым и синим; отец Патрик крученым броском отправляет в полет бейсбольный мяч. Хорайзен хмуро наблюдает за его приближением, делает замах битой – такой мощный, что едва удерживается на ногах, – и шлепает по пустому воздуху. Мяч глухо ударяется о стену часовни за его спиной, публика взрывается недовольными криками, презрительным свистом и вздохами, а потом снова ободряет бэттера громкими возгласами: Хорайзен поднимает мяч и посылает его обратно.
– Неплохая подача, – отмечает он с широкой ухмылкой.
Отец Патрик приподнимает воображаемую шляпу, рыжая шевелюра ярко выделяется в свете праздничной иллюминации ко Дню независимости. Я по-турецки сижу на теплом асфальте, с одной стороны – мама, с другой – Хани и Элис. Четырехлетке Хани бейсбол не интересен, но Элис приглядывает за ней, пока девчушка радостно катает туда-сюда запасной мячик. Не знаю, где мама Хани, наверное, лежит в своей комнате с приступом головной боли. Голова у нее болит часто.
Мама доедает один из последних бургеров, приготовленных на гриле перед началом игры; верхняя губа у нее в горчице, кончик носа – в кетчупе, но я не говорю ей об этом, потому что она выглядит забавно, и мне интересно, скоро ли она сама заметит, что испачкалась.
Я слопала два бургера, гору куриных крылышек, картофельный салат, рис и целую ложку зеленого соуса, который приготовил Беар. На вкус соус был странный, чем-то напоминал мох, но я все равно его съела, потому что Беар мне нравится и я не хотела, чтобы он расстраивался из-за того, что его соус никто не ест. Взрослые Братья и Сестры пьют колу и лимонад. Мне колу не разрешают, но Белла дала мне отхлебнуть из своей бутылки. Кажется, никто не заметил.
– Два страйка! – объявляет мама, вскидывая два пальца. – Хорайзен, он тебя раскусил!
Зрителей полный двор. По окончании игры одни пойдут спать после сытного барбекю, другие отправятся в Холл Легионеров смотреть по телевизору настоящие матчи, а третьи будут слушать музыкальные радиопередачи в саду, но сейчас почти все члены Легиона тут, вместе. Пока отец Патрик подбрасывает мяч в руке, я гляжу на мужчин, женщин и детей, расположившихся по периметру двора, и на игроков, терпеливо дожидающихся своей очереди сделать подачу или принять мяч. Я смотрю на них и улыбаюсь, потому что на улице тепло, светит солнышко, и я со своей Семьей.
Хорайзен упрямо мотает головой и беззвучно произносит, обращаясь к моей маме: «Еще посмотрим». Она жестом изображает недоверие, но на ее губах играет улыбка, и я этому рада, ведь мама улыбается гораздо реже, чем мне хотелось бы. Бόльшую часть времени она выглядит грустной, но я перестала спрашивать, все ли у нее в порядке, после того как в прошлый раз она на меня накричала, заявив, что обязательно сообщит мне первой, если с ней что-то будет не так. Вряд ли она говорила всерьез. Думаю, мама просто хотела отделаться от моих расспросов.
Отец Патрик вновь готовится к подаче, а Хорайзен принимает нужную позу и вскидывает биту. Однако едва его рука устремляется вперед,
