Солнечное затмение - Андрей Попов

   -- Зачем... зачем ему понадобилась эта война?... -- Оранский сам уже едва соображал то, о чем ее спрашивал.

   Она лишь повторяла:

   -- Как все глупо... глупо все... -- ее пальцы вплелись в его волнистые волосы. -- Он проиграл... в кости...

   Оранского еще никогда так не обжигали слова любимого существа.

   -- Что?! -- его даже отшатнуло в сторону. -- Ашер захватили только потому, что твой отец проиграл какому-то идиоту в кости?! Я правильно понял?

   Фиасса продолжала лежать на шезлонге. По ее полуобнаженной груди ниспадали темные волны распущенных волос. Она не обиделась, и голос ее не претерпел никакого изменения, когда она начистоту выложила все что знала:

   -- Прости, Альвур. Лучше ты узнаешь это от меня, чем от кого-нибудь другого. Да, они выпили слишком много спиртного...

   -- С кем?

   -- С Кульвером, властелином Разрозненных Островов.

   -- Знаю такого недоумка. Продолжай! -- герцог с нескрываемым раздражением пнул тлеющие поленья костра. Тот ответил ему озлобленным треском и фонтаном искр.

   -- Они поклялись друг другу, что смогут захватить любой укрепленный город Франзарии, и что король Эдвур для них... Я не могу это произнести вслух.

   -- Дальше, дальше!

   -- Потом они начали наперебой спорить, кто из них пойдет войною на Франзарию, клялись в присутствии всей знати обоих миражей, что будут последними ничтожествами, снимут и отдадут другому свои королевские регалии, если не сдержат своего слова. Потом Кульвер предложил: "брат мой Эдуант, мы с тобой оба отважные воины, и оба можем сделать с королем Эдвуром все что захотим. Так пусть же наш спор решит случай -- кому из нас выпадет честь этой славной войны". -- Фиасса печально вздохнула. -- Короче, они кинули жребий, и мой отец проиграл.

   Герцог Оранский продолжал шевелить ногой дотлевающий костер. Сонное, умирающее пламя огрызалось, царапая красными когтями его сапоги. Вновь страшно захотелось курить. Он сделал несколько жадных затяжек, стрельнул окурком в купол шатра, потом устало посмотрел на Фиассу.

   -- В Ашере находится моя дочь Дианелла. И если с ней что-нибудь случится, твой отец навсегда останется моим злейшим врагом...

   Он присел рядом с ней, взял ее руку и долго смотрел, как слезы смывают с ее лица нежные оттенки искусственных румян.

руна пятая

"И вот, на высокой волне вдохновенья,

Откуда-то явленной в эти мгновенья,

Писать нечто важное взялся я тут,

Надеясь, что кто-то оценит мой труд.

Но знаю, что строф поэтичных набор

На малое время вам даст впечатленье,

Которое вскоре минует как вздор,

Пройдет, словно слабых ветров дуновенье."

   Дьессар жадно ловил языком капли влаги, что спадали с грязного потолка темницы. На его теле уже не оставалось ни одного здорового места. Ноги, закованные в железные обручи, ныли при всякой попытке ими пошевелить. На спине плеть оставила свои росписи, кожа покрылась синяками и ожогами. Инквизитор Жоэрс постоянно разнообразил пытки, ехидно говоря при этом: "Дьессар, нам ведь с тобой скучно постоянно репетировать одну и ту же пытку. Дай-ка я тебе покажу что-нибудь новенькое.". И при этом еще хихикал, скалив свои корявые полусгнившие зубы.

   Дьессар уже долгое время не мог по-настоящему уснуть. Холодный бетонный пол с нарочито разбросанными на нем острыми камешками сам по себе являлся не ограниченной во времени пыткой. Если он изредка и погружался, то не в сон, а в бред, в коем синкретизм ноющей боли и удушливой дремоты был таким же кошмаром, как и все наяву. Сейчас он сидел в объятии абсолютной тьмы -- той самой, которую мракобесы называют "предвечной" и "благословенной". Он знал, что рядом с ним находится брат Каир и сестра Альнида. Главный инквизитор не обманывал, трое из них действительно отреклись от лученосной веры и на глазах у Дьессара целовали Священный Манускрипт. Они, по своей слабости, не стерпели экзекуций Жоэрса, хотя пытали их намного меньше, чем пастора... Да, он называл себя только так: пастор лученосной веры. Эту гордую реплику, словно плевок в лицо, он уже несколько раз кидал Жоэрсу, Нельтону и даже самому королю Эдвуру.

   -- Каир... Альнида... как вы там? -- Дьессар очень редко говорил, так как это отнимало его последние силы.

   Из мрака донесся голос Каира:

   -- Успокойся, учитель, мы останемся верны тебе... Хотя смерть для нас неизбежна.

   Потом было долгое-долгое молчание. Лишь капли немелодично постукивали о жесткий пол, разбиваясь на множество брызг.

   -- Это для меня смерть неизбежна. Вам Эдвур может дать помилование.

   Далее в разговор вступила Альнида:

   -- Дьессар, вспомни сам, чему ты нас учил всю жизнь. Все наши братья смотрели на тебя как на бога. Своими словами ты мог вызывать слезы. Ты вдохнул в нас такую светлую надежду. О чем же сейчас говоришь?

   И опять долгое молчание... Потом донесся лязг железа. Дьессар пошевелил онемевшие ноги.

   -- Вы готовы умереть, так и не увидев солнца? Вам достаточно того, что вы в него верили?

