Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

В мороз, слякоть или теплынь Мила щеголяла то в белокуром, то в каштановом или цвета вороньего крыла парике – по настроению! Вызывая безбожную зависть у подруг и соседок.

Парики были прекрасны – никому не приходило в голову, что ваш волосяной покров ненатуральный. Как об этом не подумали и на таможне в Чопе, когда мы уезжали через полтора года…

Нас обыскивали с пристрастием, вплоть до снятия трусов. У потрясённого до глубины души Вадика забрали ремень с солдатской бляхой, который я на него нацепил как сувенир, – военное имущество, вывозу не подлежит!

А вот стащить с головы парик таможенники не догадались…

Мила хранила этот последний парик, как в старину девичью честь, то есть с особым тщанием. Продадим в Париже, мечтала, и купим модное пальто, почему нет? Досаде не было предела, когда выяснилось, что парики стоят там копейки и рассчитаны на вкусы негритянских женщин. Которые, скажу вам, выглядели в них весьма соблазнительно.

Орденоносец Луи Арагон

Некрасов с мамой распутешествовались вовсю. Были в Англии, Германии, Италии, Швейцарии.

А в феврале прибыли в Нью-Йорк.

Нью-йоркский район Брайтон-Бич прославился на весь подлунный мир колонией наших, бывших советских, еврейских эмигрантов. Несколько лет назад это было гнилое место, облюбованное пуэрториканской и чернокожей рванью, мелкими наркоторговцами и подростковыми этническими бандами. Американские эмиграционные власти особо не заботились о благополучии бывших одесситов, киевлян и ростовчан, массово хлынувших в Америку. И селили всех без исключения новых эмигрантов на Брайтон-Бич, в этой клоаке и вертепе.

Вновь прибывшие оказались мужиками сплоченными и привыкшими к решительным действиям в условиях перенаселённой среды обитания. А женщины остро не переносили, когда к их наставлениям не прислушивались. Особенно горячо не нравилось, что мусор выбрасывался со всех этажей прямо из окон, коврики перед дверями для смеху поджигались, а нужды любой величины справлялись в лифтах…

Первыми свалили наркоторговцы, потом, понеся потери в живой силе и здоровье, рванули прочь бандюги-отроки. Последними ушли пуэрториканцы, с писклявыми угрозами в адрес остающихся «русских».

И Брайтон-Бич развернулся, расцвел, отремонтировал фасады и квартиры, открыл гастрономы, книжные магазины, рестораны, издательства, кондитерские и коптильни, мгновенно превратившись в Одессу в миниатюре, а то и уютнее.

Теперь Некрасовых водили по шумным улицам, оказывали почести на выступлениях, усаживали за столиками лицом к морю, закармливали деликатесами и вообще проявляли умопомрачительное дружелюбие.

Естественно, Вика навечно влюбился в Брайтон-Бич. А вам надо будет сразу же съездить в Америку, закончил Виктор Платонович это длиннейшее телефонное повествование, уж тут есть на что посмотреть!

Звонил он, конечно, бесплатно из кабинета Андрея Седых, редактора нью-йоркского «Нового русского слова». Редактор, тоже взяв трубку, нарочито бодро кланялся нам, расспрашивал о делах и приглашал заходить при случае. Мы в своем задрипанном Кривом Роге лишь вздыхали.

На работе я надоел начальству просьбами, как бы сверхурочно поработать, чтобы получить отгулы. Заработав несколько отгулов, мы с Милой отправлялись в Киев или Москву. В Киеве мы тут же попадали под наблюдение. В киевском метро мы с женой, развлекаясь, выпрыгивали на пустой перрон за секунду до закрытия дверей, а за нами, из соседнего вагона, тут же выпрыгивал наш сопровождающий. И как ни в чем не бывало отворачивался в нескольких шагах. Потом такие фокусы мы выкидывать прекратили, не стоит всё-таки шутить с этой компанией…

Вдруг в слякотную субботу, утром 11 марта 1976 года, позвонили из ОВИРа.

Приятнейший женский голос сообщил, что «вашей семье и вам лично, Виктор Леонидович, разрешён немедленный выезд в государство Израиль»…

Я страшно расстроился – так поспешно надо расставаться с друзьями! Ведь всего месяц назад нам решительно отказали и с открытой улыбкой порекомендовали оставить всякую надежду на отъезд.

Но опальный писатель Виктор Некрасов развил во Франции и Америке неутомимую гуманитарную активность под лозунгом «Отпустите детей Некрасова!». Он без устали орудовал и в прессе, и на радио, и в кулуарах.

Советская власть не учла ещё и того, что в далёком Париже знаменитый поэт-коммунист Луи Арагон был недавно награждён орденом Дружбы народов. Орден порешили вручить в его восьмидесятилетний юбилей.

Наградой юбиляр оскорбился. Орденишка ведь был затруханным, даже не трудовешник, а типа «Знака Почёта», в обиходе называемого «Краковяк» из-за странноватой позы рабочего с колхозницей, как бы играющих в «ручеёк». Такая регалия вручалась обычно иностранным прихлебателям среднего пошиба или же неглупым функционерам из нацменов. А для такого густопсового в своё время коммуниста и действительного таланта, как Арагон, это было так же унизительно, как получить, скажем, звание заслуженного деятеля искусств. Ведь всего пять лет назад поэт удостоился высокого ордена Октябрьской Революции!

Так вот, 25 февраля 1976 года Некрасов вместе со своим новым другом профессором Ефимом Эткиндом был принят Луи Арагоном у него дома. Вика попросил поэта заступиться за нас, своих детишек.

Арагон оказался на высоте – тут же пошёл в советское посольство и заявил послу, что откажется от ордена, если детей Некрасова не выпустят из Союза. Луи Арагон оставался высочайшим авторитетом во Франции, и его угроза была воспринята Советами с должным почтением. Из Москвы приказали – чтоб этих долбаных детей и духу не было! В Кривом Роге немедля аукнулось, дескать, исполним в лучшем виде!..

Когда перед самым отъездом я явился за откреплением к начальнику военкомата, пьющему майору, знакомому ещё со студенческих лет, тот не побрезговал выйти из кабинета в коридор и начал громогласно, с легкими и необидными матючками, стыдить меня. Заманчиво попахивая водкой, уличал в низких моральных качествах, в покушении на предательство социалистической родины. Я невозмутимо смотрел на него, выпятив губы, как каменный истукан с острова Пасхи.

Майор вдруг осёкся на полуслове, схватил мою руку и душевно потряс. Майора осенило! Ведь этот простой русский парень, офицер запаса и наверняка патриот, собирается уезжать не по своей воле, а засылают его на специальное задание в Израиль, в самую пасть мирового сионизма!

Ободряюще тряхнул головой: «Желаю удачи, старлей! Давай там, действуй!»

Уличная пастьба

До конца марта мы всё продолжали получать, с месячной задержкой, обнадёживающие и ободряющие письма от родителей. Тогда они ещё не знали, что нам разрешат выезд. Получалось какое-то воспоминание о будущем…