Шулер с бубновым тузом - Наталья Солнцева

Вся жизнь княгини Голицыной будто пронеслась перед внутренним взором Глории подобно ленте кинофильма, многократно ускоренной. Причем она по своему желанию могла приостановить любой кадр и рассмотреть любую подробность. Например, венчание Анны Сергеевны. Та обладала огромным состоянием, но засиделась в девушках. Вдруг ей сделал предложение писаный красавец князь Голицын, и оно было принято. Сцена венчания поразила Глорию своей несуразностью.

В храме в ладанной дымке пылали свечи, переливалось золото иконостаса. Невзрачная невеста в пышном свадебном наряде стояла рядом с блестящим женихом и держала в руках… битком набитый портфель!

Приглашенные недоуменно переглядывались, перешептывались.

— Господи, Боже наш, славою и честию венчай их, — трижды провозгласил священник.

Жених и невеста выпили красное вино из чаши, и их повели вокруг аналоя. Певчие затянули «Исайе, ликуй…».

Едва таинство свершилось, новобрачная повернулась к супругу, вручила ему портфель и во всеуслышание заявила: «Здесь, князь, половина моего приданого. Возьмите его себе, а засим — мы с вами простимся. Каждый из нас пойдет своею дорогою и сохранит за собою полную свободу действий!»

Ее голос громом раздавался под расписным куполом, откуда за происходящим наблюдали кроткие и всепрощающие святые.

Собравшиеся оторопели, по церкви пронесся изумленный ропот.

— Благодарю вас, моя дорогая… — с этими словами Голицын принял из рук жены набитый ассигнациями портфель, поклонился и тотчас уехал…

— Браво! — воскликнула Глория и захлопала в ладоши.

— Ты чего? — удивился Лавров.

— Ой, — спохватилась она, — не обращай внимания.

— Хочешь знать мое мнение? — рассердился он. — Невежливо игнорировать собеседника. Я тебе не интересен, это ясно. Я не умею читать чужие мысли и вообще… действую топорно, по-ментовски. Но выслушай хотя бы!

— Я тебя слушаю, — кивнула Глория, прогоняя образ Анны Сергеевны в белоснежном подвенечном платье и украшенной флердоранжем фате.

— Эта Жанна де Ламотт, она же графиня де Гаше — феерическая женщина! — заявил Лавров, желая уколоть хозяйку. — Она провернула аферу века. За ее плечами — скандальный уголовный процесс, суд, наказание плетьми, клеймо воровки, бегство из тюрьмы, мнимое самоубийство… и наконец, появление в Крыму в обществе эксцентричных дам…

— …где она возбудила к себе любопытство шефа тайной полиции, — подхватила Глория. — На какой почве француженка сошлась с княгиней Голицыной и обрела в ее лице рьяную защитницу?

— Поделилась с ней бриллиантами?

Глория от души расхохоталась. Роман нахмурился, не понимая причины ее веселья.

— Не думаю, что Анну Сергеевну волновали какие-то камешки, пусть даже королевские. Она была достаточно обеспечена, чтобы ни в чем не нуждаться, ходила в мужском платье, ездила по-мужски в седле и не расставалась со своей плетью. В выражениях не стеснялась, а при случае могла пальнуть из ружья или пистолета. Местные жители называли ее «старуха со скалы» и откровенно побаивались ее сурового нрава.

— Это тебе сверху нашептали? — поднял палец к потолку начальник охраны.

— Допустим, нашептали. А откуда, не важно.

— Тогда ты должна знать, что скрепило дружбу княгини Голицыной и Жанны де Ламотт.

Он наделся своей репликой поставить Глорию в тупик, но просчитался.

— Мистика, Рома, — уверенно заявила она. — Вот, куда упало зерно и на чем взросла эта странная привязанность. Анна Сергеевна увлекалась вещами загадочными и необъяснимыми. Она сама являла собой образец смелой и необычной женщины. Одно ее замужество чего стоит! Впрочем, я не о том. Графиня де Гаше была особой с темным прошлым, — уже этим одним она выделялась среди скучных и язвительных светских дам. Она хорошо разбиралась в людях и сумела подобрать ключик к сердцу княгини. Ей было что рассказать и чем удивить. Она называла себя помощницей Калиостро, сообщала подробности его знаменитых сеансов… и этим покорила Голицыну. В каждом человеке живет тяга к чему-то неизведанному. Глубоко запрятанная романтическая натура Анны Сергеевны откликнулась именно на зов неизведанного. Бриллианты интересовали ее меньше всего.

— Она хотя бы подозревала, что де Гаше и Жанна де Ламотт, одно и то же лицо?

