Воспоминания последнего Протопресвитера Русской Армии и Флота (Том 1) - Георгий Шавельский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Напишите, - отвечает умирающий, - что я счастлив... спокойно умираю за Родину... Господи, спаси ее!
Это были последние его слова. Он скончался на моих глазах, поддерживаемый моей рукой.
Еще пример. 17 октября 1915 г. я был на Западном фронте в 5-ой дивизии. В одном из полков (кажется, в 20 пехотном Галицком полку), после моей речи и переданного мною полку привета Государя, выходит из окружавшей меня толпы солдат, унтер-офицер и, поклонившись мне в ноги, произносит дрожащим голосом:
- Передайте от нас этот поклон батюшке-царю и скажите ему, что все мы готовы умереть за него и за нашу дорогую Родину...
Солдатское громовое ура заглушило его дальнейшие слова.
Вернувшись однажды в 1916 году с фронта, где я {163} посетил много бывших на передовых позициях воинских частей, наблюдал, как трудности и опасности окопной жизни, так и высокий подъем духа в войсках, - я, по принятому порядку, явился к Государю с докладом о вынесенных мною впечатлениях и наблюдениях. Помню, - у меня вырвались слова:
- На фронте, ваше величество, всюду совершается чудо...
- Почему чудо? - с удивлением спросил Государь.
- Вот, почему, - ответил я. - Кто воспитывал доселе нашего русского простого человека? Были у нас три силы, обязанные воспитывать его: церковь, власть и школа. Но сельская школа сообщала тем, кто попадал в нее, минимум формальных знаний, в это же время часто нравственно развращая его, внося сумбур в его воззрения и убеждения; власть нашему простому человеку представлялась, главным образом, в лице урядника и волостного писаря, причем первый драл, а второй брал; высокие власти были далеки и недоступны для него; церковь же в воспитании народа преимущественно ограничивалась обрядом. И несмотря на всё это, русский крестьянин теперь на позициях переносит невероятные лишения, проявляет чудеса храбрости, идейно, самоотверженно и совершенно бескорыстно страдает, умирает, славя Бога.
- Да, совершенно верно, - согласился Государь.
Я часто задумывался, стараясь разгадать секрет способной к самым высоким подъемам души простого русского человека. Веками слагался характер ее. При этом, из указанных мною сил - школа только в недавнее время, 40-50 лет тому назад, более или менее ощутительно коснулась души простого человека. Власть. Простой человек гораздо чаще видел бичующую и карающую, чем милующую и защищающую руку ее. И в одной только церкви он слышал вечные глаголы правды, {164} мира и любви; в ней только он успокаивался и отдыхал от своей серой и неуютной, грязной и часто голодной жизни. Храм, величественный, как царский чертог украшенный, этот храм служил для него и домом молитвы и музеем искусств и лучшим местом для отдыха, тем более дорогим, что каждый входящий в храм мог сказать: это и мой храм, мой дом, куда во всякое время я могу придти и отвести душу свою.
К сожалению, руководство церкви в отношении русского народа не было разносторонне воспитывающим. Священнослужители, по большей части, ограничивали свою пастырскую работу церковно-богослужебным делом: совершением богослужений в храме и отправлением треб в домах. Проповедь, когда она раздавалась в церкви, почти всегда была отвлеченной и, так сказать, надземной: она много распространялась о том, как человеку попадать в Царство Божие, и мало касалось того, как ему достойно жить на земле.
Из христианских добродетелей вниманием проповедников пользовались почти исключительно две: любовь к ближнему и самоотвержение, - "любите врагов ваших" (Мф. 5, 44) и "нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих" (Ин. 15, 13), - об этом или прямо, или косвенно говорилось почти в каждой проповеди. Вот эта-то милующая, в течение многих веков простертая над русским народом рука церкви, это постоянное напоминание ему о любви и самоотвержении и вложили в его душу то сокровище, которое он выявлял в великих, но скромных, для глаза незаметных подвигах до революции, и которое он еще выявит и после революции, какие бы потрясения последняя ни произвела в его душе...
Из Гродно я проехал в Ландворово, где помещался тогда штаб генерала Рененкампфа, затем вместе с Рененкампфом в 1-ую и 2-ую конные гвардейские дивизии и потом, уже без генерала, в сопровождении полк. Бурова, на позиции, по направлению к Олите, в полки 2-го армейского корпуса. Как во время моего пребывания {165} в Ландворово, так и в пути, пока мы ехали вместе, упомянутый уже генерал князь Белосельский-Белозерский то и дело расхваливал Рененкампфа, а иногда прямо убеждал меня отстаивать последнего перед Верховным.
Кажется, 11-го и 12-го сентября я провел в Вильне, где, после посещения находившихся там военных госпиталей, был гостем архиепископа Тихона (Впоследствии - Патриарх Тихон.), с которым сначала в городе, а потом на его чудной даче Тринополь провел в приятной беседе около семи часов.
