Чувство реальности. Том 2 - Полина Дашкова

Вика была другая, яркая, роскошная, роковая. На нее все пялились, на эту не будут. Эта цветочек скромный, хрупкий и приветливый. Ей не надо завоевывать Москву, как когда-то Вике. Она никогда не была провинциальной Золушкой в чужих туфлях и перелицованном платье. Она родилась в Нью-Йорке и закончила Гарвард. Ей неинтересно завоевывать мужчин. У нее есть какой-нибудь постоянный бой-френд, веселый, спортивный, некурящий. Она не хищница, как Вика. Она интеллектуалка, нежадная, слегка пресная, но чистая и свежая. А Вика была бестия.

Настоящая бестия при всей своей ослепительной красоте все-таки немного напоминает дохлую рыбу. Известно, что самые тонкие, самые соблазнительные ароматы содержат в себе непременные компоненты вони — барсучью мочу, аммиак и нафталин.

«Вот так. Ты видишь, я не пропал, не свихнулся без тебя. Я в полном порядке, рядом со мной теперь будет милая скромная американочка. Нет, никаких романов, никаких страстей, в эти игры я больше не играю. Ты накормила меня ими досыта. Остались тоска, тошнота и изжога. Никогда никому я не дам манипулировать собой, — мысленно обратился он к Вике, пожимая тонкие пальцы Мери Григ и глядя в ее спокойные ясные глаза, — я большой, все остальные маленькие. Кто я и кто они?»

— Неуч ты, невежда и хулиган, — сказал Григорьев, перехватывая котенка за шкирку на полпути к монитору, — я имею в виду роман Шарлотты Бронте “Джен Эйр”. Классика, между прочим. Там сумасшедшая жена в конце концов подожгла дом и сделала своего мужа инвалидом. Могла Галина Дмитриевна выбраться из больницы, раздобыть пистолет, ключи от квартиры Кравцовой и убить? Теоретически это почти невероятно. А практически случается всякое. Душевнобольные люди бывают очень хитрыми и ловкими. Ну, давай-ка узнаем точный адрес этой клиники на всякий случай.

Он двинул мышкой, вернулся к досье на Рязанцева, пробежал глазами по мелким строчкам и вдруг застыл. Котенок вырвался и вскочил на монитор.

— Что ты на меня так уставился? — прошептал Григорьев. — Язвищи. Наверное, там когда-то вымерла деревня от эпидемии черной язвы, просто так подобные жуткие названия не возникают. Может, Машка опасается, что этот человек все еще шныряет где-то поблизости? Какой-нибудь электрик, сантехник, работавший в лесной школе. Зачем ей срочно понадобились фотороботы? Что она предпримет, если встретит его и узнает?

Котенок сидел смирно и, не отрываясь, смотрел на Григорьева. Андрей Евгеньевич встал, прошелся по комнате, закурил. Одно с другим никак не связывалось. Все путалось в голове. Сосредоточиться мешала паника, животный страх за свое дитя. Если бы все это касалось кого-то другого, не Маши, он бы, вероятно, соображал значительно лучше.

— Вряд ли человек, напавший на Машу, сегодня представляет для нее какую-либо опасность, — рассуждал он, обращаясь к котенку. — Вряд ли Галина Дмитриевна убийца, если только никто ей не помог выбраться, достать пистолет и так далее. А уж сентиментальный дамский роман начала девятнадцатого века здесь совершенно ни при чем.

Он пошарил глазами по книжным полкам, хотя знал, что романа Шарлотты Бронте у него никогда не было и быть не могло, ни в подлиннике, ни в русском переводе. Маша проходила роман “Джен Эйр” в колледже, когда изучала английскую литературу начала девятнадцатого века, брала в библиотеке и читала через силу, с отвращением, то и дело повторяя:

— Она же на самом деле потрясающая дрянь, эта Джен, она тщеславная и жестокая. Герои делятся на плохих и хороших исключительно по одному признаку: как они относятся к главной героине, которая, разумеется, альтер эго авторши. Самостоятельно ни один из персонажей не существует. Каждый, кто ее обидел и кто ей мешает, должен платить унижением, разорением, смертью. Мужчины, если в них есть хоть что-то мужское, обязаны в нее влюбляться и страдать. Женщины, если они не старухи и не уродины, непременно дуры. Даже маленькая сирота Адель дурочка и пустышка, только потому, что хорошенькая. Вот откуда пошли телесериалы и все эти мыльные монстры, положительные героини, сладкие скромницы с потупленными лучистыми глазками и кровавым подсознанием.

— Но это же классика, — возражал Григорьев.

— Не знаю. Меня тошнит от нее. Она насквозь фальшивая, эта твоя классика. Все думают, там великая любовь, на самом деле там звериный эгоизм, желание подчинить, раздавить, размазать по стенке, а потом, заливаясь крокодильими слезами, собрать в горсточку, сложить в уголок и знать, что теперь-то уж он, миленький, никуда не денется.

Разговор о Джен Эйр был лет десять назад. Именно тогда в колледже случилась неприятная история, о которой много говорили и которую долго потом не могли забыть.

