Фельдмаршал должен умереть - Богдан Сушинский

— Следующий набор увеличим в два раза. Кандидатов, уверен, хватает. Зато, после определенной подготовки, — в рейды и на выживание…

— Так вот, я связался с представителем правительства Муссолини и со штабом генерала Вольфа. Получено разрешение на то, чтобы такой рейд был совершен. Расстояние не очень большое, это вам не Сибирь, но, по меркам Италии…

— От ставки Муссолини — до Рима, до храмов Ватикана? — спокойно, без тени иронии, полюбопытствовал Курбатов, и штурмбаннфюрер ни на мгновение не усомнился, что князь настроен именно на такой рейд: до Рима и храмов Ватикана.

— Надо бы предложить дуче и такой вариант. Тем более, что одно время фюрер загорелся было страстным желанием похитить папу римского.

— Ну?! И чем это кончилось?

— Операцию возглавлял Скорцени.

— Понятно, что не Борман.

— По замыслу своему это была гениальная операция.

— Почему же папа до сих пор в Ватикане?

— Так и не последовало решающего приказа фюрера: «Взять его!». Вмешались политики.

— Я всегда говорил: в таких случаях сначала нужно «брать» политиков.

— Вот и сейчас побережем не столько нервы дуче, сколько наших людей. Ограничимся переходом от нашей школы до побережья Лигурийского моря. Точнее, до виллы «Орнезия», которую Скорцени рассматривает в качестве послевоенной то ли ставки, то ли подпольной базы.

— Значит, вилла «Орнезия», владелицей которой является княгиня Сардони?

— Чувствую: знакомые места. Успели побывать там?

— К сожалению, не удалось. Но, благословляя меня и Шмидта в ваши «гладиаторы», Скорцени упоминал об этой вилле, о том, что следовало бы усилить тайный гарнизон ее, особенно когда станет ясно, что дело в Италии идет к развязке. Он настроен при любой ситуации спасти княгиню и ее виллу.

— Скорцени можно понять. У него действительно свои виды на этот уголок Италии.

Диверсанты закончили упражнения по «снятию часовых» и теперь спустились в небольшое ущелье, чтобы заняться «преодолением водных преград». Забыв на какое-то время о теме разговора, Курбатов и Зонбах приблизились к ущелью и выждали, пока начнется переправа.

.. — В отличие от всех прочих наших инструкторов, вы, как мы сказали, тренируетесь вместе с курсантами. И даже побывали на нескольких занятиях у своих коллег.

— Я — профессиональный диверсант.

— Однако вернемся к рейду.

— У группенфюрера Вольфа своя головная боль. В двадцати километрах от виллы находится наш запасной аэродром, дальние подступы к которому уже неделю блокируются партизанскими засадами. Так вот, нужно бы их отбросить, а еще лучше — истребить.

Услышав это, Зонбах взглянул на него с искренним уважением.

— Это уже реальная цель. Хотя вообще-то я не сторонник целевых походов. По моему убеждению, истинный диверсант должен действовать в тылу врага, исходя из ситуации, нанося удары там, где это представляется удобным. Мой идеал — вольный стрелок на вольной охоте.

— У вас это получалось. Однако не все диверсанты чувствовали себя профессионалами. Нужен контроль, иначе эти бездельники попросту загуляют.

— Такое тоже возможно.

— К пятидесяти нашим курсантам присоединятся рота разведки из расквартированного неподалеку полка С С, а также взвод егерей, неплохо знающих местные горы. Их задача — дойти вместе с вами до аэродрома, чтобы усилить его охрану.

— Ясно. Когда выступаем?

— Завтра.

Курбатов приказал унтер-офицеру немедленно прекратить «преодоление преграды», позволить курсантам переодеться в сухую одежду и через пятнадцать минут собрать их в «полевом классе», то есть па площадке у блиндажа. Лишь отдав это приказание, он согласился, что к рейду генерал Вольф отнесся продуманно. Сил должно хватить.

— Еще бы! — хмыкнул Зонбах. — Очень скоро этот захудалый горный аэродром может оказаться последним, благодаря которому мы сможем эвакуироваться с этой части Италии. В том числе, возможно, придется уносить отсюда и самого дуче.

— Итальянцы будут весьма признательны нам. Кстати, мы не закончили. Егери останутся на аэродроме. А что с группой гладиаторов?

— После рейда к вилле они возвращаются на аэродром, чтобы оттуда на машинах в сопровождении двух танков и роты разведки прибыть в школу.

— Заманчиво.

— Осталось решить, под чьим командованием все это войско отправится в рейд. При этом я совершенно не настаиваю, чтобы вы, полковник, приняли командование на себя.

