Как сделать Россию нормальной страной - Матвей Малый

Западные газеты используют в своем названии слова «Время» или «Новости», в то время как идеальное название для газеты тоталитарного режима — «Правда». Противники коммунизма, думающие на вертикально ориентированном языке, часто пытались поймать газету «Правда» на лжи, поэтому они говорили: «Вчера “Правда” писала одно, а сегодня другое». Таким образом, они демонстрировали не только непонимание того языка, на котором «Правда» написана, но и того, что газета «Правда» — полное выражение той реальности, которую в данную минуту видит коллектив, вся правда, которая только есть. Сегодняшний номер газеты отражает всю историю человечества, то же можно будет сказать о завтрашнем номере газеты, как бы ни противоречил он сегодняшнему, как бы ни были отретушированы лица на фотографиях. Окаменевшая, незыблемая правда означает, что нет ни времени, ни памяти.

С точки зрения языка «Правды», существование духовной сферы в каждом отдельном человеке ставится под вопрос. Духовная сфера есть, но она должна быть общей для всех и строго утилитарной.

Коллектив хочет вырвать из своей среды все уникальное, многоплановое. Язык коллектива переводит человека в другое измерение, где вещи приобретают мистический смысл. Если ты имеешь три рубля, значит, ты буржуй, которого надо избить. Хотя совершенно непонятно, почему наличие у человека этих денег придает ему такие качества.

Человек изменяется, и он может быть оценен со многих разных точек зрения, но у коллектива существует всего одна шкала и всего одна секунда, для того, чтобы навесить ярлык. Творчество, развитие, рост и сама жизнь — все существующее многообразие оценивается теперь только с точки зрения коллектива. Солнце встает — очевидно, существует соответствующее указание Сталина.

Наука и искусство продолжают существовать, но они приобретают чрезвычайно интересные характеристики. Мы замечали, что главным принципом развития науки при первом методе оценки собственной ситуации является принцип неопределенности, неполноты знания. Человек что-то знает сегодня, но завтра уровень его знаний может возрасти или снизиться. При втором методе оценки собственной ситуации, наоборот, господствует принцип полной уверенности. В этом случае идеологически обоснованный, доктринерский «результат» известен до начала исследования, и нужно просто выявить несогласных и заставить их молчать.

Такая же ситуация господствовала в искусстве. Коллектив давал указание, что нужно показать и рассказать (так называемый социалистический реализм). На первый взгляд, социалистический реализм рисует людей такими, какие они есть. Однако такое искусство не в состоянии отразить настоящий момент: оно не живет здесь и сейчас, а стремится показать пейзаж, который должен был видеть слепой и мертвый коллектив. Социалистический реализм — искусство совсем не абстрактное, но при этом это искусство не имеет ничего общего с реализмом как таковым.

Рассмотрим, например, фильм “Кубанские казаки”, рассказывающий о жизни села в послевоенные годы. Если бы этот фильм был реалистическим, он показал бы полуголодных людей, не имеющих возможности бежать из деревни в город, поедающих кору деревьев и картофельные очистки. Но в фильме изображены сытые танцующие крестьяне, переполненные хлебом поля. А это еще дальше от реальности чем любая абстрактная картина: абстракция честно заявляет, что она не есть реальность, и этим реальность не трогает, здесь же мы имеем дело с подлым мифом, который подменяет реальность собой, и делает это не просто так, чтобы поиграть с художественными средствами, а с целью обмана и закабаления зрителя.

Почему так получается? Вернемся к описанию двух методов. Начнем с вертикального. Человек сравнивает собственную сегодняшнюю ситуацию со вчерашней. Итак, он находится в контакте с реальностью здесь и сейчас, с прошлым и настоящим, а на основе этого строит планы на завтра. Теперь горизонтальный метод: человек сравнивает свою ситуацию с ситуацией окружающих. Здесь все диктуется другими. Человека нет в своей собственной жизни: он зависит от того, кому завидует. Вместо будущего — очевидно недостижимое «я хочу быть как он». Здесь нет ни своего времени, ни своего места, ни своего будущего. Вместо этого — кажущаяся реалистичной, но на самом деле совершенно нереальная идея перевоплощения.

Человек живет в мире не сам по себе, а в контакте с другими, эти контакты имеют очень важное значение и составляют весомую часть реальности. Люди обмениваются мыслями и идеями. Но эти идеи лишь материал для внутренней переработки и осмысления, что очень важно подчеркнуть.