Одна из Машиных соучениц, тихая, скромная, некрасивая девочка, которую все жалели, была романтически влюблена в преподавателя, писала ему записки, караулила у дома, звонила и говорила какие-то вкрадчивые гадости его жене, а потом, когда преподаватель попытался с ней объясниться, попросил оставить его в покое, обвинила беднягу в сексуальных домогательствах и попытке изнасилования. Доказать скромнице ничего не удалось, но преподавателю пришлось уволиться.

Это надолго стало темой сплетен и дискуссий между детьми, родителями, преподавателями. Маша в этом не участвовала. Если при ней начинали спорить, кто прав, кто виноват, отмалчивалась. Зато накинулась на несчастную героиню Шарлотты Бронте.

Григорьев вдруг подумал, что его дочь никогда не позволяла себе давать жесткие оценки людям, всегда умела сдерживаться даже в самых неприятных жизненных ситуациях, но если речь заходила о книгах, о фильмах, о выдуманных героях, выплескивала наружу целую бурю эмоций.

Почему он раньше не замечал этого? И как он может прогнозировать поступки и просчитывать мотивы чужих, безразличных ему людей, если собственную дочь, самое главное, самое любимое существо на свете, так плохо знает и понимает?

— Ну ладно. Все-таки при чем здесь Джен Эйр? К чему я вдруг все это вспомнил? Жена сумасшедшая, любовница изменяет и погибает, — произнес Григорьев, глядя на котенка, — скромница Джен выходит замуж за вожделенного героя, который стал слепым, одноруким, беспомощным. Видишь, какая у меня хорошая память? Вот, а ты говоришь.

Котенок фыркнул, выгнул спину, шерсть встала дыбом. Андрей Евгеньевич догадался, что он, как и Христофор, терпеть не может табачный дым.

— Куда же вы везете молодую леди в такое позднее время? — спросил Ловуд с натянутой улыбкой.

— Мне срочно нужна помощница, — ответил Рязанцев, открывая дверцу машины и жестом приглашая Машу, — я должен ввести ее в курс дела.

— Но мисс Григ только вчера прилетела, ей бы не мешало отдохнуть. Разница во времени, тяжелый перелет, — возразил Ловуд и подкинул на ладони ключи от машины.

Рязанцев в ответ оскалился и произнес, едва сдерживая раздражение:

— Ее прислали сюда работать.

— Ого, — покачал головой Ловуд, — вам, однако, повезло, мисс Григ, у вашего шефа сегодня очень воинственное настроение. Честно говоря, я впервые вижу его таким грозным. Если он вас будет мучить, пожалуйтесь мне, я приму меры.

— Интересно, какие? — спросил Рязанцев. Он справился с раздражением, и оскал превратился в нормальную вежливую улыбку. Маша уже сидела в машине, дверца была открыта, Ловуд придерживал ее и не давал захлопнуть.

— Евгений Николаевич, вы, наверное, успели утомиться от общения с вашей доблестной милицией? — Ловуд сочувственно вздохнул и прикоснулся к плечу Рязанцева. — Беседы, допросы… И все напрасно. Измотают нервы и отнимут кучу времени, в итоге никого не найдут. А найдут, так не сумеют ничего доказать.

— А вы откуда знаете? У вас есть опыт? — огрызнулся Рязанцев.

— К счастью нет, — Ловуд рассмеялся, почти натурально, — зато у меня богатое воображение. Любопытно, у них уже имеются какие-нибудь версии? Они нашли оружие? Кого они подозревают?

"Вот почему ты здесь торчишь, — заметила про себя Маша, — любопытно тебе. Просто любопытно, и все”.

— Как раз сейчас меня ждет майор милиции, и мы с ним будем беседовать о версиях, — холодно сообщил Рязанцев, — всего доброго, мистер Ловуд.

— До свидания, господин Рязанцев, до свидания, мисс Григ. Завтра вечером мы с вами ужинаем, вы помните? Надеюсь, вы не возражаете, Евгений Николаевич?

— Нет! — рявкнул Рязанцев и захлопнул дверцу машины.

…Ехали молча. В машине тихо играла музыка. Маша задремала. Рязанцев ее не беспокоил, он как будто вообще забыл о ней. Ей хотелось поесть чего-нибудь горячего и лечь спать. В последний раз она перекусила в подвальном буфете Госдумы, в компании Феликса Нечаева.

Спрашивается, зачем она понадобилась Рязанцеву именно сегодня вечером? У него дома сидит майор милиции. Вряд ли этому майору захочется беседовать об убийстве в присутствии какой-то незнакомой американки. Ее наверняка попросят выйти. Она будет сидеть где-нибудь в соседней комнате и ждать, пока они закончат беседу. Когда в итоге она попадет в свою кроваво-красную конуру? А там постельное белье воняет плесенью и нельзя принять нормальный душ. Оказывается, у человека значительно больше сил, если утром и вечером он может принять полноценный горячий душ. Но такие вещи начинаешь понимать и ценить, только когда их лишаешься.