   -- Учитель, жизнь, которую я прожил, -- лучшая из всех моих мечтаний. И я ни о чем не жалею. -- Каир нащупал в потемках холодную руку пастора и пожал ее.

   Никакие другие слова не доставили бы Дьессару большее утешение. Даже боль в его теле слегка притупилась. Но тут раздался скрип ржавых шарниров, и в лицо ударила яркая струя света. В дверном проеме возникло его инквизиторское сиятельство, толстяк Жоэрс. Одно только появление этого человека вызывало у всех троих содрогание. Ноги инквизитора были до сих пор перебинтованы, и он совершенно беззлобно произнес:

   -- Эй, еретики, с вами хочет побеседовать епископ Нельтон. Прошу оказать гостю радушный прием! -- потом зажег настенный факел и ретировался.

   Нельтон появился в своей темной сутане, с постным страдальческим видом. Его взгляд никогда не изменял своему добродушию. Его никто никогда не видел кричащим и разгневанным. Он только мог печально качать головой и сетовать: "я сделал для вас все что мог". Несомненно, если среди духовенства кто-то и достоин был звания епископа Франзарии, так это только он. Остальные почти поголовно погрязли в алчности и лжи.

   Нельтон присел на жесткий табурет и поглядел каждому в лицо. И тут на его глазах навернулись слезы... Они текли из-под стекол очков прямо по глубоким морщинам. Он небрежно смахивал их ладонью и, казалось, нисколько не стыдился своей слабости.

   -- Дети мои... думаете, душа моя не томиться, когда вас здесь подвергают истязаниям? Думаете, нам доставляет радость мучить вас? Вы называете нас мракобесами, в ваших глазах мы бесчувственные изверги. Если б вы только знали, какому демоническому заблуждению вы попали! Вам внушили... вернее сказать, вам вдолбили с детства такую чудовищную ересь! И теперь вы эту заразу распространяете среди благоверных пасынков темноты. Мы просто вынуждены поступать с вами жестоко, ибо вы сами не оставляете нам выбора... -- Нельтон достал платок и высморкался. -- Клянусь пред именем Непознаваемого, я сам готов пойти на костер, лишь бы вас всех обратить к истине. Но знаю, что и это не поможет. Если б вы оскорбляли меня лично или даже короля: то было бы зло куда меньшее. Но вы отвергаете реликтовые откровения нашего Создателя, имя которого настолько свято, что не известно ни единому человеку во всей вселенной. Вы произносите хулу на предвечную Тьму, нашу прародительницу. Взгляните же на небо: она дарует нам свой покров. Она реальна и вездесуща. От нее никуда не спрячешься. Она пронзает своим естеством как наш мир, так и все, что находится вне его пределов. Свет даже самого могучего пожара является вздором перед ней. Если сейчас зажечь на небе все, что способно гореть, и назвать это солнцем -- одного ее дуновения достаточно, чтобы погасить новоявленное светило. Посмотрите, как блеклы и ничтожны перед ней небесные костры...

   -- Это звезды, епископ. -- Дьессар наконец подал свой голос.

   Нельтон вздохнул. Он притащил с собой большую пухлую книгу, которую постоянно поглаживал одной рукой. Наверняка -- Священный Манускрипт.

   -- Знаю... в ваших еретических писаниях они названы звездами, и знаю, что они больше самой черной вселенной, и даже то, что расположены они бесконечно далеко, поэтому и кажутся нам такими маленькими. Правильно? -- епископ снова прослезился и стал удрученно покачивать головой. -- Неужели вы всерьез верите в такую чушь?..

   Потом он поднялся, открыл книгу и произнес:

   -- Послушайте, как верно здесь сказано: "...как малые дети с удовольствием слушают сказки о том, чего не бывает, так и древние, по наивности своей, верили всякой легенде -- лишь бы она услаждала их слух, лишь бы была со счастливой концовкой, лишь бы дарила надежду на что-то лучшее. В конце четвертой вечности от Великой Вселенской Ошибки жил среди древних один ученый муж. Его звали Коперником. Он зарабатывал себе на жизнь тем, что изготовлял и продавал народу факела, а в свободное время любил наблюдать за небесными кострами через подзорную трубу с огромными линзами. Однажды пришла ему в голову идея, что было бы неплохо изобрести огромнейший факел и зажечь его прямо на небе, дабы светил он всем людям и никогда не гас. Для детища своего ума он придумал красивое название -- "солнце". Воодушевленный этой идеей, он стал ходить по улицам и говорить: подождите еще немного, оно вот-вот загорится! У него, как и у всякого проповедника, была масса последователей. И даже после его смерти, наши предки не переставали из эпохи в эпоху ожидать своего чуда. Некоторые из них пошли еще дальше, они принялись утверждать, что солнце когда-то уже светило на небосводе, но по непонятным причинам погасло, даже отыскали книги еще древнее их книг, якобы намекающие, будто так и было. Именно в те смутные времена и возникли первые пророчества о Конце Тьмы и Пришествии Света. Люди так сильно уверовали в собственные фантазии, что понасочиняли множество поэм, сказаний, историй о своем небесном светиле. Читая некоторые древние книги, действительно можно подумать, что нечто похожее на огромный факел горело на небе, ибо о нем упоминается чуть ли не на каждой странице. И, если бы Непознаваемый не оставил нам своего реликтового откровения, незыблемого и вечного, кто знает, сколько бы еще красивой лжи люди понавыдумывали для собственного успокоения..."