Человек может и должен воспринять мысль другого такой, какая она есть, а не такой, как хотелось бы услышать: воспринимать надо адекватно, без искажений и помех. Но затем человек должен понять, то есть творчески переработать эту мысль. Тогда результат будет живым, так как эта мысль, в какой-то уже новой форме, станет частью его собственного внутреннего диалога.

Такому восприятию есть опасная альтернатива: идея может быть воспринята без осмысления, изменения и внутреннего комментария, и такая идея осядет в душе мертвым грузом. Имплантированная идея станет «пулей», неживой частью человека, тем кирпичиком, из которого строится его неживое Социальное Я. При этом абсолютно неважно, правильная это идея или нет.

Человеку нужна еда, но если у него в желудке окажется бутерброд с колбасой в том виде, в каком он был на тарелке, это может привести к смерти. Бутерброд с колбасой должен попадать в желудок человека хорошо пережеванным и смоченным слюной. В таком же виде должна оказываться внутри человека и идея.

Нет ничего плохого в чтении Ленина, если мы имеем право размышлять над тем, что он сказал, соглашаясь с одним и не соглашаясь с другим. Но идеология требует, чтобы мы сохраняли идеи в неизменной форме. Если читать Ленина, априори считая, что он всегда прав, наступит мыслительный эквивалент несварения желудка. Тем более что Ленин никогда ни в чем не сомневался.

Итак, мы берем идею и обдумываем ее, говоря: “А так ли это?”. Только после этого мы принимаем ее, говоря: «Я буду обдумывать эту идею и в дальнейшем, я не принимаю ее на веру». В этом случае идея органично становится частью внутреннего диалога и развивает индивидуальность человека. Человек использует такую идею как затравку и развивает ее внутри себя, так же как кораллы заселяют и постепенно полностью обживают упавший в океан кусок дерева.

Но если человек сказал: «Да, я принимаю это мнение полностью, как есть, и не собираюсь когда-либо обдумывать его, подвергать сомнению и изменять», внутренний диалог прекращается. Внутри человека, как застрявшая в теле пуля, поселяется неживой объект.

Мысль становится живой только тогда, когда она открыта сомнению. С этой точки зрения, мысль, излагаемая на бумаге, в момент изложения становится неживой, потому что она уже зафиксирована. Теперь мысль надо снова оживлять, критически прочтя и обдумав. Если этого не сделать, любая мысль превратится в лозунг или клише. Поэтому и говорят: «Мысль изреченная есть ложь».

А что если я скажу: «Дважды два четыре»? Будет ли это утверждение неправдой? Если я сам пришел к такому выводу, конечно, не будет — это результат моих размышлений. Даже фраза «Дважды два пять» если не сама правда, то верный шаг к ней. Если же я принял таблицу умножения на веру, как бы хорошо я ее ни знал, она не будет моей правдой. Принять на веру означает «Не сомневайся, не проверяй, не развивай». Отсюда путь не к дальнейшему изучению математики, а к заявлению, что ты всю ее уже изучил. А дальше — не новые формулы, а разборки с настоящими математиками. Любая фраза, не являющаяся результатом процесса мышления, останавливающая процесс мышления или заменяющая его собой, является не только неживой, но и переводящей человека в другое измерение.

Возьмем человека каменного века. Он — живой. У него были руки, глаза, уши. Куда его ни ткни иголкой, ему больно. А теперь возьмем современного дедушку: очки, телефон, протез коленного сустава, искусственные зубы, в руках — газета, которую он оживленно цитирует. Не дедушка, а киборг в тапочках. И если разобраться, у него в мозгу больше камней, чем в почках.

То же самое можно сказать об утверждениях правдивых и ложных. Ложные фразы безусловно есть (у слона сорок ног), а вот фраз, выражающих правду, нет. Если фраза не является ложью, это не означает, что она является правдой. Есть только фразы не ложные. Их ложность еще не стала очевидной, и поэтому ими пока что можно пользоваться. Мы ни в коем случае не можем остановить процесс, заставляющий нас сомневаться в правдивости этих фраз. Вот фраза. Мы изучили ее и определили как не ложную, время прошло, и снова опыт показал ее неложность. Ждем до следующей проверки. Но как только мы заявим, что сомнения невозможны, мы убьем данную идею и обязаны будем автоматически исключить ее из разряда неложных.