— Благородно, господин штурмбаннфюрер. У вас в запасе появился инструктор, имеющий опыт подобных рейдов?

— К сожалению… — развел руками Зонбах. — Можно было бы остановиться на кандидатуре оберштурмбаннфюрера Шмидта.

Курбатов демонстративно рассмеялся, высказывая таким образом свое отношение к Шмидту в роли командира рейдового отряда.

— «Дерь-рьмо!» — спародировал оберштурмбаннфюрер Зонбах, давая понять, что с оценкой полковника согласен.

— В таком случае остановимся на полковнике Курбатове, то есть на мне, если не возражаете.

— Штурмбаннфюрер недоверчиво посмотрел на князя, убедился, что он не шутит…

— Вот уж, действительно, благородно. Хотя и не совсем ясно, зачем вам рисковать здесь головой, которая еще понадобится для России.

— Именно для России и попытаюсь сохранить ее. Тем более что здесь, как я понимаю, сражаться придётся с теми же комму-листами, воюющими не столько против вермахта, сколько за то, чтобы установить в Италии коммунистический режим.

— Над этим нюансом я как-то не задумывался, — признал Зонбах. — Когда рискуешь жизнью, подобные мотивы всегда важны. Впрочем, вы ведь отправляетесь туда автоколонной, под прикрытием двух танкеток и четырех мотоциклистов разведки. По сравнению с вашим маньчжурским рейдом этот окажется легкой прогулкой по Италии.

— Все зависит от того, во что мы, диверсанты, сами превращаем наш рейд.

Майзель тараторил не умолкая, и постепенно это начинало раздражать Бургдорфа. Он сидел рядом с водителем и, мельком осматривая окрестные пейзажи, пытался составить хоть какую-то схему беседы с Роммелем. Там, у себя в квартире, он откладывал эти фантазии на потом, рассчитывая сориентироваться уже на месте. Но чем ближе они подъезжали к родным краям Роммеля, тем отчётливее Бургдорф понимал, что представления не имеет о том, как подступиться к «герою Африки».

«Прежде всего, он воспримет это как мою личную месть, — подумалось генералу, — как отмщение давнего завистника. И будет почти что прав».

Около часа назад связной самолёт ставки Верховного главнокомандования доставил их на полевой аэродром неподалёку от Людвигенбурга, где гонцов фюрера ждали «мерседес» бургомистра и бронетранспортёр, пригнанный сюда гауптштурмфюрером Вольке.

«Несмотря на наши поражения армейский механизм все ещё работает без особого скрипа, — отметил про себя Бургдорф, знакомясь с рослым командиром отряда ваффен-СС, который, как оказалось, пока ещё даже не догадывался, какая миссия выпала на его долю и долю его солдат. — Причём особенно слаженно он работает в тех случаях, когда речь идёт об истреблении собственного генералитета».

Теперь вслед за их просторным мерседесом двигалась кавалькада из пяти бронетранспортёров, битком набитых эсэсовцами. Создавалось впечатление, будто они направляются не в поместье выздоравливающего после ранения фельдмаршала, при котором и охраны-то никакой нет, если не считать некоего соседа унтер-офицера, по простоте душевной выполняющего при нём роль денщика, а для проведения крупной боевой операции.

— Какие бы события и происходили в стране, прежде всего — решение Суда чести. Мы основательно почистили армию. Фельдмаршалы, генералы, старшие офицеры из штаба армии резерва генерала Фромма… Все прошли через Суды чести. Дело тут в каждом из нас конкретно. Каждый из нас — просто генерал. Как все. Но Суд чести… Его решения неоспоримы.

Что бы генерал Майзель ни говорил, он произносил это в нос, немилосердно гнусавя. К тому же речь его была похожа на сплошное непрерывное нытьё, и напрасно Бургдорф пытался уловить в его монологе какую-то связь с той миссией, которую им придётся выполнять. Не менее сложно было уловить и логику его гнусавой напыщенности.

Бургдорф слушал Майзеля, всё более раздражаясь, и вид руин, оставленных вражеской авиацией в придорожных хуторах да в окрестных городках, лишь усугублял это раздражение, превращая разглагольствования Майзеля в бормотание юродивого на пепелище.

— Возможно, я или кто-либо другой мог бы простить фельдмаршала Витцлебена, генерала Фромма и нашего Лиса Пустыни… Но это — каждый из нас в отдельности. Что же касается высшего Суда чести… Он исходит только из высших интересов рейха. И только из высших соображений чести как таковой. Ибо честь — это непреходяще, Бургдорф. Что бы там ни говорили в некоторых штабах и казармах по поводу нашего Суда чести — непреходяще.