Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 4. Стихотворения. Поэмы (1918–1921) - Николай Степанович Гумилев

стоят у входа

49

Но всё ж навеки сердце угрюмо,

40

загл., автограф 1

отсутствует

1–40

Струна и гортанный вопль и сразу

Сладостно так заныла кровь моя

Сладостно так внимал я рассказу

Про иные родные мне края.

Витые струны это жилы бычьи

Но горькой травой питались быки

Гортанные крики слова девичьи

Из-под зажимающей рот руки.

Пламя костра, пламя костра! Колонны

Красных стволов и гики диких игр

Между беснующимися зверь влюбленный

Царственный зверь бенгальский тигр.

Ах я помню его в дыму сигарном

Где пробки хлопают люди кричат

<На залитом?> столе чубуком янтарным

Сердца отстукивающим такт.

Девушка что же ты гость богатый

Стань перед ним как комета в ночи:

Сердце крылатое в груди косматой

Вырви, вырви сердце и растопчи.

Шире, все шире, кругами, кругами,

Ходи, ходи и руками мани

Как пар вечерний плавает лугами

Когда за лесом огни и огни.

Ах кто помнит его <жителем горним?>

И с кровавой лилией в узкой руке

Грозою ангелов и светом черным

На убегающей к <Творцу?> реке

Или мало ему было печали

Из льдистой бездны зреть горний пожар

Раз надо чтоб грудь ему разорвали

И песня и пляска, вечерний пар

Вот струны-быки и слева и справа

Рога их смерть и мычанье беда

У них на пастбище горькие травы

Колючий волчец, полынь, лебеда

Оставлено место для одной строки

Девушка смеясь с полосы кремневой

Так было так есть и так будет вновь

Узким язычком <слизала?> кровь.

загл., автограф 2

Цыганский табор

вм. 1–52

Струна, и гортанный вопль, и сразу

Сладостно так заныла кровь моя,

Так убедительно поверил я рассказу

Про иные, родные мне края.

Вещие струны — это жилы бычьи.

Но горькой травой питались быки.

Гортанный голос — жалобы девичьи

Из-под зажимающей рот руки.

Пламя костра, пламя костра, колонны

Красных стволов и оглушительный гик.

Ржавые листья топчет гость влюбленный —

Кружащийся в толпе бенгальский тигр.

Капли крови текут с усов колючих,

Томно ему, он сыт, он опьянел,

Слишком, слишком много бубнов гремучих,

Слишком много сладких, пахучих тел.

Ах, кто помнит его в дыму сигарном,

Где пробки хлопают, люди кричат,

На мокром столе чубуком янтарным

Злого сердца отстукивающим такт?

Девушка, что же ты? Ведь гость богатый,

Стань пред ним как комета в ночи.

Сердце крылатое в груди косматой

Вырви, вырви сердце и растопчи!

Шире, все шире, кругами, кругами

Ходи, ходи и рукою мани.

Так пар вечерний плавает лугами,

Когда за лесом огни и огни.

Вот струны-быки и слева, и справа.

Рога их — смерть и мычанье — беда.

У них на пастбище горькие травы,

Колючий волчец, полынь, лебеда.

Хочет встать, не может... кремень зубчатый,

Зубчатый кремень как гортанный крик.

Под бархатной лапой, грозно подъятой,

В его крылатое сердце проник.

Что ж, господа, половина шестого?

Счет, Асмодей, нам приготовь!

Девушка, смеясь, с полосы кремневой

Узким язычком слизывает кровь.

посвящ., автограф 3

Нине Шишкиной-Цурмиллен

4–5

Сходились узлы золотых шнуров.

Струна, и гортанный вопль, и сразу

14

Красных стволов и оглушитель гик,

27–28

Грозою ангелов, сладким соблазном

С кровавой лилией в черной руке?

30

Стань перед ним, как комета в ночи,

41

Хочет встать, не может; кремень зубчатый,

49

Что ж, господа, половина шестого,

42

загл., автограф 1

отсутствует

вм. 1–60

Только змеи сбрасывают кожи,

Чтоб душа старела и росла,

Мы, увы, со змеями несхожи,

Мы меняем души, не тела.

Помнить всякий раз другое имя.

Разбирать начала и концы,

Трудно душам — Память правит ими,

Что проводит годы под уздцы.

Память с телом старой великанши

И с глазами полными огня,

Расскажи о тех, что жили раньше

В этом теле вечном до меня!

Самый первый... некрасив и тонок,

Полюбивший только сумрак рощ,

Лист опавший, колдовской ребенок,

Словом останавливавший дождь.

На песчаных дальних косогорах,

У лесных бездонных очастей

Вечно норы он копал, и в норах

Поджидал неведомых гостей.

Дерево, да рыжая собака.

Вот кого он взял себе в друзья...

Память, Память ты не сыщешь знака.

Не уверишь мир, что то был я!

А второй... любил он ветер с юга,

В каждом шуме слышал звоны лир,

Говорил, что жизнь — его подруга,

Коврик под его ногами — мир.

Был влюблен, жег руки, чтоб волненье

Укротить, писал стихи тогда,

Ведал солнца ночи вдохновенья.

Дни окостенелого труда.

Он совсем не нравится мне: это

Он хотел стать богом и царем,

Он повесил вывеску поэта

Над дверьми в мой молчаливый дом.

Я люблю избранника свободы

Мореплавателя и стрелка,

Ах, ему так звонко пели воды

И завидовали облака.

Высока была его палатка.

Мулы были резвы и сильны.

Как вино впивал он воздух сладкий

Белому неведомой страны.

А потом у моря величаво

Вел рассказ, разлегшись на софе...

— Упоительно прекрасна слава

В маленьких тропических кафе!

Память,