Уезжая из Вильны, я накупил себе разных газет, среди которых оказался номер (кажется, за 10 сентября) "скворцовской" (Издававшейся В. М. Скворцовым, чиновником особых поручений при обер-прокуроре Св. Синода.) газеты "Колокол", проглядывая который, я наткнулся на статью какого-то архимандрита, озаглавленную: "Апостольская поездка еп. Дионисия по Галиции" (Кажется, не ошибаюсь, приводя по памяти название статьи. Еп. Дионисий, впоследствии - митрополит Варшавский.). В статье сообщалось, что с продвижением наших войск в Галицию, Волынские духовные власти, во главе с архиепископом Евлогием, начали "апостольское" дело обращения галицийских униатов в православие. Еп. Дионисий (Кременецкий, викарий Волынской епархии) уже подъял великий подвиг, путешествуя по градам и весям Галиции. Преосвященный не только совершает богослужения в униатских приходах, но и "действует". Указывались факты: в селе H преосвященный призывает священника-униата. "Ты - папист?" - спрашивает его преосвященный. "Папист", - отвечает священник. "Тогда вот тебе два дня на размышление: если не откажешься от папы, отрешу тебя от места". Священник не согласился отказаться, после чего епископ в воскресенье объявляет прихожанам: "Ваш священник - папист; он негоден для вас; я ставлю вам другого"... И... поставил иеромонаха Почаевской Лавры.
{166} Я воспроизвожу содержание статьи по памяти, но она так ошеломила меня тогда, что теперь я уверен, что если и погрешаю, то только в отношении дословной передачи, а не по существу ее.
Задолго до войны я изучал униатский вопрос в широкой научной и бытовой постановке. Защищенная мною 9 мая 1910 г. магистерская диссертация озаглавливалась: "Последнее воссоединение униатов Белорусской епархии (1833-1839 гг.)". Статья "Колокола" воскресила в моей памяти знакомую картину воссоединения 30-х годов прошлого столетия со всеми ошибками и промахами воссоединителей, приводившими к кровавым столкновениям, к вмешательству вооруженной силы. Только "тогда" было в мирное время и у себя дома, а "теперь" - на театре военных действий, на чужой территории. Последнее обстоятельство обязывало наших "деятелей" к особой осмотрительности и осторожности. Азбука военного дела требовала принятия всех мер к успокоению, а не к возбуждению и раздражению населения занятой нашими войсками неприятельской местности. Наши "воссоединители" обязаны были, кроме того, учитывать, что успех на войне легко чередуется с неудачей, что сегодня занятая нашими войсками территория завтра может перейти снова в неприятельские руки. И не могли они не предвидеть, что может ожидать воссоединенных, если они снова окажутся в руках австрийской власти, столь ревностно, по политическим соображениям, преследовавшей в Галиции православие и насаждавшей унию. Короче сказать, наши власти должны были понять, что всякие воссоединительные действия на фронте в занятой нашими войсками неприятельской стране по самому существу были несвоевременны и неуместны, независимо от того, искусно или грубо они производились бы.
Православной миссии среди Галицийских униатов в то время могло быть только одно дело: не обличая униатской веры, не пытаясь пока воссоединить униатов, всеми способами показывать им, - {167} особенно оставшимся без своих священников, бежавших в глубь Австрии, - красоту и теплоту православия: совершая для них службы, исполняя все требы, бескорыстно всем и для всех служа, а для этого пославши туда самых лучших - испытанных и образованных своих священников. При таком характере нашей работы униаты, может быть, поверили бы нам, привыкли бы к нам, а, может быть, и полюбили бы нас и незаметно слились бы с нами. При ином - одни нас возненавидят, другие, поверив нам, будут под угрозой мести со стороны австрийцев, которые, если территория с воссоединенными снова перейдет в их руки, не пожалеют для "изменников" пуль и виселиц. Но такая миссия для наших церковных деятелей казалась прежде всего скучной и необещающей лавров, а затем она представлялась и канонически недопустимой. Совершать богослужение, требы для еще не присоединенных к православию униатов, венчать их, крестить их детей, хоронить их и т. д. - от этой мысли содрогнутся и теперь такие "столпы" православия, а тогдашние вдохновители воссоединительного Галицийского дела, как митр. Антоний (Храповицкий) и другие. Что обстановка, совершенно исключительная, требовала, чтобы икономия церковная разрешала в данном случае действовать, считаясь не с буквой, а с духом, не с формою, а с высшей правдой и христианской любовью, - это тогда не было ни понято, ни принято во внимание. Вместо мудрости, воссоединители вложили в дело настойчивость, решительность и уставную законность, по всей вероятности, не учитывая всех тех последствий, к которым должно было привести дело их "святой ревности".