— Полагаю, да. Она была умна и проницательна. А долгое совместное путешествие из Петербурга в Крым сблизило ее с «французской изгнанницей».

Лавров молчал, обдумывая услышанное.

— Куда же подевались драгоценные камни? — вырвалось у него.

— Если графиня де Гаше, умирая, оставила намек на клад, то Анна Сергеевна — самый вероятный претендент на часть этой тайны.

— Только на часть?

— Не больше, — подтвердила Глория. — Гаше не могла умереть, не оставив никакого ключа к тайнику. Но ключ непростой.

— Значит, тайник все-таки есть?

— Бриллианты не исчезают бесследно. А реликвии великих властителей — тем паче. Жанна де Ламотт оставила после себя много загадок. И клад — самая интригующая.

— Я изучил обстоятельства дела, без всякой мистики, чисто как опер, — сказал Лавров. — И у меня возникли вопросы. Например, кто был идейным вдохновителем аферы с ожерельем? Вряд ли такую интригу могла закрутить и осуществить слабая женщина. Далее: почему она не скрылась, когда в Париже арестовали кардинала Рогана и графа Калиостро? Кто помог ей сперва бежать из тюрьмы, а потом инсценировать собственную смерть? Где она провела период между «самоубийством» в Лондоне и появлением в России под чужим именем?

— Этого тебе никто не скажет, — покачала головой Глория. — Свидетели давно мертвы. А время набросило на обстоятельства дела покров забвения.

Дверь в каминный зал распахнулась, и показался Санта, который торжественно осведомился: «Кушать подавать?»

Начальник охраны не сдержал смеха.

— Слушай, он раньше в театре не служил? На второстепенных ролях?

— Тише, — одернула его Глория. — Ты и так его нервируешь. Кроме всего прочего Санта вкусно готовит, это надо ценить.

Если великан и слышал реплику гостя, то не подал виду.

— Стало быть, слухи о сокровище, зарытом в Старом Крыму, не лишены основания? — спросил Лавров, когда слуга удалился накрывать на стол.

— Не лишены.

Он сидел, серьезно глядя на Глорию и о чем-то размышляя. Продуктом сих размышлений стал вопрос:

— Ты можешь прочитать мысли Жанны де Ламотт, как ты читаешь мысли княгини Голицыной?

— Нет.

— Почему? Представь себе ее облик, сосредоточься. Хочешь, я распечатаю тебе ее портрет?

— Я пробовала, — призналась Глория. — Не получается. С Анной Сергеевной у нас родство душ. Мне даже кажется… — она осеклась и прикусила губу.

— Что тебе кажется?

Вместо ответа она встала, приглашая гостя в столовую. Оттуда восхитительно пахло тушенным в сметане кроликом. Роман проглотил слюну и пошел за ней.

— Знаешь, Дюма описал Жанну де Ламотт в «Трех мушкетерах», — на ходу сообщил он. — Она послужила прообразом Миледи.

— Знаю, — кивнула Глория. — Не совсем так. Дюма придал Миледи черты нескольких злопамятных и мстительных красавиц. Например, Люси Карлайл, бывшей любовницы герцога Бекингема. Именно она срезала у него подвески Анны Австрийской.

— Вижу, ты тоже времени зря не теряла.

— Я люблю читать, Рома. История с подвесками описана Ларошфуко[7] в его «Мемуарах».

Лавров смешался. Он не только не читал Ларошфуко, но даже не слышал о нем. Зато он много раз смотрел фильм про трех мушкетеров с Михаилом Боярским в главной роли.

— По-любому за Миледи стоял кардинал Ришелье, — заявил он…

Глава 18

Продолжение истории Николая Крапивина

«Ниссан-кашкай», который преследовал меня, как в воду канул. В тот вечер, когда я засек его из окна квартиры Лорика и стремглав понесся вниз, к своей машине, он словно что-то почуял и укатил, мелькнув на прощание габаритными огнями.

Я погнался было следом, но потерял его. Чертыхаясь и проклиная свою подозрительность, я добрался до офиса в самом конце рабочего дня. Меня ждали. Бегло ознакомившись с парой контрактов, я поймал себя на том, что не в состоянии думать о делах, и сказался больным.

— Грипп, наверное, — беззастенчиво сочинял я, хотя не обязан был ни перед кем отчитываться. — Температура поднялась. Озноб, голова трещит. Надо отлежаться. Завтра, пожалуй, поработаем в телефонном режиме.

Финансовый директор и старший менеджер молча закивали, скрывая радость. Без меня им будет спокойнее.

— Все бумаги подпишем через три дня, — добавил я. — Спешка нам ни к чему.