Всё на свете, кроме шила и гвоздя. Воспоминания о Викторе Платоновиче Некрасове. Киев – Париж. 1972–87 гг. - Виктор Кондырев

Ко мне всё время подходил бывший мамин сослуживец Гарольд Бодыкин. Тогда он работал в Днепропетровской опере то ли режиссёром, то ли завлитом. Приехал нарочно на проводы. Удивительно, но именно разговор с ним я запомнил отчётливо, несмотря на пьяный дурман.

– Витя, пошли выпьем! – говорил он и пил сам не увиливая. – Давай ещё по капле! А если что надо спрятать, рассчитывай на меня! Я помогу. Сберегу или ещё что…

– Что там прятать, Гарольд! – неуверенно отпихивался я. – Что там сохранять, всё уже раздали.

– Давай ещё ахнем! – снова подходил он ко мне с бутылкой. – А если какие материалы надо понадежнее пристроить или рукописи, так я готов помочь.

Чтобы отделаться от него, я взял в кладовке толстую папку с рукописью «В родном городе» и отдал ему, вот возьми и храни.

– Всё будет в порядке, – зашептал он и как-то воровато запихнул папку под пиджак, – всё будет о’кей, Витя!

И выскочил на лестничную площадку, даже на скорую руку не попрощавшись.

Порядок в те времена был установлен такой: основной багаж проходил таможню по месту жительства уезжающего за несколько дней до отъезда. На самолёт все шли только с чемоданами.

Я был единственным, кто на деле помогал Некрасову собирать дома ящики и сортировать вещи. Сашка Ткаченко больше получаса возни не выдерживал, садился с сигаретой и докучал советами.

Свой дипломный проект – рулон пожухлых планов и чертежей общего вида Киевского вокзала, бережно хранимых в кладовке, – Виктор Платонович с почестями вручил Сашке: сохрани для потомков! Было видно, что расставаться с рулоном жалко, но и брать с собой такой громоздкий сувенир молодости было явно не с руки.

В последние дни перед отъездом В.П. обязательно меня прихватывал, когда бегал в домоуправление, милицию, бухгалтерию, ходил по инстанциям за справками и формулярами, метался, заказывая контейнер для ящиков. Вика уже давно привык говорить со мною если и не обо всём, то об очень многом, не скрываясь поведывать свои опасения и заботы и поручать любые дела.

За сутки до таможни мы с Сашкой провели целый день на главпочтамте, отправляя во Францию центнеры бандеролей с книгами, что были отобраны Некрасовым как крайне необходимые для будущей работы. К которой он твёрдо решил приступить сразу же по прибытии в Париж. Не дожидаясь основного багажа! Благие, как всегда, намерения…

Таможенники сочувственно и вежливо поглядывали на Некрасова, нарочито демонстрируя своё безучастное отношение к смехотворным пожиткам и утвари писателя. Мол, что тут смотреть, ясно, что никаких ценностей нет! Какие-то бумажки, папки, надколотые вазочки, разношёрстная посуда, книжки, рисуночки, рамки без стекла, коробки с фотографиями, ничего заслуживающего внимания.

Фамильное серебро – главную семейную ценность из шести чайных ложек, половника и подстаканников, – никто не взвешивал и не пересчитывал, просто как-то обидно… О вывозе же полудюжины простеньких акварелек и картин и речи не могло быть. Потребовались чудовищные по сложности экспертизы, чего Некрасов убоялся. Поэтому всё было оставлено нам.

Досмотр подходил к концу. Наблюдавший подполковник из политической таможни давно уже скучал в сторонке и казался негрозным. Книги, папки с вырезками, фотоальбомы, старые советские газеты и журналы, простыни и подушки… Хлам всякий! Многие десятки разных изданий «В окопах Сталинграда», на память. Наверное, всё-таки велели излишне не придираться…

Казалось бы, много бумаг, опальный писатель, смотри в оба, может быть, что-то подрывное! Но нет, взяли наугад блокнот, книгу, альбом, невнимательно полистали, вот тебе и весь таможенный досмотр. Полистали тоненькую брошюрку Луначарского «Об антисемитизме». С надписью автора.

– Сентиментальная ценность, как говорят французы! – объяснил Некрасов.

Никто не возражал.

В начале шмона таможенники было насторожились – магнитофонные плёнки! Нарушений в этом никаких, но один всё же взял наугад кассету, вставил в портативный магнитофон, заморскую диковинку. И забренчала гитара, и запел, чуточку блея, Окуджава. Таможенник заулыбался, а другой перестал ковыряться длинным щупом в тюбике зубной пасты.

Надежды ма-а-ленький оркестрик,

Под управлением Любви…

Каждый принялся вновь за своё дело, но плёнку не выключили, дослушали до конца.

– По-моему, – сказал потом Вика, – все тогда прониклись друг к другу чем-то похожим на симпатию.

Плёнку таможенник положил в сторонку, как бы по забывчивости, и Некрасов не возражал, отвернулся – бери, мол, парень себе…

Открыл коробочку с наградами. Орден «Красная Звезда», «За отвагу», «Знак Почёта», Сталинская премия… Орденские книжки…

– А где удостоверение на медаль «За оборону Сталинграда»?» – таможенник пошарил в коробке.

– Потерял! – беспечно так хохотнул В.П. – Ещё в сорок пятом. Девятого мая, в Киеве, так выпили, что ничего в карманах не осталось!

– Так не пойдёт! – очень строго сказал подполковник. – Ищите удостоверение, без него медаль останется у нас.

Некрасов заметался. Это была его любимейшая память о Сталинграде. А тут на тебе… Вдруг он выхватил из кучи своих книг какое-то издание пятидесятых годов, открыл книжку и пришпилил медаль к титульному листу, прямо на название «В окопах Сталинграда».

– А так пойдёт? – чуть ли не в отчаянии воскликнул В.П.

– Пойдёт! – подполковник неожиданно улыбнулся. – Забирайте свою медаль!

Некрасов облегчённо скорчил хитрющую рожицу и подмигнул мне:

– Ну, как?! Мы едали всё на свете, кроме шила и гвоздя!

Потом в Париже Некрасов не раз рассказывал, какого он натерпелся страху с медалью на таможне.

Я почтительно храню эту семейную реликвию – невзрачное издание «Художественной литературы» 1958 года «В окопах Сталинграда» со следами от медальной булавки.

Сидение в отказе

Родители уехали. Но расставание гораздо больше сблизило, чем разлучило.

Никогда до этого мы так тесно не общались, как в первый год после их отъезда. Неустанно переписывались и беспрерывно перезванивались. Они сообщали нам все свои новости, а мы держали их в курсе всех, даже мельчайших наших дел.

Не успев приехать в Женеву, мама вдруг принялась писать странные вещи. Что, дескать, жалко, что они такие непредусмотрительные. Бросили в Киеве две старинные чугунные сковородки, которые здесь очень ценятся. Пылесос дома оставили. Пледы, одеяла, подушки, простыни… Как бы они сейчас пригодились. Хорошо, хоть проигрыватель и транзистор взяли… Потом спохватывалась: сейчас-де всё это не нужно, живём у друзей как у Христа за пазухой, но вот потом, когда будет свой угол…

Что за чертовщина, переглядывались мы с Милой, какие сковородки, какие простыни?! Это же Запад! Там не только пледов и пылесосов, там автомобилей и фирменных джинсов куры не клюют! Иди в магазин и покупай, не ленись!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});